Сладкая горечь слез - Нафиса Хаджи

Стискивая в руке шапку, Шариф Мухаммад Чача бросил на меня последний молящий взгляд и ушел.

Мэйси тихонько подошла, встала рядом, положила руку мне на плечо и проговорила:

— Мой брат не лжец, Дина Биби. Он говорит правду. Вы должны обо всем рассказать маме. Пускай она решает.

— Нет! Нет, Мэйси. Будь что будет.

— Но… Дина Биби… ты не можешь сейчас спокойно подумать.

— Нет, Мэйси! Не рассказывай ей эти глупости. Да, вот именно — глупости! Он просто чего-то не понял. Держи язык за зубами.

Иногда я думаю, что случилось бы, ослушайся Мэйси моего приказа. Можно было все изменить? Захотела бы я этих перемен? Невозможно ответить! Такие вопросы медленно пожирают нас. Что, если бы Шариф Мухаммад Чача не пришел тогда? И я блаженствовала бы в неведении? Да, изображать невинную жертву было бы легче. Считать себя принцессой, обманом выданной замуж, — сама ни за что не согласилась бы! — и осознавать собственное бессилие и беспомощность. Но я никогда не была беспомощной — как бы ни хотелось так о себе думать. Как удобно было бы — обвинять кого угодно, кроме себя. Но, рассказав мне правду, Шариф Мухаммад Чача сделал меня участницей того, что произошло позже. Он спас меня, хотя считал, что потерпел поражение. Если бы меня обманули, я стала бы жертвой этого обмана. И Мэйси, и Шариф Мухаммад Чача выполнили мою просьбу — нет, приказ. Оба промолчали. Как и я.

В день свадьбы я несколько часов проторчала в салоне красоты — меня ублажали, прихорашивали и наряжали, как живую куклу, и в итоге сама себя не узнала в зеркале. На церемонии никках[112] я сидела на возвышении перед залом, заполненным женщинами, мехфил[113]; все необходимые документы уже были подписаны. Прежде чем мулла получил мое устное разрешение представлять меня и мои интересы — через щель в занавеске, по другую сторону которой и одновременно перед толпой мужчин сидел Акрам, — ко мне пробралась мать Акрама и зашептала прямо в ухо:

— Дина, дорогая, не знаю, говорили тебе об этом или нет. Но дважды в жизни женщины Аллах особенно внимательно прислушивается к ее молитвам. На свадьбе и когда она рожает дитя. Дина, прошу тебя, когда начнется никках, помолись за Акрама. За всех нас. О нашем здоровье и своем. И о здоровье Акрама. — Она нежно приподняла мой подбородок, заглядывая в глаза, которым вообще-то не положено было смотреть на других людей в день свадьбы. — Пожалуйста, Дина, прошу. Не забудь. Особенно о нем.

Я согласно кивнула, внезапно испугавшись самой возможности, что Шариф Мухаммад Чача сказал правду. Я испугалась, что уже дала согласие, подписав документы, которые держал в руках мулла.

Кто-то положил передо мной раскрытый Коран, велев не сводить глаз с нужной страницы. На запястье мама повязала мне четки, тасбих[114], цвета сухой почвы, вылепленные из глины Кербелы, где пролилась кровь Хусейна и его семьи, — мрачный контраст блестящим золотым браслетам, позвякивавшим в такт движениям моей руки. Все затихли, как только мой мулла и мулла Акрама начали диалог — по-арабски, а значит, непонятно мне, жениху и большинству гостей. Торжественное вступление окончилось, все женщины ринулись с поздравлениями и объятиями ко мне, маме и матери Акрама, восклицая мубарак[115]. Поздно было пугаться — я стала женой. В горе и в радости, как говорят в американских фильмах.

Ликующая родня проводила нас к уже знакомому американскому автомобилю, украшенному, как и я, цветами и всякой блестящей мишурой, за рулем сидел Шариф Мухаммад Чача; дальний родственник, игравший роль брата, которого у меня не было, держал над моей головой Коран в бархатном переплете. В сопровождении подружки невесты, еще одной родственницы, недавно вышедшей замуж, и друга Акрама, его двоюродного брата, нас отвезли в отель «Лакшери Бич», где гости уже собрались на праздничный обед. Здесь, на сцене, мать Акрама повязала мне на руку имам замин[116] — вышитую шелковую повязку с монетками внутри, которые позже следует раздать как милостыню. Вторую ленту повязала моя мама Акраму. Мы обменялись кольцами. Гости поднимались на сцену поздравить, пожелать счастья и сфотографироваться с нами.

— Та-ак, улы-ыбочку, — выпевал фотограф, щелкая камерой. Огромная старомодная вспышка ослепила меня сотни раз за этот вечер.

