Доказательство человека. Роман в новеллах - Арсений Михайлович Гончуков

Инженер Николаев, погруженный в раздумья в глубоком кожаном кресле, был похож на восковую фигуру. Профессор Федоров, утонувший в кресле напротив, поднял глаза и проследил, куда направлен взгляд коллеги. В окно, закрашенное снаружи темнотой.

Федоров чиркнул зажигалкой, и Николаев вздрогнул. Посмотрел в руки коллеги, где теплился крошечный язычок пламени.

– Ой! Что это? Живой огонь? – всполошился Николаев.

Профессор накрыл огонек пальцем. Затем поднял руку, и Николаев увидел в полураскрытой ладони темно-золотистый блестящий цилиндр, резким перепадом сужающийся кверху. Профессор поставил зажигалку на угол столика, и отражение ее тут же появилось в широком приземистом бокале, дно которого покрывала тонкая пленка коньяка.

Инженер нахмурился, как будто что-то пытался вспомнить.

– Этой вещице почти тысяча лет, – перебил его мысли профессор, – можешь себе представить?

– Что это? – Николаев придвинулся и наклонился, чтобы рассмотреть лучше.

– Это гильза, – сказал Федоров и снова схватил зажигалку, чиркнул, зажег. – Из гильзы ДШК – крупнокалиберного станкового пулемета Дегтярёва – Шпагина, принятого на вооружение РККА в начале 1939 года… А? Каково?

Острый, как кинжал, огонек тянулся вверх, изредка подрагивая от дыхания профессора. Они замолчали. Живой огонь здесь, в этом месте, завораживал, гипнотизировал. Николаев спросил:

– РККА?

– Красная армия, говоря проще…

Профессор прихлопнул огонек крышкой-пулей, припаянной сбоку на аккуратной ножке, и убрал зажигалку в карман. Посмотрел на потолок, где в ярко-желтых отсветах торшеров исчезали темные нити керосиновой гари.

Инженер вновь смотрел в окно и еле заметно кивал. Наверное, вспоминал вузовский курс истории.

Когда через несколько минут Федоров выбрался из мягкой глубины кресла и толкнул себя вверх, на ноги, Николаев услышал тихий стон и обернулся.

Федоров стоял и смотрел на свои ноги. Николаев посмотрел на его ноги и на него самого. Федоров посмотрел на него и на стол. Николаев перевел взгляд на стол и только успел заметить стоящую на нем полупустую двухлитровую бутылку коньяка, как вдруг профессор качнулся, сделал полуоборот и, даже не попытавшись сгруппироваться, рухнул со своей высоты лицом прямо на бокал…

Николаев запоздало бросился, схватил профессора за плечи, резким рывком поднял и усадил его обратно в кресло. Федоров открыл глаза. Николаев не думал, что удивится, но удивился, насколько профессор был безобразно пьян. Немудрено после литра коньяка за неполный вечер. Не считая утреннего пива и вина в обед. Федоров с трудом собрал глаза в кучу, сфокусировал взгляд и посмотрел на свои колени:

– Кажется, у меня что-то с… с… с вестиблулярным аппаратом? – тонким, не своим голосом сказал он.

Но Николаев его не слышал. Вмиг побелевший, он смотрел, как на толстый, ворсистый, сделанный под медвежий мех ковер стекает черная кровь, похожая на густой сироп. Нос профессора болтался на тонкой ниточке кожи, так удачно его срезал разбившийся бокал. Верхняя губа висела сбоку, как надорванная бумага, открывая ряд желтоватых зубов. Под глазом Федорова быстро проявлялся темный изогнутый полумесяц, как будто там мазнули кистью. Николаев смотрел на черно-ало-сиреневые повреждения лица профессора, и прямо на его глазах они все, словно русла пересохших рек, наполнялись кровью. Рваная дыра в щеке – налитое кровью озерцо дрогнуло, и еще одна струйка скользнула на ковер. Федоров смотрел на Николаева с обморочным ужасом, вытаращив глаза. Это продолжалось несколько секунд. Инженер не растерялся, он схватил профессора на руки и бросился в медпункт.

