Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно

писем Наполеона, и все они хранились в потайном ящике; но это целая история, совершенно особенная.

— А вот еще одно письмо от герцога Ровиго, — прибавил мой зять и отдал мне небольшую записку, где было только несколько слов:

«Положитесь на ваших друзей и будьте уверены, что такое положение дел долго не продлиться. Прощайте, и верьте моей искренней дружбе…»

Я глядела на зятя, требуя объяснения этой записки. Он колебался некоторое время и наконец сказал:

— Герцог Ровиго поручил мне сказать вам, что он получил от императора приказание удержать вас в пятидесяти лье от Парижа, то есть известить, чтобы вы не подъезжали ближе этого расстояния.

Альберт вскочил со стула и закричал:

— Это ложь! Император не давал такого бесчестного приказания!

Что касается до меня, я оцепенела… Госпожа Томьер подошла к постели моей, обняла меня и зарыдала.

— Можете повторить, что вы сейчас сказали? — обратилась я к моему зятю, и он опять пересказал, что поручили ему сообщить мне. Я прочитала потом записку Савари, темную, плутовскую. Прочитала и то официальное письмо, где у меня требовали писем императора.

— Я забыл еще отдать вам письмо господина Жюно, вашего деверя, — сказал Жуффр.

Удивление мое дошло до крайней степени, когда я открыла это письмо: интрига вокруг меня становилась всё более явной и зловещей.

Господин Жюно, занимавший должность второго опекуна (subroge' tuteur) моих детей — я была, естественно, первая их опекунша, — подробно описывал мне необыкновенное событие, которое случилось за пять дней до того в моем доме на Елисейских Полях.

Я уже говорила, что у моего мужа был потайной сейф, в который он прятал всё драгоценное: там хранились важные для него бумаги, письма императора и другие письма, замечательные сами по себе и писанные членами императорской фамилии. Этот сейф размером с сундук был железный, обложенный внутри белым мрамором, для предохранения от огня в случае пожара. Снаружи замок работы Рейньера; замок запирался по азбуке восемьюдесятью тысячами разных способов. Когда Жюно уезжал, он сообщал мне слово, избранное им, записывал его в своей карманной книжке, и только мы одни, он и я, знали это слово.

Сейф был привинчен к стене в спальне мужа и скрыт внутри лепного шкафа работы Жакоба с украшениями из бронзы. Шкаф запирался золотым ключом, и муж носил его всегда с собой.

Слово, на которое он, уезжая в Иллирию, запер этот сейф, было Paris, но без s — он нарочно так сделал, чтобы еще больше сбить с толку, если б вздумали насильно открыть его. Объяснение мое необходимо для описания того, что следует дальше.

Итак, вот что писал мне деверь.

Герцог Ровиго явился в мой дом и потребовал писем императора. Явился мой деверь и сказал, что он как второй опекун не имеет на то никакого права и что, сверх того, у герцога Абрантес осталось наследство и множество кредиторов, так что ко всему приложены печати… Во время этого разговора пришел Жуффр, мой зять, и Фиссон, секретарь мужа. Все они говорили одно: «Приложены печати, а опекунша в отсутствии».

Но герцог Ровиго только смеялся над этим ответом.

— Да мне-то что за дело до этого? У меня есть приказ. Мне нужны письма императора, и я возьму их!

Тогда ему отвечали, что есть и другая существенная невозможность: нельзя отпереть сейф.

— Теперь герцогиня одна знает, на какое слово он заперт, — сказал господин Жюно, — одна, потому что брата моего уже нет в живых!.. И если бы мы даже имели об этом какое-нибудь сведение, то золотой ключ, который герцог носил с собой, вероятно, потерялся.

— Вовсе нет, — отвечал герцог Ровиго. — Золотой ключ вашего брата здесь, вот он.

И он в самом деле показал им ключ… Вот это для меня совершенно неизъяснимо!.. Альберт видел золотой ключ в Монбаре; но он как святыню чтил малейшие приличия, особенно в таких делах, и не хотел привозить мне этого ключа. Каким образом герцог Ровиго достал его себе, этого я не могу никак изъяснить…

Между тем герцог Ровиго прошел бильярдную залу, малый и большой кабинеты мужа и был уже в его спальне.

— Ну! — сказал он, приближаясь к шкафу, — теперь за работу!

— Господин герцог! — еще раз заметил мой деверь. — В качестве второго опекуна я не могу исполнить такой меры совершенно беззаконно, без соблюдения, по крайней мере, самых простых формальностей. Позвольте послать за мировым судьей и нотариусом, который занимается делами этого наследства… Вы знаете слухи, что у моего брата будто бы хранятся неограненные алмазы в этом сейфе и другие многоценные предметы, так что мне кажется…

— Полноте, сударь! — вскричал герцог Ровиго. — К чему столько церемоний с дрянным клочком бумаги и с печатью из дурного воска…

Говоря это, он сорвал две плоские бумаги, запечатанные печатью мирового судьи, как это делается всегда; потом вынул золотой ключ и отпер им дверь шкафа.

— Посмотрим, — сказал он, наклоняясь, чтобы лучше рассмотреть замок, — посмотрим, как Жюно запирал свои сокровища! Бьюсь об заклад, что он, набирая шифр, думал о городе Париже и написал Paris без s…

Это было точно так!.. Но каким образом знал это герцог Ровиго?

Замок сейфа отперся, и из него смогли взять письма императора и еще письма другой особы его семейства.

Мой деверь, господин Жюно, испугался, чтобы это дело не пало на его ответственность, и не хотел остаться при таком нарушении прав и законов. Он вышел в другую комнату, чтобы своим присутствием не одобрить неуважение к ним.

Скажу еще одно: печати не были приложены снова. Вернувшись, я не нашла ничего в сейфе, кроме небольшой шкатулки, где были белые топазы и сапфиры, которые муж привез мне из Лиссабона, чтобы я вышила себе ими платье; но они были вещь малоценная, потому что оставались неограненными.

Через несколько дней после этого происшествия герцог Ровиго призвал к себе моего зятя, господина Жуффра[253], и сказал ему:

— Вы теперь же отправитесь в Женеву, к вашей невестке: она еще там; я знаю, что она была очень больна… Скажите ей, что император хочет… что он желает, чтобы первые недели своего траура она провела не в Париже, а где-нибудь в деревне, не ближе пятидесяти лье от столицы.

Словом, он дал господину Жуффру поручение, с которым тот и приехал в Сешерон, когда я только начала возвращаться к жизни.

Я еще была чрезвычайно слаба, но как только душа моя воскресла для жизни, она тотчас приняла всю свою прежнюю силу, и я была такова же, как прежде… Известие, привезенное моим