Россия солдатская - Василий Алексеев

— У меня порядочек и чистота. Завел вшей выводи! приговаривал сержант.

— А как же их выводить, товарищ сержант? — спросил один из красноармейцев.

— Как выводить? — круглая, кирпично-красная физиономия сержанта стала язвительной. — А утюжком, горячим утюжком по швам. У меня утюжок для этого припасен, вон там, в кухне, — сержант кивнул в сторону входа.

Действительно, в кухне бывшего общежития уцелел стол и большой утюг. Григорий вскоре убедился в мудрой предусмотрительности сержанта: глажение грязного провшивленного белья раскаленным утюгом давало блестящие результаты. Приняв таким образом необходимые санитарные меры, заботливый командир повел своих подчиненных за барак в сосновый лес и, не теряя времени, приступил к обучению приемам штыкового боя.

— А ну, становись в круг! — зазвенел его голос. Небось винтовку и в руках-то держать не умеете? — заплывшие жиром глаза сержанта снисходительно сощурились. — Вот глядите, как на Дальнем Востоке обучают…

Крепкая фигура задвигалась, то делая выпад вперед, то отступая назад, то отбивая штык воображаемого противника. Григорий посмотрел на лица красноармейцев. Напротив стояло несколько татар, очень похожих на того татарина, которого он тащил, когда был ранен. Упражнения сержанта не производили на них никакого впечатления. Рядом с татарами стоял маленький худой еврей с глазами, полными мировой скорби. Рядом с евреем — высокий худой парень, похожий на рабочего с полуседой щетиной на давно небритом лице и странным выражением напряженных диких глаз. Было совершенно очевидно, что никто не смотрит на упражнения командира, но сержант не замечал равнодушия аудитории: то ли он был лишен способности улавливать настроение окружающих, то ли настолько их презирал за полное невежество в военном деле, что даже не требовал должного отношения к своему искусству. Кончив цикл штыковых упражнений, сержант протянул винтовку одному из татар и скомандовал:

— А ну-ка, повтори!

Татарин покорно взял винтовку и беспомощно держал ее перед собой, не зная что делать.

— Эх ты, вояка! — покачал головой сержант, передавая винтовку маленькому еврею.

Еврей сделал выпад, с раздражением тыча штыком в воздух.

— Не так! — сержант отобрал винтовку у еврея. — Вот глядите как! — сержант сделал выпад и самоуверенно посмотрел на татарина и еврея. — Ну-ка, попробуй! — передал он винтовку Григорию.

В Григории заговорило спортивное чувство, кроме того, не хотелось притворяться и он повторил ряд несложных упражнений, показанных сержантом. На лице сержанта изобразилось искреннее удивление.

— Может, право может! — воскликнул он озадаченно. — Понимает! А вы чего стоите, как обалдуи? — цыкнул сержант на равнодушную аудиторию. — А ну, снова все по очереди!

Обучение штыковому бою продолжалось до обеда. К обеду в казарме собрался весь взвод, включая тех, кто утром уходили на занятия в поле. Больше половины бойцов были одеты в валенки, двигаясь по казарме, они смачно хлюпали. На полу образовались лужи.

Обедали в столовой и суп опять выдавали в одном котелке на двух человек. Григорию пришлось сесть с одним из татар. Это был пожилой человек, уроженец Казани. Как и Григорий, татарин уже побывал на фронте и был ранен. В свое время он прошел нормальное военное обучение. Григорию стало ясным, что неумение обращаться с винтовкой было не неумением, а нежеланием. Ел татарин опрятно и строго следил за тем, чтобы не съесть больше Григория. Суп был жидкий и Григорий встал из-за стола голодный.

— А ну, новенькие, выходи на улицу строиться — скомандовал сержант, когда Григорий хотел лечь поспать на постеленных на полу телогрейке и шинели. — Все личные вещи брать с собой, — добавил сержант.

Вновь прибывших построили на дворе в две шеренги лицом друг к другу и заставили развязать вещевые мешки. Несколько сержантов пошли по рядам, отбирая «лишние» и гражданские вещи. За сержантами шел старшина, внимательно осматривая каждую отобранную вещь. Между двумя шеренгами росла куча телогреек, ватных штанов и всякого барахла. Около кучи стояла растрепанная женщина с ребенком на руках и рылась в солдатском барахле, отбирая вещи гражданского образца от военных. Как потом узнал Григорий, это была жена старшины, жившая почему-то при части. Увидя синюю телогрейку Григория, старшина остановился и скомандовал:

— Снимай телогрейку!

— Мне эту телогрейку выдали в госпитале, товарищ старшина, она внесена в арматуру, — сказал Григорий.

— Что? Разговаривать? — старшина пошел дальше, а к Григорию подскочил один из сержантов.

