Сто шесть ступенек в никуда - Барбара Вайн

— Даже когда мы снова встретились? У тебя не возникли вопросы?

— Я думала, что живу в обществе, где люди могут совершить самоубийство, но не убивают друга.

Белл рассмеялась своим отстраненным, сухим смехом.

— Как ты думаешь, какие шансы в русской рулетке? Давай не делай такое… страдальческое лицо. Ты знаешь обо мне почти все и должна быть сильнее. Теперь для тебя не секрет, что в нашем обществе один человек способен убить другого. Какие шансы, если взять шестизарядный револьвер?

— Наверное, пять к одному.

— А вот и нет. Эту ошибку делают почти все. Понимаешь, если взять хорошо сбалансированный револьвер и зарядить только один патрон, то при вращении барабана патрон под собственным весом обычно опускается вниз. Так что шансы гораздо выше, чем пять к одному, а возможно — если знать, как крутить барабан, — сто к одному.

Кажется, нечто подобное я уже слышала.

— Но какое отношение это имеет к Сайласу?

— Он меня этому научил.

— Полагаю, как и многому другому. В художественной школе. Перед тем, как ты от него забеременела. Вы поженились, а потом у тебя случился выкидыш.

— Это я тебе рассказала?

— Да, Белл, а разве ты не помнишь? — Я поняла, что напрасно упрекаю себя. Ни о какой жестокости не может быть и речи, потому что Белл, похоже, нисколько не страдает и даже как будто радуется моему саркастическому замечанию по поводу ее лжи. Объяснять ей бесполезно и слишком поздно — она никогда не поймет. — Чему именно тебя научил Сайлас?

— Показал, как вращать барабан, и объяснил, что самое тяжелое гнездо опускается вниз. А потом сказал, что если взять свинцовую пулю — просто пулю, без патрона — и вложить в одно из пустых гнезд, то возникнет любопытная ситуация. Потому что теперь при вращении барабана внизу остановится гнездо с пулей, а не с патроном. Вычислив, какое гнездо окажется напротив ствола, когда гнездо с пулей находится внизу, например, через одно слева, можно вставить патрон именно в это гнездо. А если револьвер уже заряжен, то рассчитать, в какое гнездо вложить пулю, чтобы патрон оказался напротив ствола.

— Еще раз, пожалуйста, и помедленнее, — попросила я.

Белл повторила. Потом предложила нарисовать.

— Нет, не стоит. Я и так поняла. Но если исключить ошибки или, скажем, плохую балансировку револьвера, то речь идет уже не о случайности, а о неизбежности.

— Да, — кивнула Белл.

Я посмотрела на нее. Лицо ее было безмятежным, спокойным и невозмутимым, как у Лукреции Панчатики — постаревшей, но все же Лукреции.

— Я не понимаю, что ты сделала.

— Сайлас вставил патрон в одно гнездо барабана, положил револьвер и пошел за выпивкой — ты знаешь, какую дрянь он пил, вино с денатуратом, одна часть лилового денатурата на две части красного вина. Пока его не было, я вложила пулю в гнездо, через одно от патрона.

Белл умолкла. Я тоже молчала. Она взяла еще одну сигарету и несколько секунд держала во рту, не зажигая. Потом потянулась за веджвудской зажигалкой, которую подарила мне Козетта, и вопросительно посмотрела на меня.

— Полиция должна была это обнаружить.

— Я вытащила пулю, когда Сайлас умер, перед тем, как идти в Торнхем-Холл.

Не знаю, верить ей или нет. Откуда мне знать, верны ли все эти рассуждения о сбалансированных револьверах и опускающемся вниз самом тяжелом гнезде барабана? Я не разбираюсь в оружии. И не знаю, у кого спросить. Способен ли человек зарядить револьвер, отложить его и отправиться за выпивкой? Способен, если это Сайлас Сэнджер. Кроме того, он, наверное, уже много выпил. Я не верила рассказу Белл, но допускала, что она способна на такое. Вполне допускала.

— Предположим, ты действительно это сделала, хотя я сомневаюсь. Но зачем?

— Сайлас меня довел. Я устала. Он сводил меня с ума. Женился на мне, чтобы иметь раба, — я и была рабом, чернорабочим, вещью, которой пользуются, слугой. Когда Сайлас на мне женился, я была ему благодарна, думала, что моя жизнь будет в десять раз лучше той, на которую я могла надеяться с таким прошлым. У меня не было ни друзей, ни знакомых, а отец с матерью не подпустили бы меня к себе — мы не виделись семь лет. Я знала только социальных работников и одного или двух человек из детского дома. Тебе все должно быть известно — из протоколов суда. Я думала, что брак с Сайласом — это удача, но мне пришлось пройти суровую школу; за шесть лет жизни с ним я повзрослела и кое-чему научилась.

