Революции светские, религиозные, научные. Динамика гуманитарного дискурса - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Robeck 1996 – Robeck Cecil M. Jr. Mission and the Issue of Proselytism // International Bulletin of Missionary Research. 1996. № 20. Р. 2–19.
Stankhe 1999 – Stankhe Tad. Proselytism and the Freedom to Change Religion in International Human Rights Law // Brigham Young University Law Review. 1999. Р. 121–134.
Vassiliadis 1998 – Vassiliadis Petros. Mission and Proselytism: An Orthodox Understanding // Eucharist and Witness: Orthodox Perspectives on the Unity and Mission of the Church. Geneva, 1998.
Van der Vyver 1999 – Van der Vyver Johan D. Religious Freedom in African Constitutions // Proselytization and Communal Self-Determination in Africa. Edited by Abdullahi An-Na’im. Maryknoll, N.Y.: Orbis Books, 1999.
Попов Владимир Александрович
Этнология, этнография, народоведение или антропология этничности?
(Номинативный аспект науки как отражение «революционных» перемен)
Аннотация. Современное состояние российской этнографии / антропологии характеризуется как аморфное, амбивалентное и гетерогенное. Произвольное использование названий наук и их субдисциплин, возникших в разных странах, без учета их объема понятий в отечественной научной традиции, создает ситуацию хаоса, а само определение «антрополог» девальвируется. Наглядной иллюстрацией к характеристике неблагополучия является конфигурация секций на конгрессах российских этнографов и антропологов. Хаос с номенклатурой субдисциплин, как следствие игнорирования номинативной функции науки и попыток соединить несоединимое, привел не только к размыванию дисциплинарных границ, но и к катастрофическому падению профессионализма. Продуктивности исследований препятствует и почти полное исчезновение научной критики, которая перестала быть неотъемлемой частью научной жизни.
Ключевые слова: этнология, этнография, антропология, этнос, этничность, Ассоциация антропологов и этнологов России, научная критика, номинативная функция науки.
Современное состояние российской этнографии / антропологии можно оценить как аморфное, амбивалентное и гетерогенное. Такая характеристика обусловлена, прежде всего, тем, что само название нашей науки стало писаться как этнография / антропология, или этнография (этнология, антропология [часто с вариациями: культурная антропология, социальная антропология, социально-культурная антропология, социокультурная антропология, социальная и культурная антропология, культурная / социальная антропология]), или через запятые (этнография, этнология, антропология), как название специальности 07.00.07, по которой защищаются диссертации. При этом совершенно не ясно, что же имеется ввиду под антропологией, равно как, на что указывает второй компонент в названии академического Института этнологии и антропологии – на антропологию в отечественном понимании, т. е. на физическую (биологическую) антропологию в зарубежной классификации наук (как, например, в названии кафедры этнографии и антропологии Санкт-Петербургского государственного университета), или же на комплексную науку о человеке и его деятельности.
Когда-то высказывалось суждение, что «этнография (этнология)», «культурная антропология» и «социальная антропология» – совсем не синонимы, а науки-аналоги, поскольку различаются объектами изучения. Нынешнее же их отождествление и фиксирует состояние аморфности предмета, амбивалентности объекта и гетерогенности структуры. Совершенно очевидно, что произвольное использование названий наук и их субдисциплин, возникших в разных странах, без учета их объема понятий в отечественной научной традиции, создает ситуацию хаоса, а само определение «антрополог» девальвируется, становится синонимом гуманитария или обществоведа, как в советское время произошло с инженерами[117], каковыми стали называть всех, кто получил образование в техническом вузе и не только (вспоминается, например, инженер по социалистическому соревнованию). Более того, оказывается, можно вообще обойтись без слова «антропология», как это продемонстрировали организаторы международной конференции «Российская наука о человеке: вчера, сегодня, завтра», состоявшейся в петербургском Музее антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН в 2003 г.
Непосредственным поводом для изложенной оценки и соответствующего ракурса рассмотрения проблемы стала конфигурация секций на конгрессах российских этнографов и антропологов, которая может послужить весьма наглядной иллюстрацией к характеристике неблагополучия. Достаточно вчитаться в названия подсекций, объединенных рубриками «Политическая антропология» и «Антропология религиозности» или попытаться понять, почему в одну секцию включены этническая история и системы родства, при этом секции «Социальная антропология» почему-то нет вовсе, а название «Антропология уралоязычных народов» вне контекста может означать все что угодно. Почему, кстати, антропология религиозности, а не религиозная антропология, или этнорелигиоведение? Ведь есть же и этномузыковедение, и этноэкология, и этноэтика, правда, привычное этномузееведение названо музейной этнологией. Странно, что без ставшего уже обычным «антропологического» оформления фигурируют такие секции, как «Традиционные системы питания», «Норма, обычай, право» и «Народная медицина».
Для меня этнография – это этнология плюс набор «стыковых» субдисциплин, в названиях которых имеется формант «этно» – сокращение прилагательного «этническая» (этногеография, этносоциология, этнолингвистика, этнополитология, этнопсихология и т. д.), предметом изучения которых является этнический аспект функционирования любого феномена, выступающего в роли объекта другой, смежной, науки, этнология же – это базовая субдисциплина, изучающая этносы (этнические общности) и этнофоры, а также этнические процессы (или феномен этничности, если угодно). Аналогичным образом членится и антропология в зарубежной традиции, только названия субдисциплин создаются по другой модели: прилагательное, указывающее на объект изучения, плюс «антропология». Но синонимического ряда по схеме «этнопсихология = психологическая антропология», «этнолингвистика = лингвистическая антропология», «этнокультурология = культурная антропология» не получается. Ведь и указанные дисциплины, или, например, этносоциология и социальная антропология, этнополитология и политическая антропология – дисциплины не тождественные. Так, обе последние связаны с миром политики (власти / управления) / сферой политического и миром этноса / сферой этнического. В то же время, этнополитология ассоциируется прежде всего с управлением этническими (межэтническими) процессами (и национальной политикой) и имеет дело с политизированной этничностью или этнизированной политикой, тогда как политическая антропология ориентируется на этнополитические культуры и потестарно-политическую организацию этнических общностей в исторической динамике, хотя и делает акцент – в отличие от политологии и политической истории – на механизмах функционирования и развития традиционных (архаических) и посттрадиционных этнополитических организмов.
По этой модели, этнография / этнология должна бы называться этнической антропологией, но в отечественной традиции так принято называть расоведение. Тогда, наверное, можно использовать еще одну модель номинации антропологических субдисциплин: «антропология» плюс существительное, указывающее на объект изучения (антропология родства, антропология войны, антропология города, антропология охоты и т. д., вплоть до антропологии спасения или антропологии смеха), т. е. этнография / этнология – это антропология этноса, или, может быть, антропология этничности, как недавно было предложено [Белков 2004: 21]. В общем, та же история, что и с названиями «возрастная антропология» и «антропология возраста». И совсем, наверное, неслучайно англоязычная версия журнала «Антропологический форум» названа «Forum for Anthropology and Culture».
Казалось бы, что тут обсуждать, всем давно все ясно, зачем это делалось, какие благие намерения были, и почему все получилось как всегда. В конце концов, наука уже давно развивается по проблемному принципу, что неизбежно приводит к междисциплинарным подходам и