Пришлось снять телогрейку и бросить ее в общую кучу. У худенького еврея нашли черные гражданские брюки. Это вызвало бурю негодования.

— Уж не к немцам ли ты собрался? — воскликнул старшина, хватая брюки и рассматривая на свет, новые они или поношенные.

Еврей побледнел и ничего не ответил. Брюки попали в кучу, откуда были тотчас же извлечены женщиной с ребенком и куда-то поспешно унесены.

Когда грабеж кончился, была дана команда:

— Разойдись!

Вечером Григорий увидел отобранную у него телогрейку на плечах собственного сержанта.

— Замотать хотели! — сказал сержант, поймав удивленный взгляд Григория. — Я у них отобрал: с моего ведь бойца сняли!

Напротив казармы был кооператив, а в кооперативе телефон-автомат. Кооператив привлекал внимание красноармейцев возможностью потолкаться среди гражданского населения и что-нибудь купить или выменять. Бдительное начальство строго следило за тем, чтобы какие-нибудь гражданские брюки или ботинки не миновали их цепких рук. Хождение в кооператив и разговоры с гражданским населением были строго запрещены, но за исполнением приказа следили часовые из тех же мобилизованных красноармейцев и их бдительность была не высокой. Григорий, чтобы не обращать на себя внимание, написал на бумажке Леночкин телефон и свой фактический адрес, вышел на улицу и, выбрав женщину поблагообразнее, попросил ее позвонить по телефону Леночке. Женщина охотно согласилась и на следующий вечер Леночка уже ходила но улице напротив казарм.

— Сестра тебя дожидается, — объявил Григорию часовой, шлепая разбухшими валенками.

— Я пойду на ту сторону и поговорю с ней, сказал Григорий, решительно двинувшись вперед.

— Постой! — поймал его за рукав часовой. — Сходи к сержанту: разрешит, я тебе говорю, что разрешит.

Григорию очень не хотелось спрашивать разрешения у дальневосточника, но часовому, действительно, могли дать карцер. Скрепя сердце, Григорий пошел назад в казарму. Сержант лежал на кровати, задрав ноги на спинку и лущил семячки. Под головой сержанта, вместо подушки, лежала телогрейка Григория.

— Ко мне сестра приехала. Можно пойти поговорить с ней, товарищ сержант? — попросил Григорий, преодолевая неприятное чувство.

— Сестра приехала? — сержант снисходительно посмотрел на Григория. — Ну что же, иди! Только; спрячься за бараком, а часовому скажи, чтобы предупредил, если пойдет кто-нибудь из начальства. — Да! — крикнул сержант вдогонку уходившему Григорию — Может, сестра табак принесла, так принесешь на закурку.

— Сержант разрешил, — сказал Григорий часовому, — только просил тебя приглядеть, чтобы нас кто-нибудь из командиров не заметил.

— Ладно, погляжу, — кивнул часовой. — Иди, садись на заваленку сзади барака… Подожди, а сестру-то у тебя есть чем покормить, небось голодная?

Григорий растерялся. Он и не подумал о том, что Леночка, действительно, должна быть голодной.

— На сухарь, — корявая рука солдата сунула в карман Григория большой стограммовый сухарь — четверть дневного солдатского пайка.

От сухаря Леночка не отказалась, но разговор между братом и сестрой не вязался. Говорить о незначительных вещах не хотелось, говорить о будущем было страшно. От брата Алеши так и не было известий, о Кате тоже.

— Буду задерживаться здесь как можно дольше, — сказал Григорий на прощание, — а летом постараюсь перейти на ту сторону так, чтоб не оставить за собой никаких следов перехода. Если получишь сообщение о моей смерти, не верь. Переход постараюсь обставить так, чтобы думали, что убит.

Леночка не заплакала прощаясь, она все больше приучалась быть сдержанной.

Григорий вернулся в барак и лег на пол между рабочим со странными глазами и маленьким евреем.

Роту выстроили перед бараком. Приехали два офицера из гвардейской части. В новых шинелях, перетянутые ремнями, они стояли пока поодаль. Перед строем появился политрук роты, которого Григорий видел в первый раз. Блестя хромовыми сапогами, политрук подобрал под фуражку прядь пышных волос и заговорил с сильным украинским акцентом. Говорил он об отечественной войне и о чести быть принятым в гвардейскую часть. — Чорт бы его побрал! — думал Григорий, — еще недоставало попасть в советскую гвардию… После речи политрук и приехавшие офицеры пошли вдоль фронта, вызывая заранее намеченных солдат по спискам. Григорий, рабочий и еврей очутились в шеренге, выросшей напротив общего строя. Лицо рабочего не стало мрачнее только потому, что до вызова было предельно мрачно. Маленький еврей побледнел и о чем-то сосредоточенно думал. Очевидно, искал способ избавления or выпавшей на его долю «чести».