— На свете существует такая штука, как развод.

Взгляд Белл, уклончивый и расчетливый, вызвал из небытия старое заблуждение — я считала, что деньги для Белл ничего не значат, что материальное ее не интересует. Эта иллюзия давно развеялась, и теперь я лишь с удивлением и отвращением вспоминаю, как верила в чистоту ее помыслов.

— Старый отец Сайласа умирал, помнишь? А он был богат. Конечно, не так богат, как хвастал Сайлас, но его дом кое-что стоил. Я знала, что Сайлас собирался делать с деньгами, он мне часто рассказывал. Уехать на проклятую Яву, жить там и рисовать. Он там был, и ему понравился климат. Вот почему мы торчали в Торнхеме, хотя Эсмонду не терпелось от нас избавиться. Ждали, пока умрет старик, Сайлас сможет загнать дом и уехать на эту проклятую Яву, как какой-то французский художник, о котором он мне все уши прожужжал.

— Гоген, — сказала я. — Только не Ява, а Таити.

Белл проигнорировала мои слова. Она никогда не любила подобные уточнения, которые называла «скучными ошметками культуры».

— Ему было плевать, поеду я или нет. Но если бы не поехала, он не собирался меня содержать. Сказал, что я могу устроиться на работу. Он шесть лет меня содержал — чего мне еще надо? Поэтому я не показала Сайласу телеграмму о смерти отца. Оставила у себя и вложила в револьвер свинцовую пулю.

— Тебе не могли прислать телеграмму, — сказала я, понимая, что это звучит глупо. Конечно, могли, только она пришла бы не раньше письма. Приносили ли телеграмму в Торнхем? Может, и приносили, но кто теперь вспомнит? — Я тебе не верю, Белл.

— Как знаешь.

— Не могу поверить, что ты желала его смерти.

— Какая разница?

— Большая.

— Я не видела, как застрелился Сайлас. Была наверху, как и говорила. Он не успел ничего понять, а если и понял, в последнюю долю секунды, то должен был подумать, что его время пришло — это неизбежно, когда играешь в русскую рулетку. — Белл взяла к себе маленького кота и принялась гладить так, как он любил; ее длинные ладони с силой прижимались к телу животного. — Все равно печень Сайласа уже сгнила. Долго бы он не прожил. Один стакан той красной дряни валил его с ног. Печень больше не выдерживала, и он весь пожелтел. Боже, как я его ненавидела. — Она опять закурила, и маленький кот моргнул от огонька зажигалки. — Понимаешь, Фелисити видела телеграмму.

— Что ты имеешь в виду, Белл?

Она ответила не сразу:

— Если бы Сайлас умер раньше отца, дом не перешел бы ко мне — ведь я приходилась старику всего лишь невесткой. В любом случае пришлось бы сражаться за наследство. В случае смерти отца дом автоматически доставался Сайласу. Получив его, Сайлас собирался сразу же уехать на Яву. Возможно, он даже не подумал бы взять меня с собой. Зачем? Его тошнило от меня точно так же, как меня от него. — Белл вынула изо рта сигарету и выпустила дым из ноздрей, словно внутри ее головы горел огонь. — После ленча Фелисити поднялась наверх за бумагами для викторины, которые были в ее спальне. Она выглянула из окна и заметила мальчишку, приехавшего на велосипеде. Думаю, Фелисити довольно долго — до моего отъезда, в апреле — не видела связи. Она заговорила со мной о старике и его смерти — я ведь переезжала в его дом. Спросила: «Разве ты не получала депешу за час до того, как это случилось?» Поначалу я ее не поняла. Ты когда-нибудь слышала, чтобы телеграмму называли депешей?

— Только в книгах.

— Пока я это выясняла, у меня появился шанс подумать. Я ответила, что мальчик ошибся домом, но видела, что Фелисити мне не верит. Забавно — на суде я решила, что ее могут вызвать свидетелем. А потом подумала, что если выкручусь, то мне предъявят еще одно обвинение, в убийстве Сайласа, и тогда Фелисити расскажет о телеграмме. — Она вздохнула и посмотрела на свои пальцы, начинавшие желтеть от никотина. — У тебя все еще есть та картина?

— Какая картина, Белл? — Я знала, разумеется, знала.

— С девушкой в красном платье, о которой кто-то написал книгу.

Слова она произнесла другие, но похожие по смыслу, и они меня потрясли. Я не понимала, как Белл может говорить о картине, зная, какую роль та сыграла.

— В кабинете, — ответила я.

— Я еще там не была, — сказала Белл и прибавила: — Может, прогуляемся? Я бы сходила к реке и в паб. По-моему, тут поблизости есть паб, где какой-то парень написал слова к гимну «Правь, Британия»?

— Джеймс Томсон, а паб называется «Голубка». Откуда ты знаешь?