Жизнь ни о чем - Валерий Исхаков

Мы с Наташей сидели в небольшой, но очень уютной кухоньке в деревенском доме моего друга Сашки Морозова. И нас угощала завтраком моя бывшая учительница, бывшая вторая жена Сашки, бывшая попадья, а ныне одинокая вдова и сельская учительница. Она, впрочем, не выглядела ни одинокой, ни несчастной, но на сельскую учительницу была похожа: лицо обветренное и загорелое, волосы собраны на затылке в тугой кукиш, руки грубые, рабочие, с мозолями и черными поломанными ногтями.

- Что делать, - улыбнулась Наталья Васильевна, отвечая разом как бы и на мои слова, и на взгляд, обращенный на ее руки. - Так уж сложилась жизнь. Была городская девочка, а стала - деревенская бабушка.

- Ну уж и бабушка!

- Ты не поверишь, Сережа, - бабушка! Я ведь удочерила Оленьку, когда мы с Сашей поженились, так что она мне теперь как родная. Сразу после школы она замуж вышла и тут же родила. Да сразу двоих: внука и внученьку. Так что я - бабушка:

И она достала из альбома фотографию: высокая, хмурая, чем-то неуловимо похожая на Сашку девица стояла, положив руку на спинку стула, ее обнимал такой же долговязый, но улыбчивый парень, а на стуле сидела Наталья Васильевна с двумя годовалыми детишками на коленях.

- Это вот Сашенька, - показала она, - в честь дедушки назвали. А это Витюшка, его в честь свата окрестили.

И я понял, что Сашенька - это Александра, девочка.

- Да вы ешьте, ешьте! - спохватилась Наталья Васильевна. - Ну-ка, Сереженька, налей-ка нам еще по стопочке: А ты что же, деточка? - спросила она у Наташи.

- Я за рулем.

- Да ну тебя! - сказала Наталья Васильевна простецким, "деревенским" голосом, каким никогда не говорила с нами в школе. Но, как ни странно, деревенский говор нисколько не портил ее и не казался в ее устах наигранным. - Тут тебе, деточка, не город. Тут он тебе не начальник, кивнула она в мою сторону, - а ты ему не шофер и не секретарша. И никуда вы седни от меня не поедете. Чем вам тут плохо? Хоть один день подышите вы свежим воздухом. Леса у нас тут знатные, мы с вами покушаем сейчас и за грибами сходим. И клубники у меня в огороде видимо-невидимо: хотите, ешьте, хотите, в корзину собирайте и домой везите. А вечером я баньку истоплю. Водички натаскаете с колодца да дров наколете - и парьтесь на здоровье! Банька у меня знатная, веники душистые: Заночуете - а поутру и поедете себе спокойно, без спешки. Как ты, Сереженька? Согласен? Вот и прекрасно. За это и выпьем. На таком-то воздухе да при такой-то жизни, Наташенька, тезка ты моя, да чтоб не выпить? Ты меня обижаешь:

Говорилось это так, для красного словца. Никто никого не обижал. Никто, даже Наташа, уже и не собирался отказываться от неуместной в городе, но абсолютно уместной здесь, на природе, рюмки-другой за завтраком. А уж завтрак здесь: То, чем мы привыкли наскоро перекусывать у себя на городской кухне, и в сравнение не идет с настоящим деревенским завтраком, напоминающим приличных размеров городской обед. Тут вам и картошку, с вечера сваренную, обжарят, и яиц крутых вывалят на троих не меньше дюжины, и по две-три огромных котлеты на нос, и сосиски-сардельки уже закипают на электрической плитке, и хлеб режется огромным кусками, и, само собой, к водке имеются и селедка, и капуста квашеная, и собственные огурчики-помидорчики: А как льется эта водка из хорошо охлажденной бутылки, пролежавшей всю ночь в морозилке, и не в рюмки какие, а в граненые стопарики. Как она пьется, как закусывается: господи боже ты мой, какие огурцы-сосиски-селедки - я же чуть про грузди не забыла, вот же они у меня в обливной керамической мисочке, хватайте поскорее, закусывайте на здоровье. И тут же повторим.

- Между первой и второй - промежуток небольшой, - привычно пошутила Наталья Васильевна, склоняя над стопариками седеющую голову. - Ты как, Сережа?

- Я всегда готов:

Нам обоим было понятно: второй тут дело не ограничится, будет и третья, и четвертая, и пятая: Вон сколько добротной деревенской закуски заготовлено. Есть подо что пить. А почему бы нам и не выпить от души? Ведь после обильного завтрака нам не лекции читать и не диссертацию писать: предстоит нам приятный и необременительный деревенский труд, более похожий на отдых: сначала поход за грибами в ближнюю рощу, потом быстро подружившиеся женщины будут полоть грядки, а я займусь мужскими делами: надо забор вокруг участка поправить, напилить и наколоть впрок дров - не только для баньки, но чтобы хватило Наталье Васильевне надолго, надо скосить траву на лугу - участок у нее точь-в-точь как у Майи, те же двадцать соток, и так же половина под огородами, а половина - луг, поросший высокой травой:

Воды наносить для баньки тоже моя работа, да и топить баню я люблю и умею, пусть женщины в это мужское дело не встревают.

И пока суд да дело, глядишь, и сумерки подкрались, и наступил долгий летний вечер, и банька уже истопилась, и Наталья Васильевна уступила первый, самый сильный пар гостям.

- У меня что-то сердце в последние разы стало прихватывать, - сказала она. - Я уж потом, после вас, когда попрохладнее станет.