Ближе к концу приема мать Акрама пригласила мою маму присутствовать на церемонии ввода меня в новый дом, но мама отказалась, с трудом сдерживая слезы. Я готова была расплакаться вслед за ней, но подружка невесты вовремя подскочила с платочком. Мама отправилась домой в окружении внезапно образовавшейся толпы любящих родственников, возникших из небытия, едва новость о моей помолвке с сыном Аббаса Али Мубарака разнеслась по городу, — тех самых родственников, которые столь же внезапно исчезли со смертью отца, когда нам так нужна была их помощь.

В саду перед домом Дяди Аббаса была привязана белая козочка, которую Тетушка Саида — отныне я должна была называть ее Мама — велела нам с Акрамом потрогать. Потом козу принесут в жертву, а ее мясо раздадут беднякам; прикосновение к ней избавляло от сглаза. Я почти вступила на порог дома, когда вдруг почувствовала, что взлетаю вверх, на руках мужа.

— Акрам, что ты делаешь? Опусти ее немедленно! — завопила его мать.

— Это традиция, мама.

— Может, в Голливуде это и традиция, но не у нас!

Акрам все же перенес меня через порог и опустил уже внутри дома, отныне моего. За дверью ждал Дядя Аббас.

— Да неважно, Саида, — рассмеялся он. — Думаю, это хорошая традиция.

Нас проводили в гостиную, заполненную ближайшими родственниками и друзьями Акрама, усадили на диван. Передо мной поставили поднос с монетками в одну рупию, и я зачерпывала их обеими руками, раздавая гостям, дабы изобилие наполнило жизнь тех, кто теперь стал моей семьей. Родственники выстроились в очередь, чтобы вручить мне драгоценные подарки, которых и без того уже было множество. Слуги подали очередную партию закусок и напитков. Братья Акрама поддразнивали его, уговаривая есть побольше — сила и стойкость, мол, понадобятся ему в ближайшие часы. Наконец моя подружка и сестра Акрама, Асма, проводили меня в комнату, которая должна была стать спальней — его и моей.

Каждый предмет мебели был усыпан лепестками роз, словно дождем пролившихся на комод, уставленный французскими духами, и на изысканно застеленную огромную кровать. Воздух наполняли густые ароматы сандала и туберозы. Подружка с Асмой собрались выходить, тут за дверью послышались громкие голоса: братья Акрама буянили, отказываясь впускать его к невесте без выкупа. Акрам практически не торговался и почти сразу получил желанное разрешение, потом прикрыл за собой дверь, запер и повернулся лицом ко мне. На часах уже половина четвертого утра. Впервые мы остались наедине.

— Устала?

Мне трудно было смотреть на него, и я, разглядывая свои браслеты, робко качнула головой:

— Нет.

— И я нет. А вроде должен бы. Но — нет! Как нога? Тетушке следует впредь запретить надевать эти жуткие каблуки.

Я рассмеялась, вспомнив подружку его матери, которая, сердечно поздравляя нас, вонзила каблук-шпильку прямо мне в ногу. Я глазом не моргнула, но, едва тетка отошла, испустила тихий стон. Акрам склонился ко мне выяснить, что случилось, и сочувственно улыбнулся, когда я пробормотала объяснения.

— Дай-ка взгляну. — Он приподнял мою ногу, нежно расстегнул золотую сандалию, опустил мою стопу себе на колени. — Дина! Почему ты не сказала, что кровь идет!

От прикосновений его рук перехватывало дыхание. Пальцы гладили полоски засохшей крови, смешавшейся с ярко-красными узорами хны. Акрам принес влажное полотенце, обтер ранку. Потом резко выпрямился.

— Я ведь и должен сделать что-то в этом роде, да? Где тут вода? А, вот. — На столике рядом с комодом он обнаружил металлическую миску, принес воды из ванной. Вернувшись, опустился на колени, снял с меня вторую сандалию и омыл мне ноги. — Так, а сейчас что я должен сделать? Сохранить эту воду? Или разбрызгать ее по углам?

— Это такой обычай.

— Да, говорят, для баркат[117]. Для счастья и процветания. Что ж, должен признаться, мне нравится этот обычай. А дальше? Вымыть волосы? Потереть спинку в ванной? Как же мне нравятся все эти традиции!

— Ну нет! — Я хохотала уже во весь голос. — Больше никаких омовений.

— А в узорах на твоих ладонях спрятаны мои инициалы?

— Конечно.

Он взял мои руки в свои, но, вместо того чтобы рассмотреть их, придвинулся ко мне почти вплотную.

— У меня от волос пахнет бирьяни?[118] Одна из тетушек подошла ко мне сразу после обеда и положила мне руку на голову благословляя. Не думаю, что она вымыла руки после еды.