Сто шесть ступенек в никуда - Барбара Вайн

Уставшая Козетта засыпала, но не решалась прямо сказать об этом и выгнать нас. Она кивала, улыбалась, встряхивалась, но голова у нее снова опускалась на грудь. Мы сжалились над ней и ушли, выключив свет. Белл сняла с пальца кольцо и оставила на туалетном столике.

Ночь была темной, без луны и звезд. Я обратила внимание на необычную тишину в доме, поскольку в этот час, как правило, откуда-нибудь доносилась музыка, слышался шепот или приглушенный смех. В ту ночь дом погрузился в глубокую тишину, и даже никогда не смолкавший гул транспорта вдалеке, казалось, утих. Лампочки на лестнице уже давно следовало заменить — обязанность Перпетуа, только она не знала об этом, поскольку никогда не бывала в доме после наступления темноты. По примеру предков мы взяли свечи, которые освещали нам дорогу в спальню.

Переодевшись в красное платье, Белл спускалась из моей комнаты в темноте, ориентируясь по свету, падавшему из дверей наверху и внизу. На лестнице она взяла меня за руку и повела за собой. Мы шли наверх, и ее длинная жесткая юбка шелестела при каждом шаге. Свет ночника в моей комнате был мягким и тусклым. Нарисованная Лукреция смотрела со стены на живую. Я подумала — не тогда, на следующий день, — каким бы странным, бесконечно загадочным представлялось бы все это девушке шестнадцатого века, если бы она могла вообразить, сидя перед Бронзино во всей своей красоте и изяществе, что с картины сделают репродукцию и копия, не менее великолепная и правдивая, будет висеть в комнате, куда войдут женщины, одна из которых она сама, упадут в объятия друг друга и займутся любовью.

Белл захлопнула дверь, толкнув ее пальцем ноги, обнаженным пальцем, который раньше не показывался из-под красного шелка. Какая тишина! Ни слов, ни звука дыхания. Наши губы разомкнулись, глаза закрылись, а потом, подобно оглушительному реву, на нас обрушился шелест струящегося шелка, звяканье золота и камней — платье и драгоценности падали на пол. Почувствовав трепет и восторг прикосновений шелковистой кожи, мы передвинулись в круг света, отбрасываемый на кровать одинокой лампой.

12

Сегодня воскресенье. Я не пишу по воскресеньям, а Белл не нужно на работу в магазин. Это время для разговоров. Кто так решил? К этому выводу мы, похоже, пришли одновременно, как будто вдруг поняли, что время пришло и что нам больше ничего не остается.

Работа в магазине изматывает Белл. Она засыпает, как только приходит домой, и под «домом» я имею в виду мой дом, потому что именно сюда она каждый день возвращается. На второй вечер и на третий часам к десяти она просыпалась, я вызывала такси, и машина отвозила ее в Килбурн, в дом под железнодорожным мостом. Но это казалось жестокостью, возможно, из-за того, что Белл была тихой и покорной, позволяя, чтобы ей помогали вдевать руки в рукава старого черного пальто, которое она носит, вели к ожидавшему на улице такси, приподнимали ей голову, чтобы поцеловать в холодную щеку. Поэтому в пятницу я постелила ей в свободной комнате, и она там спала — четырнадцать или пятнадцать часов подряд.

Долгие часы сна, наконец, подействовали и восстановили ее силы настолько, что сегодня утром, спустившись по лестнице со своей первой за день сигаретой, Белл уже не была так похожа на призрак, выглядела свежее и моложе и даже заставила себя улыбнуться. А когда более крупный и ласковый кот прыгнул ей на колени, она не смахнула его с рассеянным видом, а начала гладить. Чуть позже мы посмотрели друг на друга и пришли к одному и тому же решению. Нам нужно разговаривать. Все, о чем умалчивалось столько лет, теперь должно быть произнесено. Это важнее всего остального, что нас разделяет. Я убеждена, что именно звонок Фелисити — помимо всего остального — определил направление нашей беседы. Вчера вечером, довольно рано, когда Белл спала наверху, а я сидела в кабинете и в четвертый или пятый раз перечитывала «Трофеи Пойнтона»,[49] она позвонила из своей квартиры где-то на окраине.

Я искренне считала, что больше никогда не услышу ее голоса. Все эти слова насчет встречи в Лондоне и неотвеченных вопросов, которые нужно обсудить, воспринимались мной как пустая болтовня, не заслуживающая внимания. Но нет, Фелисити говорила серьезно. В этот субботний вечер они с Эсмондом приехали в город и собирались поужинать в маленьком французском ресторанчике на углу, и ее вдруг осенило: «Почему бы не пригласить Элизабет? Мы заказали столик на четверых, но шансы, что Миранда и Джереми захотят с нами поужинать, с самого начала были практически нулевыми».

