Греховная связь - Розалин Майлз

А он все шел, голая пустыня начинала холодить его сердце. Алли нигде не было.

Дальше и дальше. Она не пришла. Он был один, один-одинешенек, брошен на произвол судьбы. Боже мой, Боже мой, почему ты меня оставил… меня оставил…

Впереди, далеко на горизонте вечернее солнце спустилось в воду. Свет почти сразу померк, и пронзительный холодный ветер с моря прохватил его до костей. Упав на колени в холодный песок, он уронил голову на руки. Алли, о, Алли! Где ты? Где ты?

Время застыло. Но она уже была там, о, Боже, она здесь, ее теплые руки обвились вокруг его шеи, губы ее поцелуем разгоняют его скорбь тысячью беззвучных слов печали и сожаления.

— Алли! Любовь моя — сердце мое!

Они слились в поцелуе любовников, изголодавшихся друг по другу от начала времен. Потом она отстранилась.

— Роберт…

Слезы ее были слезами ребенка, но лицо потемнело решимостью взрослого. Он страстно прижал ее к себе.

— Я знаю, Алли, я знаю. Но ты должна понять одну вещь. Для меня это не интрижка, не „романчик“. Я люблю тебя, дорогая Алли, и не могу позволить тебе уйти. Не знаю, что будет — не знаю, как я все это разрешу. Но не смей, — он гневно потряс ее, — никогда не смей думать, что это для меня мимолетное увлечение.

Вместо ответа она подняла к нему свое лицо и взяла обеими руками его голову. С жадностью он приник к ее губам, впиваясь в их мягкую податливость, чувствуя легкие касания ее упругого язычка Волосы шелковыми прядями рассыпались под его пальцами, ее затылок уютно уместился в чаше его ладони, как будто специально для этого созданной. Крепко, как это делают дети, она обвила руками его шею и, сцепив руки, сжала.

— Не позволяй мне уйти, Роберт, — шептала она. — Никогда, никогда не позволяй мне уходить!

В ответ он поднял ее на ноги, обнял и в любовной истоме принялся гладить ее плечи, глубокую длинную ложбинку спины… Руки его опустились на ее ягодицы; восторгаясь красотой юного тела, он обхватил ладонями их упругие полушария, лаская большими пальцами ямочки. Она застонала и положила голову ему на грудь. Он почувствовал сквозь рубашку прикосновение ее сосков, и душа его вознеслась.

Он стянул ее тенниску, затем расстегнул пуговицы на юбке, и та упала на песок. Она предстала перед ним обнаженная, готовая к любви. Стройную фигуру золотили последние лучи заходящего солнца; она казалась ему Венерой, возникающей из моря. Запутавшись в пуговицах рубашки, он рывком сорвал ее с себя и швырнул на песок; затем, высвободившись из остальной одежды, бережно уложил Алли на импровизированную постель.

Она приникла к нему — в любви, в страхе, и что здесь было сильнее, сказать невозможно. Внимательно, нежно ласкал он ее, нашептывая на ухо слова любви и покрывая бешеными страстными поцелуями каждую клеточку ее тела. Касаться ее, чувствовать ее, обладать ею — вся душа его жаждала этого с таким неистовством, о котором он даже не подозревал. В каждом поцелуе, каждом прикосновении извергалась лава всю жизнь таимой под спудом любви. С каждым касанием Алли возбуждалась все сильней, дыхание ее становилось отрывистым, и наконец она открыла объятия и закричала из самой глубины своего существа, всем своим жаждущим юным телом и душой.

— Роберт!

Для его восторженного слуха этот крик, когда он входил в нее, был криком души, возносящейся к блаженству, и ей откликнулась, возносясь, его душа.

Но для безмолвного свидетеля, который следовал за ним от дверей пасторского дома до обрыва, это был вопль женщины-дьявола, явившейся из печи огненной, дабы схватить неосторожного грешника и низвергнуть его в ад.

17

— Я люблю тебя.

— Я люблю тебя.

Простые и древние как мир слова влюбленных звучали вновь и вновь; они лежали, держа друг друга в объятиях. Но потом пришли другие слова, полные темного страха.

— Что нам делать, Роберт? О, Роберт, что с нами будет? Что нам делать?

— Не знаю.

— Придумай что-нибудь.

Он застонал. С каждой минутой становилось прохладнее, и она дрожала в его руках. Он должен был где-то укрыть ее… укрыть от близящихся зимних бурь… Он глубоко вздохнул и еще крепче прижал ее к себе.

— Я никогда не думал, что может произойти что-либо подобное, Алли. До тебя для меня существовала одна лишь женщина. Я никого не любил в жизни — кроме Клер, моей жены. — Она вся сжалась при упоминании ее имени, но он, не замечая, продолжал. — Мне и в голову не приходило, что у меня может быть кто-то, кроме нее.

