Повседневная жизнь в Северной Корее - Барбара Демик

Как и во многих других коммунистических странах, в КНДР сиротские приюты предназначались не только для сирот, но и для тех детей, чьи родители были не в состоянии о них заботиться. Как и интернаты, детские дома давали своим воспитанникам образование, жилье и питание. Поэтому возможность устроить ребенка в такое учреждение была привилегией, от которой отец Хюка не мог отказаться.

Детский дом № 24 находился в Онсоне, на самом севере провинции, у китайской границы.

Отец привез туда мальчиков на поезде в первую неделю сентября, чтобы они могли приступить к занятиям с начала учебного года. Хюку было одиннадцать лет, и ему оставался год до окончания начальной школы, а его четырнадцатилетний брат учился в средних классах. Поездка заняла шесть часов. В поезде было столько народу, что ни мальчикам, ни их отцу не досталось сидячих мест. Всю дорогу они провели на ногах в угрюмом молчании.

Подписав бумаги о передаче опеки над сыновьями детскому дому, отец сказал: «Вы братья и должны всегда быть вместе. Защищайте друг друга».

Когда отец повернулся, чтобы уйти, Хюк впервые заметил, как он постарел. Мужчина, раньше казавшийся сыну таким высоким и красивым, теперь выглядел изможденным, сутулился, а в волосах поблескивала седина.

Столовая детского дома позволяла мальчикам утолять голод — по крайней мере первое время. Была осень, сезон урожая, и продуктов на всех хватало. Братья очень радовались ежедневной миске риса. Даже при том, что его смешивали с кукурузой, ячменем и другими более дешевыми крупами, это была лучшая еда, которую они видели за многие годы. Еще они обнаружили, что территория вокруг детдома обсажена абрикосовыми деревьями. Их можно было обирать, наедаясь до отвала.

Но к зиме рацион сократился. Вместо риса детям стали давать кукурузную лапшу, плавающую в мисках подсоленного бульона. За первые три месяца 1996 года в детском доме умерло 27 воспитанников. Хюк с братом начали убегать с уроков, отправляясь в город на поиски еды. Оказалось, там дела обстоят немногим лучше, чем у них в приюте. Хюк познакомился со своим ровесником, который жил с шестилетней сестрой. Их родители умерли. Время от времени соседи приносили миску каши, но в основном дети сами заботились о своем пропитании.

Хюк, его брат и их новый товарищ стали вместе отправляться на поиски пищи. Хюк прекрасно умел лазить по деревьям. У него были коротковатые ноги, но этот недостаток компенсировали длинные, мускулистые руки. Он забирался на высокие сосны и острым ножом снимал внешний слой коры, чтобы добраться до внутреннего, более нежного, который был желтым, вязким и сладким. Иногда мальчик ел его, не слезая с дерева. Остальные пытались делать то же самое, но Хюку удавалось забраться выше всех, туда, где кора еще оставалась никем не тронутой. «Ты прямо как обезьяна», — восхищенно говорил ему приятель.

Хюк стал охотником. Он ловил крыс, мышей, лягушек и головастиков. Когда лягушки исчезли, перешел на кузнечиков и цикад. Раньше, еще в Чхонджине, он видел, как ребята ловят насекомых у реки Сунам и едят их, но ему это казалось отвратительным. Теперь Хюк стал менее разборчивым. Добыл обрывки сети и делал ловушки для воробьев, используя в качестве приманки зернышки кукурузы. Мальчики ощипывали добычу и жарили ее на палочках. Пытались ловить и голубей с помощью корыта и веревки, но оказалось, что эти птицы слишком осторожны.

Собаки были гораздо более доверчивы. Однажды Хюк встретил маленького дружелюбного бродячего пса, который, виляя хвостом, сам пошел за ним во двор его друзей. Хюк закрыл ворота. Они с приятелем схватили животное и сунули в ведро с водой, придерживая крышку. Собака билась минут десять, пока не захлебнулась окончательно. Мальчики ободрали с нее шкуру и пожарили тушку. Собачье мясо — традиционная корейская еда, но Хюк любил животных и чувствовал себя довольно скверно, хотя и не настолько, чтобы отказаться от охоты на собак в дальнейшем. Как бы то ни было, к середине 1996 года собак тоже осталось слишком мало.

Хюк продолжал воровать. Они с братом перелезали через заборы, выкапывали горшки с кимчхи, зарытые в землю в частных огородах, и ели капусту прямо руками из горшков.

Хюк все время вспоминал назидание отца: «Лучше умереть с голоду, чем красть». Ведя с ним воображаемый диалог, мальчик спорил: «В том, чтобы умереть, нет ничего героического».

