Вельяминовы. За горизонт. Книга 4 (СИ) - Шульман Нелли

– Тетя Марта пытается уговорить их не совершать необдуманных поступков…  – Густи стало страшно. Вчера вечером она говорила с тетей по безопасной связи:

– Я на пути в Хитроу, – коротко сказала женщина, – одной ногой за порогом, – она помолчала, – премьер-министр Макмиллан сказал, что в Берлине сейчас нужен хотя бы один человек с холодной головой…  – Густи понимала, о чем идет речь:

– Русские не оставят без внимания демарш американцев. Они тоже двинут танки и войска к зональной границе…  – слеза капнула на страницу молитвенника, – но если у кого-то хоть на мгновение сдадут нервы, если случится хотя бы один выстрел, то войны не миновать…  – тетя добавила:

– Постараюсь, чтобы они прекратили бряцать оружием. Боюсь, что тебя ждет бессонная ночь…  – Густи пока не прислали в помощь второго аналитика, – к утру мне нужны расшифровки всех разговоров всех русских, побывавших в посольстве за последнюю неделю…

Густи хотела сказать, что тетя Марта и сама знает русский, но прикусила язык:

– Она знает, а персонал ЦРУ и наши работники в Западном Берлине не знают. С ее должностью у нее нет времени заниматься переводами…  – в пять утра Густи, пошатываясь от усталости, спустилась в комнату безопасной связи. В Берлин ушла шифрованная радиограмма:

– Она не спит, – Густи прижала к голове наушник, – после полуночи она прилетела в Тегель и с тех пор не ложилась…  – девушка услышала, как тетя затянулась сигаретой:

– Ничего интересного ваши гости не упоминали, – зашелестела бумага, заскрипел карандаш, – впрочем, подожди…  – тетя всегда расшифровывала послания с листа. Густи робко сказала:

– Насчет планов де Голля…  – о де Голле говорили русские дипломаты, приглашенные на прием прошлой неделей:

– Якобы он выступает против политики США и Великобритании в Западном Берлине, – вспомнила Густи, – французы получили свою часть города, но находятся на вторых ролях. Де Голль может искать контакта с СССР, в нынешнем кризисе. Он всегда бравировал независимостью от Британии и Америки…  – тетя Марта помолчала:

– Его планы мы хорошо знаем, то есть предвидим. Ладно, спасибо, пойди отоспись…  – Густи не могла спать. Сгорбившись над чашкой кофе в пластиковой кухоньке, куря очередную сигарету, она вспоминала немного испуганный голос брата:

– Тетя Марта сказала, что никакой опасности нет…  – сглотнул Ворон, – но хорошо, что ты не в Берлине, Густи. Я за тебя волнуюсь, сестричка…

Девушка вытерла припухшие глаза. Еще одна слеза упала на старую открытку с фотографией саркофага святой Августы из Тревизо. Густи закладывала страницы молитвенника посланием, полученным в детстве от покойного папы римского:

– Стивен спрашивал, не начнется ли война…  – девушка вздохнула, – ему тринадцать лет. Он кажется взрослым, но он еще ребенок…  – она думала о брате, избегая мыслей об Александре:

– Он в Берлине, но отсюда мне с ним никак не связаться, – поняла Густи, – и вообще не связаться. Господи, пожалуйста, пусть не случится никакой войны…  – она не могла не поехать к утренней мессе. Шофер не стал спорить, только недовольно заметив:

– Опять они сядут нам на хвост, как в то воскресенье, – прошлой неделей Густи впервые выбралась с территории посольства, – после смерти мистера Мэдисона они совсем обнаглели…

Одна из темных «Волг» русских, дежуривших на площади, действительно поехала вслед за посольским лимузином на Лубянку:

– Мне наплевать…  – Густи обвела взглядом немногих молящихся, – даже если здесь сидят подсадные утки Комитета, мне тоже наплевать. Пусть меня фотографируют, я нигде не засвечена, я помощник атташе…  – она успокаивала себя тем, что Александр живет далеко от Чек-Пойнт-Чарли:

– Но если начнется война, то никто не собирается вести ее на старый манер, – подумала девушка, – у русских и у нас есть атомные бомбы, есть ракеты дальнего действия. Русские получили в свое распоряжение взлетные площадки в Восточной Германии, а ракеты НАТО стоят в Германии Западной…  – Густи показалось, что мир идет по краю пропасти:

