Когда уходит человек - Елена Катишонок

Бруно не успел узнать особенностей лагеря — ни раннего подъема, ни промерзшего барака, ни карцера, ни лесоповала: он потерял сознание прямо в воротах. Врача в санчасти не случилось. Фельдшер щедро похлопал новенького по щекам и воткнул под мышку градусник, но ни одно из лечебных мероприятий не помогло — тот не только не пришел в себя, но повел себя более чем странно: не приходя в сознание, начал выгибаться мостиком. Никак, припадочный, решил фельдшер. К затейливым хворям вроде менингита или отека мозга он готов не был, в диагностику глубоко не вдавался, а просто вознамерился отправить этого фраера на зону не позднее чем завтра. Однако как ни предполагает человек, все ж располагает отнюдь не он, потому что на следующий день заграничный фраер отправился не на зону, а в распоряжение похоронной команды: лейтенант Национальной Гвардии Бруно Строд умер в лагере, хотя зэком стать не успел, как не успел дождаться дочки, которая разминулась с отцом не более чем на шесть месяцев.

Так вот зачем везли на грузовиках бревна и катушки с проволокой!.. Оказывается, так строят гетто. Бревна вбивают в землю и соединяют блестящей колючей проволокой в несколько рядов. В одном квартале от дома поставили высокие ворота, где постоянно дежурят солдаты из казармы. Чисто вымытые окна дома с недоумением глядят на падающие листья и на пустырь. Там, за пустырем, тоже видны часто расставленные столбы, крепко связанные друг с другом блестящей проволокой с шипами. Колючая ограда отрезала, в числе прочих, четырехэтажный розовый дом, со всеми лавками и лавчонками первого этажа, и покупатели, входя и выходя, опасливо поглядывают на проволоку. Парикмахер чаще обычного выходит на порог своего заведения и всякий раз непременно бросает взгляд на забор и ворота. У него в витрине появился самодельный плакат с красиво написанным словом «BITTE!». Приглашение помогло, хотя и без приглашения в маленьком, как будка, заведении было тесно от солдат. Офицеры тоже почли своим вниманием парикмахерскую и не сетовали на скудный выбор одеколонов, принимая во внимание более чем скромные цены.

Наблюдая за этой кипучей суетой, дом № 21 даже начал завидовать приюту. Приют по крайней мере обитаем, и тепло батарей согревает людей, а не пустую скорлупу, как думает о себе дом. Отчего-то показалось, что дворник с женой стали старше. Облетел каштан во дворе. У крыльца собирались маленькие унылые лужицы — и пропадали вслед за дождем. Зеркало чуть затуманилось, будто уснуло; примолкла болтливая доска. Дом, в котором никто не живет, ничем не отличается от пустыря; так ли уж важен колючий забор?..

Довести это тоскливое рассуждение до конца не удалось. Вспугнув небольшую лужу, подъехала блестящая от дождя машина, откуда вышли первые новые жильцы. Похоже было, что дядюшка Ян был к этому готов — он открывал одну за другой квартиры, а приехавшие офицеры, переговариваясь друг с другом, входили и осматривали. Вслед за первой подъехала еще одна легковая машина, а потом грузовик, из которого солдаты начали выгружать чемоданы новых жильцов.

По тому, с какой почтительностью одни приветствовали и пропускали других вперед, а иные дружески болтали, идя рядом, Ян составил для себя первое представление об иерархии офицеров СД. Новые жильцы расселились быстро и без лишней суеты. Квартиры пятого этажа особым спросом не пользовались: слишком высоко, а где-то, как, например, в 12-й, где жила Прекрасная Леонелла с мужем, полностью отсутствовала мебель. Пока примеривались, один из офицеров занял квартиру № 10. Этажом ниже, где жил некогда антиквар, уже хлопотал чей-то денщик. Скромное жилище князя Гортынского тоже пришлось кому-то по нраву, а недостаток мебели можно было восполнить чрезвычайно легко — квартира Шиховых все еще пустовала. Свободной оставалась и квартира № 2, где жила дама-благотворительница, зато соседнюю, бывшую квартиру хозяина, заняли одной из первых.

Чужие люди, чужие голоса на чужом языке, чужие запахи.