— Так ты думаешь о Клер? — негромко спросила она.

— Разумеется, нет! Я думаю о Боге — о служении Ему, о Его воле. После смерти родителей у меня было только одно желание — служить Ему, а теперь…

— А как же со мной? Ты же говорил, что любишь меня! — Она яростно колотила кулачками по его груди.

— Но это правда! Бог знает, как я люблю тебя! Больше, чем… — он закусил губу.

— Чем что? — „Больше, чем ее?“ — хотела она спросить, но не решилась. — Потому что я так люблю тебя! И не хочу терять тебя, Роберт.

— Нет, Алли, нет! — Роберт чувствовал, что почва уходит у него из-под ног; он пытался собраться с духом ради нее, если не ради себя. — Я пытаюсь смотреть дальше сегодняшнего дня, Алли, — я пытаюсь. Я должен думать о тебе. С того момента, как я… мы полюбили друг друга — я живу в страхе, что это дурно. Ты, я уверен, чувствуешь то же самое.

— Как может быть дурно то, что так прекрасно?

Она будто читала его мысли. Ему нечего было на это ответить.

— Мы найдем выход — правда ведь? Правда ведь? Я не могу потерять тебя, Роберт, не могу! Я люблю тебя!

— О, Алли! — вновь простонал он.

— И ты любишь меня. Я знаю, любишь.

— Люблю? Не то слово. Алли, я вижу тебя повсюду — на улице, во сне. Я думаю о тебе бесконечно.

— Значит, ты тоже любишь меня. — Яростная решимость проступила на ее лице, серо-голубые глаза потемнели и вспыхнули металлическим блеском. Он ее, ее! И будет принадлежать ей — несмотря на Клер! Она гладила его лицо, шею, все длинное, крепкое тело. Если и был на свете мужчина, за которого стоило бороться, так только он. — Если ты любишь меня, нам все это по силам. Ты нужен мне, Роберт! И я уверена, что никто больше мне не нужен до самой смерти.

— Я знаю. Только дай мне немного времени…

— Но времени нет! Я больше этого не выдержу, ты мне нужен сейчас! А что, если мой отец догадается? Это может случиться в любую минуту!

Время… время…

Возвращаясь домой, Роберт лихорадочно перебирал все варианты. Если он… нет, это невозможно. А если… нет, он не мог так поступить. Клер этого не вынесет. А что, если… О, нет, нет, нет! — вопили каменные стены, окружавшие его со всех сторон. — Ты в ловушке! В ловушке. Выхода нет! Выхода нет! И нет времени!

Услышав стук входной двери, Джоан вышла из столовой. Глаза ее были суровы и ярко сияли.

— Хорошо искупался?

— Что? Ах да. — Он поспешил к лестнице. — Я в душ и переоденусь.

Но Джоан преградила ему путь.

— Немножко смешно, не кажется ли тебе — купаться ночью в такую холодину? А ты не думаешь, что это может быть опасно?

Он попытался собраться с мыслями.

— Да… но это хорошее упражнение. Помогает расслабиться. А то я что-то не очень хорошо сплю последнее время.

— Не думаешь ли ты, что эти упражнения с купаньем зашли чересчур далеко?

Роберт почувствовал, как его сердце сжала ледяная длань.

— Быть может. Я быстренько под душ, а потом ты, Клер и я пообедаем вместе…

— Клер нет дома. Она у матери. И слава Богу.

На ее бледном лице отразилось сильное волнение, а глаза засверкали, как у змеи. Темное предчувствие катастрофы охватило его.

— Ты отдаешь себе отчет, что ты делаешь, Роберт? — со стоном выкрикнула Джоан, и видно было, какую боль причиняет ей каждый слог. — И кто! Кто? Ты, Роберт Мейтленд! И не просто женатый человек — не просто тот, кто должен быть выше этого — выше всей этой грязи! — но служитель церкви — служитель Божий!

Его гнев был не менее яростен.

— Джоан, это не твое дело!

Но она уже носилась по лабиринту собственного безумия.

— Как ты мог до этого дойти? — изрыгала она. — После всего, что случилось! После всего, что я сделала! — Она в отчаянии ломала руки. — Разве ты не понимаешь, что за это тебя следует вышвырнуть?

— Джоан, я…

— Не понимаешь?

— Я…

— Не понимаешь?

Вопли ее разносились по всему дому.

— И из-за кого — из-за этой девчонки! Ооо, молоко еще на губах не обсохло, а уже туда же; как она тут подмазывалась к твоей жене. „Да, миссис Мейтленд, нет, миссис Мейтленд“. — Лицо ее исказила ярость и злоба. — А сама в это время метила стать второй миссис Мейтленд! Сопливая шлюшка! Блудня, охотница на мужиков, как и ее распрекрасная мамочка Сколько мужиков у нее, кроме тебя, как ты думаешь, простофиля!