Демон движения - Стефан Грабинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тем не менее сегодняшнему «турне» не суждено было обрести счастливое завершение. Ибо когда через два часа, то есть после двенадцати ночи, Ключка попытался в небывалой давке ворваться с чемоданом в купе третьего класса, он неожиданно почувствовал, как кто-то сильно дернул его за воротник и резко потащил со ступеней. Оглянулся с яростью, увидел в свете висевшего над рельсами фонаря разгневанное лицо кондуктора и услышал в шуме голосов следующую тираду, по всей видимости, обращенную именно к нему:
____________
* Моя дорогая (нем.).
- 161 -
— Убирайся отсюда ко всем чертям! Такая давка, ню и шпильку не воткнешь, а этот псих лезет по лестнице как одержимый и расталкивает людей, чтобы потом выскочить с другой стороны во время отъезда. Знаю тебя, пташку, не первый день, уже давно за тобой слежу! Ну, катись отсюда, чтоб духу твоего здесь не было, иначе позову на помощь жандарма! Нынче нет времени на удовлетворение дурноватых прихотей всяких помешанных!
Одуревший, напуганный до полусмерти Ключка неожиданно оказался за ограждением для пассажиров и, словно пьяный, шатнулся куда-то под сваи перрона.
— Так тебе и надо, — шептал сквозь оцепленные зубы, - зачем было лезть в третий класс вместо первого или второго? Последнее купе, последняя смена — всегда так бывало Птицу видно по полету.
Немного успокоенный этим выводом, он поправил измятый плащ и потихоньку убрался с перрона в зал ожидания, оттуда в вестибюль, а из него на улицу. В этот раз с него было достаточно «путешествий» — последнее происшествие отбило охоту завершать сегодняшнее турне, сократив его на час.
Было уже за полночь. Город спал. Погас свет в придорожных заведениях, затихли голоса в пивных и ресторанах Где-то вдалеке рассеивал мрак улицы чахлый фонарь на углу, где-то скользнул по тротуару тусклый проблеск из какого-то подземного притона. Сонную тишину иногда прерывал звук торопливых шагов припоздавшего прохожего или далекий вой спущенных с цепи собак...
По узкой, извилистой улочке, вившейся куда-то вверх среди глухих закоулков над рекой, тащился с чемоданом в руке вечный пассажир. Голова была тяжелая, как олово, ноги ступали жестко, одеревенело, словно ходули. Он возвращался домой ради нескольких часов сна перед рассветом, ибо завтра утром его ждала контора, а после третьего часа, как нынче, как вчера, как на протяжении невесть скольких лет — «символическое путешествие».
В КУПЕ
Поезд мчался сквозь пространство, быстрый как мысль.
Поля уже погрузились в сумеречный мрак; земли, стоявшие под паром, пустые, куда ни кинешь взгляд, плясали широкими кругами под окнами вагонов, безостановочно сворачивались, словно складки веера, и послушно отодвигались куда-то назад. Натянутые провода телеграфа то взлетали вверх, то спадали вниз, то снова тянулись какое-то время на одном уровне: упрямые, забавные, недвижные линии...
Годземба смотрел в окно вагона. Глаза, прикованные к блестящим рельсам, упивались их призрачным движением, опершиеся на раму окна руки словно помогали поезду отталкиваться от оставшегося позади пройденного пространства. Сердце колотилось в ускоренном ритме, будто пытаясь ускорить темп езды, удвоить разгон глухо стучавших колес...
Окрыленная ходом паровоза птица вольно вылетела из пут повседневности, быстро промелькнула вдоль вытянутой стены вагонов и, ударившись на лету игривым воланом об оконное стекло, обогнала локомотив. Гей, туда, в широкие синие дали, в отдаленный, укрытый туманами мир!..
Годземба был фанатиком движения. Обычно тихий и робкий мечтатель в момент восхождения по ступенькам вагона преображался до неузнаваемости. Пропадала беспомощность, исчезала куда-то робость, а застланные мглой
- 163 -
тревожной задумчивости глаза обретали блеск энергии и силы. Неисправимый любитель грезить наяву и недотепа внезапно превращался в жизнелюба, полного сильной воли и чувства собственного достоинства. И когда стихал бодрый отзвук кондукторского рожка и черная череда вагонов трогалась с места к далеким целям, безграничная радость пропитывала все его существо, разливая по самым дальним закоулкам души теплые струи, бодрящие как солнце в жаркие летние дни.
Что-то таилось в сущности стремительного поезда, нечто такое, что гальванизировало слабые нервы Годзембы, каким-то искусственным способом мощно усиливало его хилую жизненную энергию.
Создавалась специфическая среда — единственная в своем роде подвижная milieu*, обладавшая собственными законами, своим раскладом сил, своей собственной, странной, временами грозной душой. Движение паровоза действовало не только физически, разгон локомотива ускорял психические импульсы, электризовал волю, наделял его независимостью; «железнодорожный невроз», казалось, превращался в этом рафинированном невротике в какой-то положительный, позитивный, пусть и временный фактор. Этот усиленный восторг на протяжении всей поездки искусственно поддерживал на высоком уровне обычно хилые жизненные силы Годзембы, чтобы после наступления «благоприятных» условий погрузить его в состояние еще более глубокой прострации; поезд в движении влиял на него, словно морфий, впрыснутый в жилы наркомана.
Оказавшись в четырех стенах купе, Годземба мгновенно оживлялся, мизантроп с «твердой земли» сбрасывал здесь шкуру отшельника и сам приставал к людям, зачастую не склонным к беседе. Этот неразговорчивый и сложный в повседневной жизни человек внезапно превращался в первоклассного causeura, остроумно и ловко засыпал товарищей по путешествию наскоро сложенными искусными и остроумными анекдотами. Неудачник по
____________
* Среда (фр.).
- 164 -
жизни, которого, несмотря на выдающиеся способности, во всем опережали ловкие посредственности, ни с того ни с сего становился сильной личностью, предприимчивой и упорной. «Трус душой и телом» нежданно превращался в скорого на оскорбления скандалиста, который даже мог быть опасным.
Во время поездок Годземба не раз становился участником любопытных приключений, из которых выходил победителем благодаря своей задорной и неуступчивой позиции. Какой-то ехидный свидетель одного из таких скандалов и в то же время его хороший знакомый, посоветовал ему улаживать все дела чести только в поезде, и только на полной скорости.
- Mon cher* стреляйся всегда в вагонных коридорах; ты будешь драться как лев. Как Бог свят!
Однако искусственное усиление жизненной энергии впоследствии фатально сказывалось на здоровье: чуть ли не после каждой поездки он болел, после минутного всплеска психофизических сил наступала гнетущая реакция. Несмотря на это, Годземба очень любил ездить поездом и не раз придумывал себе вымышленные цели путешествия, лишь бы только опиумизироваться движением.
И вчера вечером, садясь в скорый до Б., он не знал точно, зачем едет; даже не задумывался над тем, что будет делать сегодня ночью в Ф., где через несколько часов его должен был выбросить