Любопытно, что в расселении наметилась странная симметрия между новыми жильцами и прежними, пусть и не все жили здесь подолгу. Не удивительно ли, например, что квартиру хозяина занял самый старший по званию, а именно штурмбанфюрер? Особенно если вспомнить, что в советский страшный год сюда въехал майор, что в переводе на язык Третьего рейха и соответствует штурмбанфюреру. Новый обитатель квартиры № 8 оказался гауптштурмфюрером, и произнести не запнувшись его звание не легче, чем фамилию старого коллекционера. Кстати сказать, здесь даже осталась кое-какая мебель, хотя капитан Красной Армии (своего рода гауптштурмфюрер), вместе с неприветливой женой в беретике, вывезли из этой квартиры немало… Симметрия несколько нарушается, когда в квартиру князя Гортынского, долгое время пустовавшую, въезжает оберштурмфюрер; и все же симметрия присутствует. Это мог бы заметить лейтенант Национальной Гвардии Бруно Строд, тем более что его квартиру занимает унтерштурмфюрер — не кто иной, как… лейтенант армии вермахта.

Ничего удивительного поэтому не было, когда через две недели в квартире доктора Бергмана появился военный врач. Впрочем, ни сенбернар, ни какая-либо другая собака ему не сопутствовала. Да и в самой условной симметрии не было ничего странного, поскольку она установилась в масштабе всего Города. Улица Свободы, например, была переименована советской властью в улицу Ленина, однако теперь стала называться Hitlerstrasse — каждая власть называет главную улицу именем вождя. Другой дом, на бывшей улице какого-то Карла, где прежние жильцы вынужденно побывали «по делу трубочиста-вредителя», легко подхватил эстафету — в нем расположилось совершенно параллельное ведомство новой власти. Трудно представить, что государственные режимы действуют так согласованно — скорее всего, сама архитектоника города расставляет акценты: если закрывается ресторан, то на его месте через какое-то время появляется новый ресторан — или кафе; но не баня и не аптека.

Чужие люди заняли город — дома, рестораны, учреждения, кинотеатры… Чужие люди вселились в дом.

Дом не пытался узнать их имена или запомнить звания; да и зачем? Чужие люди, с чужими голосами и чуждыми слуху названиями, очутились здесь для того только, чтобы продуманно организовать ловушку для людей — гетто, заселить его, а потом так же продуманно уничтожить, со всеми обитателями.

Новая квартира доктора Ганича всем была хороша: удобное расположение, второй этаж, просторные комнаты. Однако привыкали к ней с трудом. Вначале Лариса винила темноватый кабинет, потом кабинет отошел на задний план, зато выяснилось, что во дворе мало места, а парк далеко. Потом и двор был забыт, потому что во всем оказалась виновата кухонная кладовка…

Жаловалась в основном жена. Сам Ганич не мог понять истинной причины дискомфорта: двор был не меньше, а больше, чем старый, света в кабинете вполне достаточно; на кладовку просто махнул рукой: кладовка как кладовка.

Маленькая Ирма ночами плакала. Укачивая ее, доктор подходил к окну и видел не верхушки деревьев и не крышу приюта, как привык видеть с четвертого этажа, а чужие спящие окна напротив. Тогда понял: новый дом только тем нехорош, что не похож на старый.

Больше всего его мучил оставленный в погребе отцовский парабеллум. Не забытый, нет; но во время переезда что-то помешало спуститься в погреб. Потом надо было привыкать к новому месту, и вернуться туда оказывалось все сложнее. Так шло время, пока не толкнулась простая мысль: если не сейчас, то когда? Доктор Ганич взглянул в раскрытый регистрационный журнал: сегодня пациентов больше не будет. Вымыл руки, повесил халат и через несколько минут уже направлялся привычной дорогой к знакомой улице.

Улица взъерошилась забором из колючей проволоки. Местами она потускнела, появились веснушки ржавчины. Свежетесаные столбики высотой в человеческий рост еще хранили желтизну. Только сейчас, увидев забор и ворота, пока еще распахнутые настежь, дантист смог собрать воедино мелкие лоскутки бесед в приемной, поднятые брови и недоверчивые взгляды. Он сам был готов сейчас с кем-нибудь переглянуться и спросить, что означают эти перемены, но догадка пришла раньше. Он прошел мимо солдат, миновал ворота. Слева чернели, как сгнившие зубы, остатки спаленного домишка… Прежде чем зайти в дом, он потоптался на пустыре. Здесь тоже все изменилось: когда переезжали, никакого пустыря не было, только развалины; теперь не было развалин, а просто сидела неуместная проплешина там, где полагалось быть соседнему дому. Перевел дыхание, ступил на знакомое крыльцо и уверенно позвонил. Сейчас выйдет Ян.

Дверь открыл немецкий солдат. Вадим отпрянул в изумлении и начал объяснять, что жил в этом доме, а теперь возникла необходимость… Но за спиной солдата показался дворник. Удивительно было, что немец оставил без внимания вежливую и пространную тираду Ганича, а смотрел только на дворника, которому хватило ткнуть большим крестьянским пальцем себе в грудь и кивнуть Ганичу, чтобы солдат отступил в сторону.