Запах пролитого коньяка с тяжелым душком запекшейся крови долго не выветривался из гостиной.

Наутро в крохотном спортзале на двоих профессор крутил педали велотренажера, ни на минуту не умолкая. Несмотря на распухшее и обожженное от процедур по регенерации лицо и замотанную бинтами голову египетской мумии. Николаев давно знал, что похмелье действует на шефа ободряюще. И слава богу. Федоров думал нестандартно, говорил увлекательно.

– Каждое подобное открытие открывало новую эпоху, прости за тавтологию… И каждому поколению, которое начинало пользоваться плодами этих изобретений, казалось, что новые масштабные открытия невозможны… Глина, появление глиняной посуды и зданий. Еще раньше древесина… Перед этим кости крупных животных, из которых наши предки делали дома… Много позже железо. Первая химия. Нефть, бензин, полимеры, пластик – все это вещи, очень быстро изменившие человечество и его образ жизни. Кардинально! Затем интернет и компьютеры – сломали историю! Изменив все, разом и навсегда… Ну а потом, через несколько сотен лет, – то, что мой институт придумал: оцифровка, цифровая эссенция, перемещение…

– Не скромничайте, профессор! – засмеялся Николаев.

– Да я не-е-ет! Что я! – энергично замахал рукой Федоров. – Перестань! Сейчас не о том речь!

Федоров продолжал говорить простые вещи, про которые, кажется, на Земле забыли. Великое изобретение, прорыв в науке – тот же взрыв. И крайне важно в какой-то момент обуздать, ограничить его разрушительную силу. Что-то взять для повседневной жизни. А что-то запретить. И это самое трудное. Интернет в первые десятилетия своего существования стал территорией свободы. А потом его начали жестко ограничивать. Оцифровка сознания – грандиозный прорыв, если говорить о переносе личности в механические или специально выращенные тела, о путешествиях или о вечной жизни в облаке… Но ведь идиллия была разрушена сразу. Началась война. Борьба оцифрованных людей за «емкости» для их нужд и перемещений. Новейшее изобретение спровоцировало не прогресс в сфере разработки все более совершенных мехтел и не передовые исследования в области выращивания органических биоболванок, а войну. Жестокую, разрушительную, безобразную. Людей против людей, технологий против технологий.

Профессор вдруг замолчал, и в тишине стало слышно тонкое неприятное поскрипывание. Он посмотрел на Николаева:

– Коль, я вот думаю, может, уже пора?

Федоров задрал штанину и обнажил голени, распухшие, синевато-свекольного цвета.

– Ох, нет! – воскликнул Николаев, спрыгнул с беговой дорожки и присел на корточки, рассматривая отеки. – Может быть, Семен Васильевич, и пора! Вы решите… Я ж не против.

– Или подождать? Зря я, наверное, полез сегодня на тренажер… Надо было потерпеть до завтра… – сказал профессор, покачав забинтованной головой.

Николаев взял его под мышки, снял с тренажера, поставил на ноги. Федоров тяжело вздохнул.

Ближе к обеду, когда профессор упорно продолжал тянуть в спортзале нитку грузоблочного тренажера для спины, инженер выкатил из узкого, отделанного мореным дубом коридора инвалидную коляску. Из хромированной стали и толстой черненой кожи, сделанная под антиквариат по спецзаказу, она висела в семи сантиметрах над полом, а большие колеса свободно крутились. Николаев улыбнулся: «Ваш транспорт подан!» – и Федоров кряхтя, на негнущихся ногах полез в коляску.

Для того чтобы ухаживать за Федоровым, Николаев прошел недюжинный конкурс, вытерпел не один десяток испытаний и проверок, но главное, что шефа он помимо всех требований любил и уважал. Как по-человечески, зная, что тот хороший мужик, так и с точки