Волчьи ягоды - Леонид Залата

— Привяжите где-нибудь собаку и оставайтесь тут, — приказал Панин милиционерам. — Кто придет — ко мне!

С Гринько пришли двое: бородатый мужчина в безрукавке и неопределенного возраста женщина, о которой было трудно сказать с уверенностью — жена она бородатого или дочь.

— Приглашайте в гости, хозяин! — Котов первым ступил на порог, включил свет.

— Гражданин Квач, — сказал Панин, — вот постановление на обыск в вашем доме. Прошу понятых ознакомиться... Предлагаю добровольно сдать оружие.

— Сесть можно?

— А почему же нельзя, садитесь. Садитесь так, чтобы вам было все видно. Ну как? Где оружие?

— Нет у меня никакого оружия.

— Что же, приступайте, товарищи! Понятых прошу быть свидетелями всего, что тут делается... А у вас уютно, Виталий Гаврилович, даже не верится, что обходитесь без женских рук.

— Привык.

— Привычка, говорит мой начальник, сестра дисциплины. Давно на пенсии?

— Третий год.

— Где же работали, если не секрет?

— Слушайте, вы! — вспылил Квач. — В светскую беседу играете? На трикотажной фабрике работал. Кладовщиком. Раз пришли за мной, то, наверно, всю биографию назубок выучили. Или милиция хватает, и фамилии не спрашивает?

— Спрашивает, Виталий Гаврилович, будьте уверены. А что, в вашей биографии есть какая-нибудь червоточинка?

— Нет, так пришьете. Имею я право, наконец, узнать, в чем меня обвиняют?

Панин укоризненно покачал головой.

— Невежливо с вашей стороны. Я бы сказал, нагло. А обвинение вам будет предъявлено. Закон разрешает нам делать это немного позднее.

Квач украдкой следил за Ремезом, который протыкал спицей землю в ящике с фикусом.

— Прошу понятых подойти ко мне! — вдруг сказал Ремез. Осторожно разгреб пальцами землю, достал из ящика завернутый в тряпку предмет. — Кастет, Олекса Николаевич!

«Вот чем ты убил Полякова и чуть не отправил на тот свет Ванжу!» — хотелось крикнуть Панину. В глазах от гнева поплыли черные круги, словно издалека услышал собственный голос:

— Выходит, оружие у вас все-таки есть.

— Какое же это оружие? — Квач хмыкнул. — Так, кусок железа. Хулиганы дрались на улице, подобрал.

— И зарыли под фикусом?

— Не в серебряную же шкатулку его...

Ремез вынул из кармана лупу.

— В углублениях частицы вещества рыжего цвета... В частицах высохшие волоски. Плохо мыли, гражданин Квач!

— Пиши протокол изъятия, Георгий Степанович, и сегодня же на экспертизу, — сказал Котов. — Задержанный, вспомните, когда вы зарыли кастет?

— Не помню точно. Давно. Кажется, прошлой осенью.

— Зачем?

— Просто так. Мало ли чего?

Обыск длился второй час. Во взглядах, которыми обменивались сотрудники милиции, появилось беспокойство. Котов спустился с чердака весь в паутине, жестом показал Панину: пусто. Гринько как раз закончил осмотр книжного шкафа, постоял перед ним в раздумье и закрыл застекленные дверцы. Панину показалось, что Квач облегченно вздохнул. «Показалось или на самом деле от сердца отлегло у хозяина?» — подумал он.

— Библиотека у вас симпатичная, — сказал капитан.

— Зимними вечерами одинокому человеку единственное развлечение. — Квач избегал взгляда. — В молодости не хватало времени, так хоть теперь.

Панин не спеша, словно от нечего делать, приблизился к шкафу. Пальцы забегали по корешкам книг и вдруг замерли.

— Байрон, старинное издание, — сказал он, доставая с полки книгу. — На века писалось, на века издавалось. Этому переплету износа нет, да и бумага — такой теперь и со свечкой не найдешь. А только испортили вы книжечку, Виталий Гаврилович, не проявили уважения к классику.

— Тихо, дядя! — Гринько тяжелой рукой прижал рванувшегося Квача к стулу.

Панин раскрыл твердый переплет. В вырезанном в листах углублении лежал пистолет.

— Ой! — Женщина испуганно спряталась за спину бородатого понятого.

— Пистолет системы Токарева, образца 1942 года, — сказал Панин. — Его вы тоже забрали у хулиганов? Что молчите? Язык отнялся?

— С войны остался. Память.

— Воевали? В каких войсках?

— Там все написано, — Квач кивнул на стопку документов, сложенных Ремезом на столе.

— Симпатичное гнездышко вы ему устроили. Так сказать, в лоне поэзии. Не вспомните, когда пользовались в последний раз?

— Говорю же — с войны!

