Месть Монтесумы - Гарри Гаррисон

Гонсалес бросился вперед в тот же миг, хотя был слишком далеко, чтобы помешать. Зато перехватил Робла сразу же после удара, резким, коротким кистевым рывком швырнул его в воздух, обрушив ничком на землю, скрутил руки за спиной и надел наручники.

– Карате-шотокан как минимум, – одобрительно отметил Соунз.

Осунувшийся, посеревший Д'Изерния боком повалился на песок с торчащей из спины рукояткой ножа. Криво усмехнулся склонившемуся над ним Тони и заговорил голосом слабым, но чистым и внятным:

– Видели, как он собственной рукой подписал себе приговор? Правда, не чернилами, а моей кровью. Но на сей раз он нанес удар чересчур рано, несправедливо… впрочем, достаточно справедливо. Я не против. Нет!!! Не трогайте нож. Лучше слушайте меня, пока я еще могу говорить. Полицейский, вам меня слышно?

– Слышно. – Гонсалес опустился рядом на корточки, пока его патрульные занимались Роблом. Остальные сгрудились вокруг. – Весь этот план, от начала и до конца, родился у меня в голове, моих рук дело. И убийство тоже, хотя и косвенно. Мы с Роблом следили за аэропортом, когда сюда прибыл самолет с Хоукином и другим агентом ФБР – Дэвидсоном. Я его узнал. Он работал в бригаде по борьбе с жульничеством, и несколько лет назад мы с ним схлестнулись. Он знал меня под другим именем, но, главное, знал, что я замешан в разнообразнейших махинациях с поддельными полотнами. Если бы он узнал, что за данной сделкой стою я, он мигом подумал бы: «Подделка», и все было бы кончено, едва начавшись. Я сообщил об этом Роблу, сказал, что придется изменить план. Но он жаден и ждать не хотел. Сразу же покинул аэропорт, оказался в отеле раньше всех, спрятался в номере и убил Дэвидсона, как только тот остался в одиночестве. Крайне жестокий человек. После бахвалился передо мной подробностями убийства.

Робл изрыгал проклятия по-немецки, пока его не заставили умолкнуть.

– А где остальная часть полотна да Винчи? – спросил Тони.

– Погибла. В войну. Теперь оно существует лишь в сложной фабрикации, сотворенной мною. – Д'Изерния кашлянул, в уголке рта показалась капля крови. – Слушайте внимательно, – шепнул он, – потому что повторить этот рассказ на бис я не смогу. Перед войной я был уважаемым, весьма респектабельным торговцем живописью. После войны – контрабандистом, фальсификатором и похитителем. Мне было наплевать. Мне и теперь наплевать. С того времени моя жизнь утратила ценность и смысл, семейство мое погибло, все до последнего человека, ужасной смертью, не могу описать. И все же я рассчитывал наконец пустить в ход свою преступную репутацию, хоть как-то отплатить тому, кто уничтожил все, что было мне дорого. Его зовут Гиппо, так я с ним и не встретился, Ипполит Хохханде, Саприйский Палач.

Ошарашенный Тони вскинул глаза и встретил взгляд безмолвствующего Гольдштейна.

– Я изучал биографию этого человека, пока не решил, что знаю о нем все. Его так и не поймали. В последние дни войны он скрылся. Но я знал, что произведения искусства попадали к Гитлеру не без его посредства, и знал, какие картины прошли через его руки. И когда Робл продал Матисса, я решил, что напал на след. Это была одна из картин, к которым Хохханде имел отношение. Зная об этом, я состряпал байку о разбомбленном музее и разыскал Робла. Он принял ее за чистую монету и поверил. Подобное вполне могло произойти на самом деле. Однако, подчеркиваю, это мистификация от начала и до конца. Сразу же после войны я вернулся в Сапри, чтобы разыскать следы семьи. Все умерли в лагере. Один крестьянин, прослышав, что я разбираюсь в искусстве, принес мне «Святого Себастьяна» Челлини, подобранного среди руин музея. И угловой фрагмент полотна да Винчи – единственный уцелевший после налета. Я купил их и щедро ему заплатил. Но мог лишь любоваться ими, не находя иного применения, слишком уж обе картины были широко известны, чтобы выставить их на продажу. Челлини очень помог мне в самые тяжкие времена. Но они сыграли свою роль, когда я разыскал Робла и открыл ему свой план. Был написан поддельный да Винчи, работа Эльмира, очень искусного мастера, хотя и весьма дорогого, фрагмент настоящего полотна вмонтировали в угол. Остальное вам известно. Я проиграл. Вы захватили Робла, заурядного убийцу, да его сообщника, лже-Гитлера Якоба Платца, если он хоть чего-нибудь стоит. Но в главном я проиграл. Все это затевалось, чтобы выкурить из норы Хохханде, но план не преуспел. Я проиграл.

– Напротив, мой добрый друг, вы самым восхитительным образом выиграли, ваш план сработал просто безупречно, – улыбнулся умирающему Гольдштейн.

