Доказательство человека. Роман в новеллах - Арсений Михайлович Гончуков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но Федоров уже начал бережно вливать в чашу тела обжигающее топливо приятного чайного цвета.
Двух литров хватит до самого отбоя. Профессор выпивал каждый день, но в штопор срывался примерно раз в три месяца и тогда бухал страшно, испытывая на прочность крепкое пятидесятилетнее тело. Сложен Федоров был удачно, не слишком большой, но крепкий, жилистый и с фигурой. Большая вытянутая квадратная голова с извечной посеребренной сединой челкой и жиденькой рыжеватой бородой. Всегда чем-то озабоченное лицо. Незакрывающийся рот. Кроме тех случаев, когда закусывал. Николаев прикрыл дверцу на кухню и вышел.
Коридор, ведущий в СЖО, был узким, тесным техническим переходом. Толстые стены через каждые пару метров усиливали мощные косые балки из специального сплава, на полу без привычных ковров тускло поблескивала рифленая нержавеющая сталь, вдоль стен в тонких трубках урчал густой отопительный раствор, нагретый реактором. Но наверху было прохладно. Николаев подошел к единственному круглому окошку из толстого и мутного, как бельмо, стекла.
Николаев часто останавливался здесь, в буферной тишине, на несколько минут – перевести дух, вспомнить о доме. Практического смысла в этих размышлениях никакого, зато успокаивало. Хотя… вдруг им повезет? С новым домом.
За окном лежал, изредка шевелясь, необъятный зверь – испещренный крошками битого стекла бескрайний космос, в котором летел их корабль. Скоро исполнится 243 года, как они на борту… «Надо будет отпраздновать, приготовить что-нибудь необычное, – подумал Николаев и усмехнулся: Совсем я в домохозяйку превратился!»
Звезды в иллюминаторе мерцали, пульсировали слабо. Где-то здесь, чуть ниже, можно отыскать едва заметную песчинку Солнца. А рядом с ним Земля, на которой тоже он, Николаев. Профессор Федоров существовал в единственном экземпляре. А инженер Николаев оставил на Земле копию. Тут же вспомнил, как пришлось на протяжении восьми месяцев пробивать официальное разрешение на полное копирование, заказывать дополнительные анализы, исследования, делать бэкапы и страховку… На Земле нет ничего более запретного, чем копирование личности. Карается стиранием. И только по личной и неоднократной просьбе Федорова, и только при условии «неконтакта копий» одного его оставили дома с семьей, а другого отправили на корабле вместе с ученым, с которым они проработали в институте больше семидесяти лет… Как ты там, Ася? Как Ариша? Как Земля? Опять воюет?
Николаев вдруг понял, что, останавливаясь у иллюминатора, он всегда думает об одном и том же, слово в слово. «Я тут совсем в механизм превратился», – сказал он. И тут же понял, что и эта мысль приходит ему регулярно. Инженер щелкнул ножницами, которые держал в руке, вздохнул и пошел наконец в СЖО – систему жизнеобеспечения, где у них стояли теплицы.
Он открыл дверь, и в нос ударил, пожалуй, самый приятный запах на станции – кислый дух перегноя, сырости и земли, запах живой жизни.
Когда Николаев вернулся, профессора за столом не было, только бутылка, почти допитая. Странно. Инженер бросил помидоры и огурцы в мойку и отправился на поиски. В голове мелькнуло, как профессор восклицал: «Пора!» Это что он имел в виду?
Николаев вышел в гостиную. Рядом с черным лаковым шифоньером висела плотная штора, которой был скрыт вход в центральный холл жилой части корабля. Двери из него вели в спальни, санузел, лабораторию, хозблок, комнату с камерой для сброса мусора… В гостиной Федорова не было. Николаев двинулся в холл. Зажмурился от яркого дежурного света. Остановился, прислушался. Но, кроме низкого гула насосов и еле слышного стрекота квантгенератора, посторонних звуков не было. Инженер прошел дальше, осматривая информационную панель каждой двери, как вдруг заметил у входа в комнату с «мусоркой» желтоватое пятно чего-то знакомого, пахнущего картофелем и спиртом… Николаев все понял и распахнул дверь. То, что он за ней увидел, заставило его раскрыть рот от ужаса.
Прямоугольная комната с большими иллюминаторами, заставленная по периметру высокими синими баками для отходов. Прямо по центру, на противоположной от двери стене, вакуумный мусоропровод с горящей сбоку большой красной кнопкой. Мусоропровод представлял из себя круглую дыру с полметра диаметром, сверху и снизу которой крепились полукружья массивных металлических «губ», закрывающихся при помощи мощного гидравлического привода и способных перерубить любые бытовые отходы. Внутри камеры мусор попадал под огненный удар мгновенной плавки в семь тысяч градусов и через секунду под давлением выбрасывался в открытый космос.
Окаменевший от удивления Николаев смотрел распахнутыми от ужаса глазами на профессора, подбородок которого был зажат между коленями, руки, как усы огромного таракана, торчали в стороны, остальным сложенным пополам телом Федоров провалился в дыру мусоропровода. Зрелище было чудовищным, как будто железный монстр, сделав губы трубочкой, всасывал старого седого паука.
– Черт! Не успел, – успел сказать профессор.
Николаев бросился к дыре, чтобы вытащить Федорова, но было поздно. Тот резко махнул рукой и попал точно по красной кнопке. Перед мусоропроводом вспыхнул защитный экран, предохраняющий от высокой температуры, затем – все произошло мгновенно – стальные губы сомкнулись, как двойная гильотина, кости профессора хрустнули, и механизм с шумом втянул переломанные остатки тела, как густую вермишель. Затем внутри послышался резкий короткий гул огня и через мгновение металлический лязг открывшейся вовне камеры. Защитный экран исчез, наступила тишина.
Совершенно белый Николаев медленно повернулся к иллюминатору и увидел, как за бортом проплывает шеф, точнее то немногое, что от него осталось. Скрещенные с обломком позвоночника берцовые и плечевые кости были крепко спаяны обгоревшей до неузнаваемости плотью. Все вместе это напоминало запутавшиеся в нитках вязальные спицы. Или то, что можно достать из сливного отверстия старой раковины, только с костями.
Николаев кивнул, и со лба упали холодные капли. Руки и поджилки дрожали.
– Все. Больше я… Больше… Больше!.. Федоров! Твою мать! Это было в последний раз! – И он отчаянно мотнул головой и выскочил из комнаты, пропитанной запахом приторной сладковатой гари.
Корабль «Вектор-М3», серийный, имеющий как минимум полсотни собратьев, считался самым надежным агрегатом с неограниченным сроком службы, созданным человечеством во второй половине третьего тысячелетия. «Вектор» шел на хорошей крейсерской скорости, составляющей 11 % от скорости света. При этом раз в 6–7 месяцев, накапливая достаточное количество энергии от космической радиации, он мог на несколько недель переходить в режим гиперскорости и выдавать 98 % световой. Правда, для перехода в гиперрежим надо было переключаться на ПЦК – полный цифровой контур, то есть люди должны были покинуть биоболванки, припарковать их на физиостенды и лететь на кремниевых или водородных носителях. Однако как раз с ПЦК после столкновения «Вектора» с космическим мусором были проблемы… Николаев вздрогнул и очнулся – он задремал – и посмотрел на штабеля бело-красных, как мухоморы,