— А дуло до сих пор порохом пахнет. Удивительно!

Неожиданно заговорил бородатый понятой. Он растерянно бросал взгляды по очереди на всех собравшихся в комнате.

— Как же это... Мы же с ним... соседи. Принимал его за честного человека, и вот Маша... тоже, известно. А кто же он такой на самом деле?

— Следствие выяснит, — сказал Панин. — Вы не волнуйтесь, гражданин. Подпишите протокол — и свободны.

Гринько прислушался.

— Волнуется пес. Что будем с ним делать?

— Кинологи возьмут?

— Вряд ли.

— Может, я? — Бородатый несмело взглянул на Квача. — Собачка славная.

— Не возражаете? — спросил Панин.

Квач равнодушно махнул рукой. Казалось, им овладела апатия. Прежде чем подписать протокол обыска, он долго и старательно протирал пенсне, а подписал не читая. Со двора долетало жалобное повизгиванье.

— Цербер... И надо же было так оскорбить пса! — проворчал Гринько.

Готовясь с Котовым к допросу Квача, Ремез вспомнил майский день, когда он, заглянув на минутку к Ванже в «теремок», застал там Гринько и, конечно же, не упустил случая поехидничать над его пристрастием к сопелкам. На Квача, с которым Ванжа пришел от Очеретного, Ремез не обратил тогда внимания — мало ли кто бывает в кабинете оперуполномоченного угро? — правда, отметил редкостную лысину посетителя, чересчур зеркально сияла она на солнце. Позднее читал его заявление. «Были ли у меня основания заинтересоваться этим добровольным свидетелем? — думал Ремез. — Я почувствовал признательность к человеку, который сам пришел в милицию, обеспокоенный загадочным исчезновением девушки. Мы всегда благодарны общественности за помощь. Вот и Квач... Соседи, дружил с покойным отцом Нины, содействовал устройству девушки на работу, именно на трикотажную фабрику. Значит, нетрудно было понять уже тогда, что Квач имеет отношение к этой фабрике. И еще: заявление Квача написано рукой Гринько. Вместо подписи — невыразительная закорючка. Почему?»

— Панин отчитывает сейчас Гриню, а что Гриня? — сказал Ремез. — У Квача пальцы были перевязаны, вот инспектор и писал. Может, намеренно? Или поранил в ту ночь.

Котов рассердился:

— Сделаешь выводы на будущее. Сейчас нам о другом надо думать. Панинская работа, считай, кончилась, наша только начинается. Кстати, Панин зря отчитывал Гринько и за то, что Квача не было в списках очкариков.

— Почему?

— Никто не видел их вместе с Поляковым! Этот Квач не простая штучка, Георгий Степанович.

Конвойный ввел арестованного. Квач остановился у порога, за стеклами пенсне не было видно, куда он смотрит — на следователя или в зарешеченное окно, за которым буйствовало утреннее солнце. Ремез молча показал на привинченный к полу стул напротив стола, Котов включил магнитофон.

— Вы находитесь на допросе предварительного следствия, — сказал он бесстрастным тоном. — Ваши показания записываются. Фамилия, имя, отчество?

— Квач Виталий Гаврилович.

— Год рождения?

— Тысяча девятьсот третий... Украинец, беспартийный, судимостей не имею, наград также. Пенсионер. Еще какие анкетные данные?

— Место рождения?

— Большая Лепетиха Херсонской области. Перед вами мои документы.

— Таков порядок. Где вы были в ночь на 25 мая?

— А вы помните, где вы были? — отпарировал Квач. — Это же не вчера и не позавчера. Сколько времени прошло! Наверное, спал. Ночью люди спят, я тоже не исключение.

— Я напомню вам ту ночь, — вмешался Ремез. — Той ночью исчезла Нина Сосновская. На другой день вы пришли в милицию. Вот ваше заявление.

— Это тогда? Так бы и сказали. Приходил, а как же, приходил. Не мог не прийти. Мы с Сосновскими соседи, а тут такая беда. Плачет Елена, а я же видел дочку накануне, говорил с нею. Тоже плакала, жаловалась на того, как его... запамятовал фамилию.

— Ярош?

— Ага, Ярош. Тот, что на радио.

— Это вы писали? — Котов вынул из папки анонимное письмо в райисполком. — Читайте!

— Нет, в милицию приходил, а жалоб не писал. Да и почерк не мой.

— Ваш. Приглядитесь лучше! Вы думали, достаточно наклонять буквы в другую сторону — и почерк не узнать. Вот вывод графологической экспертизы.

Квач потупился.

— Каюсь, написал... А как было не написать, когда вы не обратили внимания на мое заявление. И слепому видно, что до гибели довел девушку Ярош! Со мной беседовал старший лейтенант, не знаю, кто он, благодарил, сказал, что я очень помог... и на тебе — положили мое заявление под сукно.