Предложение Фелисити меня чем-то привлекало. Какой она теперь стала? А он? И, самое главное, как они относятся друг к другу? Я говорила с Фелисити, а сама вспоминала ее крик, когда она увидела Эсмонда, поднимавшегося по лестнице в доме Козетты, вспоминала, как она уткнулась в плечо Харви. Но мне следовало помнить о Белл, которая спала наверху, потому что я была здесь, потому что мое присутствие вселяло в нее уверенность. Я солгала Фелисити, сказала ей, что уже приглашена сегодня на ужин. Мой отказ, похоже, ее не расстроил.

— Значит, в другой раз, — согласилась она, а потом неожиданно прибавила, так что я с трудом удержалась от смеха: — Вообще-то сегодня годовщина нашей свадьбы, и Эсмонду это могло бы не понравиться.

— Думаю, не понравилось бы.

— Я тебе позвоню — так просто ты от меня не отделаешься. Тебе звонила Белл Сэнджер? — К имени бедняжки Белл Фелисити стала прибавлять фамилию. Это как бы отдаляло Белл, исключало из категории друзей, где ей уже не было места.

Зачем я опять солгала? Причина та же, что и у любой лжи. Так проще.

— Нет, — сказала я. — Не звонила.

— Что ей было нужно? — спросила Белл, когда я рассказала ей об этом разговоре. В своем полусне она слышала телефонный звонок — или он ей приснился.

— Чтобы я поужинала с ними.

Белл вскочила, и бедный кот спрыгнул с ее колен.

— Она придет сюда?

— Нет. Не волнуйся. Хотя что тут плохого? Ты же с ней разговаривала.

— Чуть-чуть. Только чтобы узнать о тебе.

Как бы то ни было, имя Фелисити всколыхнуло в памяти Белл те страницы прошлого, о которых я не хотела ничего знать. И утром прозвучали вовсе не те откровения, которые я жаждала услышать. Но, по крайней мере, начало положено. Белл приподняла завесу тайны.

— Фелисити что-нибудь говорила о Сайласе?

— Что именно? — осторожно спросила я.

— Неважно. Упоминала о нем? Я вижу по твоему лицу, что упоминала. Наверное, спрашивала, не приходило ли тебе в голову, что я могу быть виновна в смерти Сайласа?

Какой смысл отрицать? Я кивнула, поджав губы, словно не решалась произнести вслух что-то неприличное и очень страшное.

— Никто об этом не вспоминал на суде, правда? Ты заметила? Прокурор даже не сказал, что у меня был муж, который покончил с собой. Зато открылась правда о моем детстве. А я забыла об этом, понимаешь? Все забыла, даже не сразу вспомнила, кто такая Сьюзен. Наверное, они говорили о ком-то еще, о другой двенадцатилетней девочке. Но именно поэтому я получила такой большой срок. Ужасно провести в тюрьме столько лет за то, что ты забыл, правда? Они все раскопали, всю грязь, но не догадались о Сайласе или просто не сомневались, что он застрелился, даже несмотря на то, что все про меня знали.

Белл взяла еще одну сигарету, закурила и встряхнула спичку, но слишком медленно, чтобы погасить пламя, а потом уронила ее, горящую, в пепельницу.

— Я его убила, — сказала она. — По-моему, это должно быть очевидно всем.

— Ты сочиняешь, Белл.

— Зачем? Думаешь, мне мало преступлений и дурной славы? Зачем мне сочинять?

— А зачем ты вообще сочиняла? — с горечью спросила я.

— Естественно, чтобы все шло так, как надо, как я хотела. Ты знаешь о русской рулетке?

— Только то, что для нее берут револьвер, заряжают один патрон и крутят барабан. Фелисити нам рассказывала. — Я не хотела об этом говорить. Неприятно сознавать, что ты можешь потворствовать лжи. Чувствуешь себя дураком. — Но мне было не интересно.

— Даже когда мы снова встретились? У тебя не возникли вопросы?

— Я думала, что живу в обществе, где люди могут совершить самоубийство, но не убивают друга.

Белл рассмеялась своим отстраненным, сухим смехом.

— Как ты думаешь, какие шансы в русской рулетке? Давай не делай такое… страдальческое лицо. Ты знаешь обо мне почти все и должна быть сильнее. Теперь для тебя не секрет, что в нашем обществе один человек способен убить другого. Какие шансы, если взять шестизарядный револьвер?

— Наверное, пять к одному.

— А вот и нет. Эту ошибку делают почти все. Понимаешь, если взять хорошо сбалансированный револьвер и зарядить только один патрон, то при вращении барабана патрон под собственным весом обычно опускается вниз. Так что шансы гораздо выше, чем пять к одному, а возможно — если знать, как крутить барабан, — сто к одному.