– Одно неверное движение, и мы повернем оружие против наших бывших союзников. Если начнется война, я могу больше никогда не увидеть Александра…  – как она ни старалась, но слезы все-таки поползли на кашемир ее шарфа:

– Я не смогу жить без него. Иисус, Матерь Божья, святая Августа, дайте мне знать, что с Александром все хорошо, сохраните его для меня…  – дверь в притворе скрипнула. Шаги отозвались эхом под беленым, растрескавшимся потолком:

– Benedícat vos omnípotens Deus, Pater, et Fílius, et Spíritus Sanctus…  – провозгласил священник. Община поднималась, Густи обернулась. Прямо на нее смотрел герр Александр Шпинне.

Старинному пасьянсу близняшек научила преподавательница домоводства в интернате:

– Карты покажут, сколько у вас будет детей, – с акцентом говорила она, – если, конечно, пасьянс сойдется…

Надя и сама не знала, зачем взялась за колоду. Рядом, на обитом кожей диване, лежал клубок желтой, похожей на цыплячий пух, шерсти, с воткнутыми в него спицами. Фальшивая Дора принесла в библиотеку особняка сумку с отрезами хлопка и фланели. Ткань украсили рисунками мишек и грузовиков, лошадок и кукол. Надя перебирала мотки пряжи:

– Ярлычков нет, но я вижу по качеству, что это не советский товар. Ткань и кашемир западные…  – на мозаичный столик поставили ручную швейную машинку:

– Здесь будет ваша рабочая комната, товарищ, – комитетская сука немного картавила, – что бы вы хотели сегодня услышать…  – кроме Большой Советской Энциклопедии и полного собрания трудов Ленина, в библиотеке стояла, как поняла Надя, тщательно отобранная классика:

– Радищев, Чернышевский, Салтыков-Щедрин, Горький. Чехова и Бунина здесь ждать не стоит…  – между провозвестниками революции, как их называли в школьных учебниках, Надя отыскала Пушкина и Толстого. Надзирательница, как о ней думала Надя, читала ей «Станционного смотрителя». Мирно щелкали спицы, фальшивая Дора поинтересовалась:

– Что это получится, товарищ…  – она указала на пряжу, – кофточка…  – Надя сухо ответила:

– Одеяльце. Читайте, не прерывайтесь…  – в окна бил холодный дождь. Она слушала успевший надоесть голос:

– Мы пришли на кладбище, голое место, ничем не огражденное, усеянное деревянными крестами, не осененными ни единым деревцом. Отроду не видал я такого печального кладбища.

– Вот могила старого смотрителя, – сказал мне мальчик, вспрыгнув на груду песку, в которую врыт был черный крест с медным образом.

– И барыня приходила сюда? – спросил я.

– Приходила, – отвечал Ванька, – я смотрел на нее издали. Она легла здесь и лежала долго…

Наде показалось, что голос девушки дрогнул. Подняв голову, она вгляделась в склоненное над книгой, сосредоточенное лицо:

– Она не плачет, ерунда. У комитетчиков нет чувств, они не люди. Я хлюпаю носом, доходя до этого места, но она замешкалась с чтением, русский ей не родной язык…  – Надя внезапно поинтересовалась:

– Вы, наверное, скучаете по родителям, товарищ Дора…  – девушка отпила кофе:

– Я сирота…  – карты сами собой ложились на нужные места:

– Сирота, как мы…  – Надя скрыла вздох, – но мы хотя бы можем прийти на могилу мамы. Об этом отец позаботился, если он вообще был нашим отцом…  – ей пришло в голову, что их настоящий отец мог погибнуть на войне:

– Или его арестовали и расстреляли на Лубянке, а он…  – Надя сжала зубы, – он забрал себе маму, как боевой трофей. Это называлось походно-полевая жена…  – она помнила болтовню зэка из персонала виллы:

– Мы тогда были детьми, но я ничего не забыла. Они говорили, что мама не жена отца, а его любовница. Мы можем никогда не узнать имени нашего настоящего отца, не прийти к нему на могилу…  – девушка велела себе не жалеть фальшивую Дору:

– Неважно, сирота она или не сирота. Но я ее не убью, мне только надо, чтобы она мне не мешала…  – Надя все хорошо продумала, Она отрепетировала свои движения, делая вид, что изучает переплеты книг: