Сердце бройлера - Виорэль Михайлович Ломов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Похоже, об этом же думал и Гурьянов. Иначе бы они оба не молчали об одном и том же. Говорят обычно тогда, когда говорить нечего, а небесной красоте негде отражаться.
– Как тебе хайку? – спросил Гурьянов. – Я недавно открыл их для себя. Чтобы понять чужую культуру, надо понять ее в малом. Вот. Так и не понял я, где раньше взошла луна: на небе или в реке?
– В душе, – ответил Суэтин. – В душе не взойдет – и на небе не увидишь.
– Душа и есть небо, – изрек Гурьянов и сам удивился прозрачности своей мысли. – А если вот так? То ли из воды луна поднялась на небо, то ли с неба луна пустила луну по воде.
– Это уже не хайку. Цезарь хорошо сказал: «Пришел. Увидел. Победил». Вот это хайку! «Мне бы так», – подумал он о Насте.
– У меня сегодня, Женя, тоска на душе. И, похоже, не одна. Две, как луны.
– Тогда понятно. Вторая – моя. Если я сейчас разденусь, залезу в воду, переплыву на тот островок, там коряга, вскарабкаюсь на нее, – сказал Суэтин, – между нами будет течь река, но мы с тобой будем одинаково воспринимать этот вечер и все равно останемся…
– Друзьями не разлей вода – хочешь сказать?
– Да, я это хочу сказать. Знаешь, иногда надо фиксировать свои мысли словами, особенно если они хорошие. В математике без этого немыслимо.
Гурьянов запустил в сторону островка камень по воде. К теще на блины. Тот долго прыгал, всё мельче-мельче, чаще-чаще, как перед всяким концом, и исчез в тени берега.
– Зафиксировал, – сказал Гурьянов. – Сонетом. Кстати, это расстояние камень может преодолеть всего в три касания. Это и будет хайку.
– Зачем? – спросил Суэтин. Взял камень и запустил его что было сил к противоположному берегу. – Пожалуйста – моностих.
– Македонский!
– В стихе должна дрожать струна. Как паутина, в которую попала муха. В стихе должна быть видна смерть. Как у Лорки. И тогда неважно, поэма это, сонет или одна строчка.
– В стихе должна быть любовь, – сказал Гурьянов.
В стихе должна быть не только любовь, подумал Суэтин, а еще и стон, кровь и смерть. Впрочем, сам он предпочитал прозу.
– Кто из вас Женя? – послышался вдруг женский голос.
– Я, – поднялся Суэтин.
Женщина отвела его в сторону и что-то сказала.
Суэтин сломя голову кинулся бежать… Остановился, вернулся к Гурьянову, выпалил:
– Леша, не беспокойся. Со мной все в порядке. Не ищи меня. Дам телеграмму. Пока.
Гурьянов не успел вымолвить и слова, как приятеля след простыл. Он размахнулся и бросил камень.
– Раз, два, три… как ясно видна… и раз, два, три… тень одиночества… и раз, два, три… при полной луне…
И из этих белых слов одиночества в ритме вальса соткалась в синем воздухе белая пара и, увлекаемая вальсом, понеслась к луне. И кружило, кружило их, пока не затерялись они в снежных далях луны…
12. Семейное счастье
– Ты очень ласковый, – только и сказала Настя. – Я дурею от твоих рук.
А потом она возилась с едой и пела вполголоса «Белой акации гроздья душистые невозвратимы, как юность моя». Этот романс Евгений слышал недавно по радио. Настин голос завораживал. Что за женщину подарил мне Господь, думал он. За какие такие мои заслуги? Или женщины достаются не по заслугам?
– Я ничего не хочу вспоминать, я ни о чем не хочу думать, меня не интересует будущее, – то и дело повторял Евгений.
Настя слушала его блаженные речи, улыбалась, а через неделю сказала:
– Если нас не интересует будущее – мы ему не нужны. Нам с тобой, Женечка, диссертации надо делать. Тебе кандидатскую, мне докторскую…
– А детей? – растерянно спросил Суэтин. – Их когда делать?
– В перерыве! – расхохоталась Настя.
Счастье банально.
Точно так же, как есть гроздья бананов, банановые сады или рощи, банановые республики, где каждый может сорвать банан и наслаждаться им или утолять голод, так есть и гроздья банальностей, леса и рощи банальностей, республики банальностей, где каждый может сорвать любую банальность, сказать ее, сделать и жить, получая от жизни наслаждение и утоляя голод жизни. Из банальностей состоит жизнь. Как это: родился, сделал первый шаг – сделал первый шаг к смерти; король умер – да здравствует король. И на них прочнее, чем дом на сваях, чем земля на китах, чем Вселенная в эфире, держится мир.
Влюбленные теряют под ногами землю и теряют представление о времени, потому что они не владеют им. Они и собой-то не владеют. Они напоминают фигурки, которые передвигают на доске пространства и времени боги.
Любовь это капкан богов.
13. Смуглянка-молдаванка
Когда сын, без ее ведома, укатил с Настей на юг, а она тут с ума два дня сходила, так как Гурьянов тоже ничего не знал (весь в отца!), а потом прислал телеграмму, что он в Коктебеле, Анна Петровна тут же взяла и покатила в противоположную сторону – на север. За мужем.
– Каждому свое… Каждому свое… – твердила она всю дорогу. – Тебе семью. И мне семью. Тебе юг. И мне север. Ты за женой. И мне за мужем. Тебе молодуху. И мне старика.
А все-таки он молодец, в меня, была у нее за чаем и такая радостная мысль. Взял девку, со свадьбы уволок! Нет, каждому свое, каждому свое… Раз мать не нужна, может, хоть жена пригодится? Впрочем, одна уже в отсев пошла!
Перед самым Брянском Анна Петровна вдруг опомнилась, встрепенулась – что же я делаю! Только из-за того, что сын с ее дочкой на юг уехал? Только из-за этого? Так же нельзя! Ведь Настя умница!
Но поезд остановился, надо было выходить.
Анна Петровна спустилась на перрон. Расспросила, как проехать в Дятьковский район. Автобус будет теперь только через три с половиной часа, сказал диспетчер. Анна Петровна уже пожалела, что скоропалительно выехала из дома, не дав телеграммы, так бы хоть на машине встретили. Исправлять что-либо было уже поздно, и она по фронтовой привычке пошла голосовать на грейдер. «Зилок» докатил ее по пыльной неровной дороге до места, а шофер, который тоже от Дона дошел до Дуная, не взял с нее ни копейки.
Тяжелое чувство и нерешительность, охватившие было Анну Петровну в поезде, оставили ее в тряской поездке,