Хюк тосковал по дому. Он скучал по отцу и по брату, которого выпустили из приюта, когда ему исполнилось шестнадцать и он официально стал взрослым. Хюк всегда полагался на Чола, который оберегал его на протяжении всего детства, неустроенного и тревожного. Старший сын унаследовал от отца рост и стать. Когда брат уехал, Хюк потерял в его лице защитника. Как-то раз, обдирая деревья, он заметил банду местных ребят, занимавшихся тем же. Городские часто задирали детдомовских, обвиняя их (вполне справедливо) в краже еды. Сначала Хюку показалось, что мальчишки облили его водой, но потом он понял, что ноги у него в крови: его ударили топором по бедру. Как только рана зажила, парень решил сбежать и, пробравшись на поезд, вернулся домой.

Хюк едва узнал родной город. Чхонджин как будто вымер. Все кругом обветшало, развалилось и имело безрадостный вид. Магазины закрылись. На остановке у вокзала не было трамваев. Хюк пошел вдоль побережья по шоссе № 1. Когда он перешел реку Сунам, его взору открылся ряд фабричных труб. Ни из одной не шел дым. За мостом парень свернул с главной дороги в сторону фабрики синтетического волокна, на которой когда-то работала его мать. Ворота были заперты, что не помешало ворам обчистить цеха. Все станки разобрали и растащили.

Темнело. Добравшись до родного квартала, Хюк впал в отчаяние. Ему казалось, будто он стоит посреди поля безлунной ночью. Все, что он помнил с детства, поменяло очертания и пропало среди теней. Наконец парню удалось найти дом, в котором он когда-то жил. Открыв незапертую дверь подъезда, он стал взбираться по темной лестнице, считая этажи. Было так тихо, что дом мог бы показаться необитаемым, если бы не доносившийся откуда-то детский плач, который становился все громче по мере того, как Хюк поднимался выше. Он уже начал думать, что ошибся. Его квартира была на восьмом этаже — втором сверху. Поднявшись туда, он увидел полоску света, пробивавшуюся из-под двери (вероятно, от масляного светильника), и в его сердце вновь затеплилась надежда.

Он постучал. Ему открыла молодая симпатичная женщина с ребенком на руках. Она впустила Хюка и объяснила, что они с мужем купили эту квартиру почти год назад. Прежний хозяин не оставил своего нового адреса, но просил передать: «Если сюда придут мои сыновья, скажите им, чтобы искали меня на вокзале».

Чхонджинский вокзал. Именно туда отправлялись те, кому было уже нечего терять и некуда идти. Считалось, будто это не совсем то же самое, что просто лечь умирать у дороги. Движение поездов создавало иллюзию цели, которая поддерживала в людях надежду вопреки всему. Это позволяло фантазировать, что когда-нибудь на станцию прибудет поезд с едой или же поезд, который идет туда, где жизнь лучше, и можно будет запрыгнуть в него. Чхонджин — крупный железнодорожный узел: линия, идущая с севера на юг вдоль побережья, соединяется здесь с линиями, идущими на запад, в сторону китайской границы. Народ приезжал в Чхонджин в надежде найти еду, потому что в других крупных городах — Хамхыне, Кильччу, Ким-Чхэке — дела обстояли еще хуже. Люди продолжали куда-то ездить. Они еще не сдались.

Вокзал представлял собой двухэтажное гранитное здание с рядом высоких узких окон. На самом верху красовался портрет Ким Ир Сена, по величине сопоставимый с размерами самого здания. Под портретом помещались часы с каменным циферблатом, которые иногда показывали правильное время. Воздух внутри был спертым от выхлопов локомотивов и сигаретного дыма.

Люди сидели на корточках и ждали. Те, у кого уже не было на это сил, ложились прямо на пол в залах и темных коридорах. Хюк бродил, высматривая человека с характерными для его отца порывистыми, размашистыми движениями. Наклонялся, чтобы разглядеть лица, надеясь найти хоть кого-нибудь знакомого. Многие бывшие соседи Хюка теперь нищенствовали на станции, но никто из них не смог рассказать ничего о его отце или брате. Не зная, куда идти, парень нашел щель, в которую должна была заезжать створка тяжелых железных ворот. Втянув грудь, он протиснулся в узкую нишу, съежился там и забылся тревожным сном. Утром Хюк отыскал работающий кран и умыл лицо, но избавиться от вшей в волосах никак не мог.

Стоит отметить, насколько необычно было для Северной Кореи само понятие бездомности. Ведь в этой стране существовала самая изощренная система слежения за гражданами. Каждый имел постоянный адрес прописки и место работы, к которым была привязана выдача продуктов. Так что, если человек покидал дом, ему становилось нечего есть. Без разрешения на поездку люди не решались отправиться даже к родственникам в соседний город. Если вы приезжали всего на одну ночь, нужно было зарегистрироваться в инминбане, глава которого в свою очередь сообщал полиции ваше имя, пол, номер паспорта, номер разрешения на поездку и ее цель. Полиция проводила регулярные проверки, обходя по ночам дома и квартиры, чтобы выявить незарегистрированных гостей. Каждый человек должен был постоянно носить с собой «сертификат гражданина» — двенадцатистраничную книжечку, в которой содержалась подробная информация о владельце. Прообразом северокорейского удостоверения личности послужили старые советские паспорта.