Странник и его страна - Михаил Веллер

ЖБК-4

Труд был делом доблести и геройства. Иногда не без того.

Еще в школе меня болезненно огорчили строки Александра Блока: «Работай, работай, работай, / ты будешь с уродским горбом / за долгой и честной работой, / за долгим и честным трудом». Честно это да, но долго ни в коем случае! Жизнь коротка – мир велик.

Нигде я не зарабатывал двести рублей с такой легкостью, как на железобетонном комбинате. Он располагался за Обводным на улице Шкапина. Десятилетия спустя этот пейзаж снимали как Берлин 45-го года. Все выглядело так, будто район бомбили по ночам.

Бесконечный пролет формовочного цеха гудел, вибрировал и дрожал. Мостовой кран носил чугунную форму под высотным потолком. Сырые бетонные секции труб и мостовых опор сохли ровными рядами в уходящей перспективе.

А мы квасили! Ударно перевыполняли план по потреблению косорыловки. Вот в этом и заключалось геройство – не упасть и не попасть куда не след.

Вот здесь меня чуть не расплющило в донельзя буквальном смысле.

Вообще все было обычно. К десяти утра скинулись по рублю и сгоняли Саньку за двумя фугасами. Ирка спустилась из кабины раздатчика, и мы выпили впятером. Потом Володька сбегал в раздевалку и принес из своего шкафчика бутылку водки, припасенную к обеду. Андрей отошел к дальнему столу, в смысле вибростолу, и одолжил ноль пять портвейна до завтра. Не сбегавшим остался один я, кто и притаранил «Московскую» и два пива на остатки мелочи. Видимо, пиво оказалось лишним.

«Но процесс!..» – сказал поручик. Все дело в процессе. Его необходимо описать. Он несложен. Ремеслу бетонщика можно обучить шимпанзе в течение часа.

На вибростол кран опускает чугунную ванну три на два метра, с конфигурацией выступов внутри. Вчетвером помещаем в ванну арматуру – как ажурный матрас, сваренный из стальных прутьев. В отверстия бортов ванны суем «закладные» – стальные цилиндры вроде обрезков лома, они входят меж прутьев арматуры, оставаясь торчать шляпками снаружи. Потом за прави́ло подводишь раструб раздатчика, машешь в кабину наверх: сверху в ванну выливается доза бетонного теста.

Вот! Потом ручным электрокраном цепляешь стальной поддон из стопы рядом, и накрываешь поддоном ванну – дном кверху. А потом все вчетвером стягиваем ванну с поддоном шестью струбцинами – по три слева и справа. Надеваешь струбцину петлями на крюки и завинчиваешь вплотную. Кнопка стола: три минуты вибрации, смерть мозгу.

Все. Весь труд с премудростями. Кран уносит ванну в дальний конец, а по пути она в воздухе оборачивается на сто восемьдесят градусов – поддоном книзу, ванной кверху: так отцентрована. И один идет по цеху за ней. Когда кран опустит ее – этот один развинтит и снимет струбцины и вытащит закладные, и понесет подмышками обратно.

А кран поднимет освобожденную ванну, она в воздухе снова повернется емкостью кверху – и все по новой. Цикл. (Мотоцикл цикл-цикл, а старушки больше нет!)

Теперь вы можете работать формовщиком, вы все знаете.

На трезвую голову большинство работ занудно. Чтоб занять себя, мы пьем. Тем более что пока кран носит ванну туда-сюда, да пока грохочет вибростол, – почти все время делать вообще нечего.

Итак.

Трехтонная чугунная ванна плывет в воздухе, и в ней полторы тонны бетона. А внизу иду я, чтобы в дальнем конце цеха развинтить струбцины и вынуть закладные. С чем пойду обратно.

Я думаю с удовольствием о двухсотрублевой зарплате, о душевном покое и о социальных преимуществах пролетариата. И иду. А пролетариат, кстати, мне в спину еще и какие-то теплые слова говорит. Это прямо умиляет. Выпили – и выказывают любовь друг к другу. И я оборачиваюсь, чтоб тоже сказать им что-нибудь приятное.

И вижу с удивлением их грубые лица и грубые слова на губах. Именно вижу, а не слышу, потому что в формовке прочно глохнешь. А руками они машут непонятно, причем как-то вверх.

Я перевожу глаза вверх, и вижу, что на меня падает ванна.

Вообще под ней ходить нельзя. Надо в пяти метрах сбоку. За это расписывались в технике безопасности. Но человек идет по прямой. Такова его историческая сущность.

А ванна уже повернулась, раззявилась от поддона, с другой стороны струбцины слетели, и все это близится на меня.

Поняв, что оно действительно падает на меня, я принимаю решение отойти, и спокойно делаю несколько шагов назад. И оно падает рядом, и пол в цехе бухает многотонно.

