Клуб любителей фантастики, 2007 - Александр Ильванин

— Как скажете… Кстати, Симеон, а вы сами-то хоть иногда читаете книги или просто любуетесь ими? — осведомился Гаврий, наткнув на вилку ломтик горячего баклажана.

Старичок приосанился и хитро прищурил глаза.

— Кое-что я порой почитываю. Вы знаете, на самом деле это очень интересное занятие. Оно вызывает такие же добрые чувства, как просмотр старых бумажных фотографий. У вас остались бумажные снимки, сделанные старинным фотоаппаратом, в котором использовалась пленка?

Гаврий покачал головой.

— Нет, когда-то были, но мы все отсканировали и повыбрасывали. Весь наш семейный архив находится на домашнем сервере.

— Ну, тогда вы вряд ли поймёте меня. Я хотел сказать, что, читая бумажную книгу, я испытываю такое же теплое ностальгическое чувство, какое возникает при просмотре старых бумажных фотографий. Кроме того, чтение очень успокаивает, оно помогает снять стресс не хуже, чем это делает виртуальный медитатор… Вы-то никогда не пробовали читать свои книги?

— Ну так, заглядывал пару раз из любопытства. Но больше одной страницы не осилил.

— Я советую вам попробовать. Когда мы займёмся вашей коллекцией, я оставлю вам пару книг на своё усмотрение, и вы будете их почитывать на досуге. Кстати, когда мы приступим? Надо определиться с ценой.

— А прямо сегодня. Сейчас поедим и начнём…

Гаврий послушался Поростовского и оставил себе… правда, не пару, а всего одну книгу. Старичок был вполне доволен.

Единственный том в хорошо сохранившейся твердой обложке Гаврий поместил в сейф. Это был роман неизвестного ему писателя, на удивление толстый, к тому же напечатанный мелким шрифтом, отчего поначалу даже не хотелось его читать. Но Симеон обещал, что эта книга покажется Гаврию интересной.

Гаврий несколько раз брался за нее, но не мог одолеть больше одного, от силы двух абзацев. Всю жизнь ему приходилось читать только документы и короткие заметки в Сети. Обычно всю необходимую информацию он получал с помощью мультимедийного шлема.

Но странный старичок с его страстью к бумажным книгам никак не выходил из памяти. И однажды Гаврий пересилил себя. Прочёл страницу, другую… И не заметил, как всерьез увлекся чтением печатного романа. Он вдруг испытал необычайные, незнакомые ему доселе ощущения. На страницах книги кипели страсти из далекого двадцатого века, и это было так чудно: слова складывались в предложения, а предложения порождали в сознании живые, чувственные образы. Но главное было даже не в этом. Он вдруг понял, какой непривычной, но сладостной красотой обладает печатная речь, какую особую силу способны иметь над человеком слова, написанные другими людьми.

С тех пор, как Гаврий стал всерьез читать толстенный том в картонной обложке, эти мысли и ощущения не оставляли его в покое. Ему казалось, что нужно сделать нечто особенное, как-то напомнить людям о книгах, что нельзя больше мириться с существующим положением вещей. И однажды Гаврию пришла в голову сумасбродная идея…

Как-то утром Симеон Поростовский вышел из дома на пробежку — обычное дело для спортивного старичка. Погода стояла отменная. Была середина июня, солнце улыбалось пробужденной земле, радостно чирикали воробьи. Поростовский вдохнул поглубже воздух, очищенный мощными муниципальными фильтрами, и побежал трусцой.

Когда Симеон, следуя неизменным курсом, выбрался на проспект, он увидел большую толпу людей. Сперва ему подумалось, что, наверное, упал автолёт или столкнулись водородные мобили. Но ни огня, ни дыма, ни видимых разрушений Поростовский не заметил. Лишь подбежав поближе, он понял, чем занята толпа. Люди, задрав головы и раскрыв рты, глядели наверх. Симеон тоже поднял голову.

На огромном рекламном щите, свесив ноги в наглаженных черных брюках, сидел человек в белой сорочке и читал бумажную книгу. Зрение у Поростовского было не по годам хорошее. И, приглядевшись, он различил в лице человека знакомые черты. То был Гаврий Гавриевич.

Уже подлетели телевизионщики; кто-то громко сказал, что скоро будет мэр. Толпа не расходилась, напротив, только прибывала. Движение на проспекте застопорилось: мобили останавливались, из их открытых окон высовывались зеваки.

Тонкая улыбка растянула сухие губы Симеона Поростовского.

№ 8

Андрей Кожухов

В ГОРОДЕ БЕЗ ДОЖДЕЙ

Я лечу в аэробусе и, чтобы скоротать время, ненавязчиво разглядываю попутчиков.

Вот вошёл старик в туго подпоясанном чёрном плаще, каких давно не носят, и ещё более древней фетровой шляпе. Даже не вошёл, а впрыгнул в салон, ухватился за поручень и театрально пристукнул ногой. Душевно, будто собственных внуков, оглядел всех пассажиров и медленно направился поближе к выходу.

Держится не по годам бодро, но лицо выдаёт возраст. Обвислые, как у бульдога, щёки, усталые глаза, на большом бугристом носу — плюсовые очки в старомодной латунной оправе. В левой руке держит резную трость с набалдашником — рычащая львиная морда. Похоже, это изобретатель машины времени, который только что испробовал свой аппарат…

Шутка, конечно. «Нельзя перемещаться ни в будущее, ни в прошлое, потому что времени самого по себе не существует», — часто повторял нам в школе учитель физики. Но старик по виду явно из прошлого, из середины двадцатого века, когда люди ходили с зонтами, чтобы укрываться от дождя. Это сейчас города и зоны отдыха — под куполами, а тогда и дождь, и снег были вполне обычными явлениями.

Эх, я никогда не бывал в настоящем дремучем лесу, меня не окатывал ливень с головы до ног, я не видел радуги, не бежал по мокрой от росы траве, голыми пятками ощущая землю.

Невероятно захотелось на природу! Ведь сейчас весна, километрах в десяти от границы Москвы дождевые капли усыпают блёстками молодую листву. А может, и не усыпают, не знаю.

Вообще, самое интересное в моем положении — как раз то, что я ничего не знаю. Понятия не имею, почему лечу в аэробусе, куда и зачем? Не помню своего имени, кто я, откуда, где учился. Родителей и друзей тоже забыл. Как будто жизнь моя началась именно в тот момент, когда я сел в аэробус.

А внешний мир я помню. Я неплохо знаю историю, у меня обширные познания в естественных науках, я узнаю город за окнами, его улицы и небоскрёбы. Стёрта (кем? для чего?) только моя личность.

Но я не паникую. Мне даже любопытно. Вдруг я модный писатель или популярный певец? Впрочем, непохоже: на знаменитость обращали бы внимание. Да и нет у меня подобных талантов — в этом я почему-то уверен.

Ещё я знаю, что мне тридцать восемь и голова моя наполовину седа. Определённо зарабатывал я на жизнь не сочинительством романов и не пением. Явно чем-то более осязаемым. Уж не тренер ли я? То-то столь хорошо знаю анатомию.