Третий экипаж (сборник) - Алексей Гребенников

«Нет, не знаю. Просто так спросил. Я потерянную память ищу. Ты бог. Поможешь?»

«Легко! – сплюнул Кутха. И сам спросил: – А мне кто поможет?»

«Может, я? Что надо сделать, Кутха?»

«Да так. За рецептом сходить».

X

Проговорили всю ночь.

Мышонок Икики просыпался, вновь засыпал.

Ильхум заглядывала в сумеречную урасу. Неодобрительно качала головой: совсем старый Кутха спятил. Цемент да цемент. Какие-то особенные рецепты. В старые времена с мышами справлялись своими силами.

Пожалела застывшего в неподвижности зверя Келилгу, пригнала десяток олешков.

С олешками случайно попал какой-то глупый человек, метался, не хотел отдавать олешков. Ильхум сказала: «Глотай его скорее, Келилгу, а то уже уши болят от его крика».

Келилгу проглотил.

А Кутха жаловался: «Мыши, мыши!»

«У меня семья, – жаловался, – а помочь некому. Один брат под землей, другой в лесах. Я один с Ильхум Мымскалина воспитываю. Вот какой пример мальчику подает Келилгу? Ну ладно, зверь, он дикий. Мымскалин понимает, он держит Келилгу за слабоумного. А герой Донгу? Ладно, у Ильхум совесть есть, она отворачивается, когда Донгу жрет мышей тысячами. Встает к нему спиной и по-доброму советует, как хвост повернуть, чтобы анальный плавник лишний раз не потревожить. Утром проснешься, – жаловался Кутха, – штаны надеваешь, оттуда мышата вываливаются. Кастрюлей встряхнешь, они в кастрюле пищат. Летом идешь по тундре, нога в норы проваливается. Везде народ Аху. Куда ни ступи, везде. А серые сарафанчики нелепые слухи разносят. Дескать, было уже раз в истории: народ Аху добился, подгрыз Столб. Он упал, ударил по голове древнюю черепаху, на которой мир стоит, уронил с неба северное сияние. Черепаха проснулась, поползла, у Билюкая все вулканы враз задымили – выскочил в копоти, в саже, ругается, над ним, как туча, духи нехорошие – гамулы. Некоторые мыши от ужаса стали летучими».

В летучих мышей Киш не поверил.

Так же не мог поверить в особенный рецепт.

Как так? Это где найти такое вещество, которое не разгрызут острые зубы народа Аху? Да еще с механическими насадками. Кутха времени создал много. Можно грызть и грызть, пока не упадет Столб. Даже Герой третьей степени не надолго помог Кутхе, а других Героев быть не может, запрещено физическими законами. Ну, не может Кутха создать такого героя, чтобы он оказался сильней самого Кутхи.

«А Красный червь?»

«Он ленивый, – жаловался Кутха. – Мыши его мухомором кормят. Сами научились, я не учил. Красный червь и не ел бы таких грибов, но появились мыши-смертники. Они заглатывают много сушеного мухомора и целыми стаями бросаются в пасть Красному червю. Он наестся, потом катается по земле, удивительное видит. А то нарисует полоску на камне и пытается проползти под ней. Иногда удается».

«Да почему так, Кутха? Почему ссорятся все?»

«Потому что мир молод, Киш. Я старею, а мир всё еще молод. В нем пока нет одной правды, есть только много разных. Всех поровну накормить тоже никак пока не получается. Чем больше равенства, тем меньше свободы. Ты как думаешь? Вот Дети мертвецов едят олешка – он обижается. Вот Келилгу ест тебя – ты обижаешься. Вот герой Донгу ест мышей, народ Аху обижается. И всё такое прочее. Я специально так придумал, чтобы каждый кого-то кормил собой, а они обижаются».

Огорченно посмотрел на Киша: «Чего в первую голову нельзя делать?»

«Убивать живое, – ответил Киш. – Ты создал живое, зачем его убивать?»

«А как тогда жить? – заглянула в урасу добрая Ильхум. – Если олешка есть, не убив, он страдать будет».

«Видишь, – сказал Кутха, – у Ильхум – совесть, у меня ум».

Спросил довольно: «Еще чего делать нельзя?»

«Чужое брать. Так думаю».

«А у одной мыши сыр кончился, – заглянула в урасу добрая Ильхум. – А у другой мыши сыру много, он портится, а она не дает никому. С таким что сделаешь?»

«Пойду попрошу: дай».

«Мышь скажет: уходи, глупый!»

Не дожидаясь ответа, улыбнулась Кишу:

«У тебя же дети. А им есть нечего. Ты обязательно побьешь мышь, заберешь ее запасы».

«А еще чего нельзя делать?» – с любопытством спросил Кутха.

Киш вспомнил бархатное бедро одного серого сарафанчика… Не само бедро, конечно, а ощущение… Это как северное сияние над тобой раскрывается…

«Нет, опять невпопад скажу».

«Всё равно скажи. Легче станет».

«Пусть все плодятся от того, кого выбирают сами…»

«А если тебе откажут? Тогда как? – удивился Кутха. – Я Билюкая под землю загнал, чтобы не лез к мудрой Ильхум. Я брата Утахчи прогнал в леса, чтобы за ней не гонялся. Пока рядом были, они смотрели на Ильхум только как на добрую самку, не понимали, что у нее совесть».

Спросил, лукаво прищурясь:

«Если самки будут у всех, а у тебя не будет, что сделаешь?»

«Наверное, страданием преисполнюсь».

«Ну, это сперва», – согласился Кутха.

«А потом? Разве можно еще что-то сделать?»

«Можно. Страдание ожесточает. Спустишься с холма, отдерёшь всех самок».

Кутха довольно откинулся на теплые шкуры, подстеленные под него доброй Ильхум. Теперь, когда Кутха окончательно доказал преимущество ума над совестью, Кишу нечего было сказать. И Кутха расслабился, морщинки трепетали на темном лице. Бормотал с нескрываемым наслаждением, будто имена любимых самок повторял: «Диоксид кремния… Гидросиликаты… Римские пуццолановые смеси…»

Звучало так красиво, что Киш покраснел.

«Римские пуццолановые смеси…»

Северное сияние обливало мир нежным светом, сугробы становились алыми, потом зелеными. Сладко закричал олешек за урасой, маленький олешек в руках доброй Ильхум. Кутха прав: один всегда должен питать другого. Шипело горячее мясо, горка сквашенных трав украшала деревянное блюдо.

«Дети мертвецов жрут мухоморы, – жаловался Кутха, – и всей толпой прут к Столбу. А мне поговорить не с кем».

Задыхаясь, повторял, как стихи: «Гидросиликаты…»

Так сладко повторял, что Киш решился: ладно, принесу Кутхе рецепт.

Ведь что получается: Герой третьей степени Донгу готов показать вещь, которая светится под водой, но только если отдам ему мышонка Икики. А здесь всё по-доброму.

«Ладно, я помогу».

«Я знаю», – просто ответил Кутха.

Бог всё знает наперед. Кишу стало печально.

Вот всё Кутха знает наперед, мог бы просто память вернуть.

Знает ведь, не совру. Да если и совру. Оторвет что-нибудь. Ну, как оторвал анальный плавник Донгу. И мышонку зачем-то пообещал деревянный ящик. Зачем говорить такое вслух? Вон как красиво пылает северное сияние, снег вспыхивает, разбрызгивает алые и фиолетовые искры. Зачем видеть такое красивое, если не помнишь, кто ты? Сзади черный зверь Келилгу нависает ужасной тенью. Зачем бояться такого, если всё равно не знаешь, кто ты сам?