Подошли ребята, и мы спокойно, мягко, укорили друг друга: кто ж это забыл струбцины с одной стороны завернуть? Пьяный рабочий человек спокоен, бесстрашен и миролюбив. Трезвые у нас просто не выжили.

Главное в профессии бетонщика – не попасть под замес. Не спиться. Не потерять слух. И в культурном обществе не просмаркиваться с шумом, зажав пальцем одну ноздрю и выстреливая серую цементную пулю из другой.

А в обед нам подогнали еще двух стройбатовцев. Маленькие забитые киргизы. Стройбатовцам велели собрать все пустые бутылки в закоулках цеха и объяснили, где пункт стеклотары. Через два часа они вернулись с тремя флаконами настойки горькой 28°. Им сделали внушение, что белые люди такого не пьют, и тоже налили. По деньгам все сошлось – кристальные азиаты.

Когда мы курили в раздевалке после работы, я страшно развеселил народ. Я им процитировал жаргон «скорой». У них причина вызова имеет свое наименование: «Падение с высоты», «Рука в станке», «Попал под поезд», «Автослучай», «Придавило тяжестью». И как венец всего и он же корень – «Отравление жидкостью». Перечень жидкостей неограничен: от технического спирта, тормозной жидкости и окномоя до политуры и фруктовых эссенций.

Когда мы вылезли из душа, оказалось, что Володька еще не мылся. Он не мог попасть в душ. В смысле в дверь. Он отходил, целился, принимал направление, по пути его сносило вбок и по стенке втирало в угол. Он осмысливал происшедшее, отходил обратно и стартовал по новой.

Мы завели его под струю. Он упирался и материл нас беззлобно:

– На фига?.. н-не надо!.. я ч-чё, я сам м-могу… просто хотел войти… ссс… с-с-сходу!..

Потом я стал бояться. Бояться приятной и беззаботной обеспеченности этой жизни. Ничего не знать, никуда не лезть, ничего не добиваться. Свои двести. Записывайся в очередь на кооператив, копи деньги, езди на месяц в отпуск, ни о чем не думай, через пятнадцать лет будет у тебя все как у людей: квартира, мебель, к пятидесяти годам на машину скопишь, и на нее очередь подойдет.

Только раньше сдохнешь. Люмпеном.

– А могли бы уже третий разряд получить, – неодобрительно кинули мне трудовую в отделе кадров.

Цирковая история

Этот телефильм не мог получиться изначально, когда офицер Куприн не понял механики Ньютона. Исаак Ньютон был великий ученый и человек глубоко верующий, а Александр Иванович Куприн был скорее пьяница, как подобает русскому литератору. Ничего удивительного, что взаимопонимание не было достигнуто.

В рассказе Куприна цирковой артист изобретает удивительный трюк. Он разбегается с трамплина с двухпудовыми гирями в руках. Отталкивается и летит на тумбу приземления. И на середине его полетной дуги зрителям ясно, что он не допрыгнул. Низко идет. Но тогда он отпускает эти две гири – и взмывает кверху, облегченный! И приземляется ногами на тумбу.

Конфликт в том, что знатоки в атасе, а зрительская масса равнодушна. Ей эффекта мало, ей поострей подай чего. Не понимают гениальности трюка! И бедный гений цирка, мечтавший покорить мир и сердце любимой, остается ни с чем… Такая трагедия.

Прикол же в том, что увлекавшийся воздухоплаванием и аэропланами Куприн не понимал, что человек не обладает подъемной силой. Ни статически, как воздушный шар, это ясно. Но и динамически, как движущийся в воздухе предмет, он тоже подъемной силой не обладал. Крыльев нет, воздух вверх не давит, летит по инерции, как камень или снаряд. Выпустит гири? Ну и будет продолжать полет рядом с ними, потому что инерция прыжка смещает их в одном направлении. Это самолет подпрыгнет, сбросив груз, – его подъемная сила вверх тянет. А здесь летящее по инерции тело просто разделится натрое.

Короче, артиста жаль, хоть он и выдуманный. А вообще они все умерли. Причем давно. Было время утешиться.

А мы были еще живы. Перебивались как могли. И снимали телефильм по этому рассказу Куприна. «Цирковая история». Довольно цинично к нему относились. Из всех искусств опиумом для народа является телевидение.

Валили февральские снегопады, и режиссер спешил захватить натуру. Он надеялся, что синяя снежная штриховка петербургских пейзажей эстетически уравновесит менее удачные элементы фильма.

Натура на выезде – это та же киноэкспедиция, только ехать близко. Тонваген, камеры, декорации, костюмы; «рафик» с актерами, автобус с административной группой, грузовик с резиновой булыжной мостовой и свечными фонарями; треноги, барьеры, люстры, прожектора, мегафоны, операторы, осветители, гримеры, ассистенты, – мат и неразбериха. Все как у больших.