Ей казалось вполне естественным, что мы, приехавшие к ней вдвоем, вместе и отправимся в баню. Мне было немного неловко перед Наташей, которая все понимала и тихо наслаждалась моей неловкостью, хихикала, прикрывая рот по-деревенски тыльной стороной ладони. И в то же время обидно было отказываться от заслуженного целым днем деревенских трудов удовольствия: кто парился в русской бане, тот понимает, что самому себя хлестать веником - пустое дело. Все равно что секс в одиночку. Или водку пить одному, с зеркалом. Недаром же русская традиция пьющего в одиночестве сразу зачисляет в алкоголики. Но париться одному - это хуже, гораздо хуже, объяснял мысленно я кому-то, кто, кажется, молча наблюдал за моими муками:

- Ну, ты идешь наконец? - спросила она меня, стоя на порожке предбанника. - Или ты париться боишься?

- Париться я не боюсь.

- Значит, ты меня боишься?

Тебя я тоже не боюсь. Приходилось, между прочим, и париться в смешанной компании, и купаться нагишом. Ничего особенного. Мы же не в девятнадцатом и даже не в двадцатом живем - в двадцать первом веке. Стесняться голого тела нынче не принято. Тут тебе и нудистские пляжи, и Интернет, где все так и норовят выставить себя в натуральном виде на всеобщее обозрение. А баня: Баня - это прежде всего чистота, это жар, это сухой пар, обволакивающий все тело, это пара веников, которыми сперва долго обмахивают и обтирают распростертое на полке тело и только потом яростно его хлещут, пока жертва не запросит пощады и не выскочит в мыльню, чтобы окатить себя с ног до головы ледяной водой из деревянной шайки. Вот что такое настоящая деревенская баня.

И еще - это лукавый взгляд Наташи, когда она, обнаженная, сверкая в полутьме белой кожей и рыжим, натурального цвета, треугольником волос, обернулась ко мне, отворяя низкую дверь в парилку, и ее тело, доверчиво распростертое передо мной и как бы потягивающееся, отдающее себя каждому прикосновению распаренных березовых листьев, и ее пронзительный визг, когда я, выскочив следом, окатил ее из шайки, и белая, нежная грудь, которая мерцала и склонялась надо мной, когда пришла моя очередь париться и когда я перевернулся на исхлестанную спину и подставил под ласковые удары веников грудь и живот.

Потом я не выдержал, протянул руки, и ее грудь приблизилась ко мне, коснулась моей груди - и весь мир за тусклым запотевшим окошком деревенской баньки исчез.

3

Потом мы трое, распаренные и расслабленные, пили чай из самовара на веранде, и Наталья Васильевна долго и подробно рассказывала нам о своей жизни. О том, как уехала из нашего города:

- Ты угадал, Сереженька, действительно в Ленинград, я ведь оттуда родом. Там у меня были родители, они очень хотели, чтобы я вернулась и жила у них под крылышком, когда я развелась с мужем, так что в вашей школе я оказалась почти случайно, почти против своей воли. А сама во время уроков смотрела на север и повторяла, прямо как три сестры у Чехова, только не в "В Москву! В Москву!", а "В Питер! В Питер!". И вот я вернулась к себе в Питер, забилась в норку, маме под крылышко, и никого не хотела видеть, ни с кем не хотела встречаться и переписываться, поэтому никто из вас и не знал, где я, - кроме одного человека.

- Кроме Андрея? - спросил я.

- Нет, не угадал. - По лицу Натальи Васильевны было видно, что она довольна. Наташа - тоже. У нее вообще после бани был довольный, я бы сказал - сытый вид: - Я так ведь и знала, что скажет: Андрей. Один свет у них в окошке был этот Андрей, - заговорщицким тоном, как подружка подружке, пояснила она Наташе. - Прямо все были в него влюблены - и я тоже должна была в него влюбиться. А я вот не влюбилась вовсе:

- А как же:

- Что?

- Мне неловко напоминать вам, - тянул я.

- Да что такое? Говори, не стесняйся, здесь все люди взрослые.

Не хотелось мне говорить об этом, но все же я напомнил ей о том давнем новогоднем вечере:

- И что с того? Да, потанцевала с мальчиком. А что мне еще оставалось делать? Не могла же я весь вечер с тобой танцевать! Ты ведь, Сереженька, к тому времени изрядно в меня втюрился, так ведь? И что бы хорошего вышло, если бы я тебя поважала? Стали бы говорить, что взрослая разведенная женщина соблазнила семнадцатилетнего мальчишку, несовершеннолетнего, к тому же собственного ученика: Мне это было надо? А с Андрюшей все было гораздо проще. Ему льстило, что я из всех выбрала его, ему это было нужно для самоуважения, для авторитета, он ведь уже тогда в лидеры рвался - и вы все ему в этом потакали. Все как один. И ты, Сереженька, в том числе. Поэтому ты и поверил легко, что я его выбрала. Хотел поверить. Про кого-нибудь другого из ваших не поверил бы, а про Андрея - легко. А мне он, хочешь, верь, хочешь, не верь, никогда по-настоящему не нравился. И любить он тогда вовсе никого не любил, кроме себя самого, даже и Веру. Хоть они и встречались с нею довольно долго, даже после школы встречались - это мне уже потом Саша рассказывал. Но любить он ее точно не любил. Она - любила, с ума по нему сходила, а он - нет. Это опять же для него был способ самоутверждения. Вот и ты ведь немного был влюблен в Верочку, правда?