– Что… что вы хотите этим сказать? Не надо мучить меня в последний час.

– Я сказал чистейшую правду. Вы выкурили его, он здесь, – Гольдштейн обернулся к безмолвствующим зрителям. – Ну же, Хохханде, говори. Я знаю, кто ты. Отпечатки пальцев это докажут. Сделай шаг вперед и признайся, что существуешь, – или признание из тебя надо вытягивать клещами?

Воцарилось гробовое молчание; никто не шелохнулся. Песок ослепительно сверкал под жаркими лучами солнца. Потом песок сдвинулся с места, зашуршав под подошвой. Нога шаркнула вперед, за ней другая.

– Надоело мне прятаться, – навалившись на костыли и натужно продвигаясь вперед, проговорил Якоб Платц-Адольф Гитлер. – Вам потребовалось много лет, чтобы меня отыскать. Дурачье. Этот итальянский воришка умней вас всех, вместе взятых. Я ни разу его не заподозрил, ни на миг. – Он подтянулся, насколько сумел, пытаясь встать навытяжку. – Я капитан Ипполит Хохханде. Увы, недуг не позволяет мне щелкнуть каблуками.

– Наконец-то… – улыбнулся Карло Д'Изерния – и умер.

– Не будет ли кто-либо из присутствующих любезен объяснить, что это значит? – осведомился лейтенант Гонсалес.

– Позвольте мне, – ответил Яков Гольдштейн. – Теперь история зверств и жадности подходит к концу. Этот Хохханде заправлял концентрационным лагерем в Италии – очевидно, тем самым, где убили семью Д'Изернии. Д'Изерния придумал, как вытянуть Хохханде на свет при помощи этих произведений искусства. Американцев винят в разрушении музея, где находились означенные произведения, и он сыграл на их чувстве вины, запросив громадную сумму за возвращение картин. К сожалению, им придется и дальше носить это чувство вины, лишь частично смягченное возвращением одной из картин в Италию. Итак, все становится по своим местам. Италия получает картину.

– В целости и сохранности, – подхватил Тимберио. – Она вернется на родину, и помощь американцев получит самую высокую оценку.

– Дэвидсон убит, и теперь полиция арестовала убийцу.

– Так точно, – Гонсалес усмехнулся угрюмому Роблу. – Правосудие свершится.

– Выкуп возвращен, казначейство Соединенных Штатов будет довольно.

– Никто отсюда не уйдет, покуда я не пересчитаю.

– На том и кончается. Д'Изерния умер счастливым, насколько это возможно. Все встало на свои места.

– А как насчет этого? – Гонсалес указал на Хохханде.

– Как насчет меня?! – брызгая слюной, вскричал тот. – Да ничего вы со мной не сделаете, руки коротки, мои документы в полном порядке, я не совершил в Мексике никаких преступлений, кроме того, что приехал под чужим именем. Только в целях самозащиты, ради собственной безопасности, это не преступление. У меня имеется паспорт на мое настоящее имя, официально выданный в Аргентине, так что валяйте, можете выслать меня туда. Вы не посмеете даже пальцем меня коснуться. Все вы дурачье, с мозгами у вас слабовато, чтобы меня разглядеть, хотя я все время был на виду у всех. Небольшое хирургическое вмешательство для сходства с фюрером, необходимое для получения картин, хранившихся в здешнем банке, потому что Робл поместил их туда на его имя. Мы их получили, а получив, обратили в капитал. Как же я над вами смеялся! Никому даже и в голову не пришло, что маскарад может быть двойным! Как только вы докопались до личности Якоба Платца, погибшего много лет назад на русском фронте, если хотите знать, вы тут же успокоились. Я жил среди вас и смеялся над вами. Я бы и сейчас смеялся, если бы этот пустоголовый итальяшка не соблазнил идиота Робла своим грандиозным планом.

Покачнувшись, он едва не упал. Гольдштейн бросил на него взгляд, до краев полный многовековой скорбью.

– Очень хороший вопрос, лейтенант. Как нам быть с этим жалким старикашкой? Ничуть не сомневаюсь, что документы у него вполне легальные, позволяют ему остаться в Мексике, равно как и его паспорт, хоть и пероновский, но, несомненно, действительный, каковой позволит ему вернуться в Аргентину, где он снова исчезнет. Итак, как же нам быть? Насколько мне известно, он мексиканских законов не нарушал. Он для вас ничего не значит, так ведь, лейтенант? Если вас волнует его благополучие, я с радостью позабочусь о нем от вашего имени. Как только мы удалимся отсюда, я прослежу, чтобы он отправился куда следует.

– Не давайте ему, лейтенант, это ваш долг! Он хочет похитить меня, отвезти в Германию, как увез этого болвана Тхаслера, контрабандой вывезет меня на самолете «Эль-Аль», замаскировав под ящик с кошерными пикулями. Nein! Вы не имеете права допустить подобное!