Данте - Рихард Вейфер

Подеста удовлетворенно кивнул:

— С этим делом вы справились превосходно!

Заметив тем временем сомнение на лице нотариуса, он сказал:

— Ну, мой милый Бонора, я вижу у вас на лице такое скептическое выражение! Вы находите в этом приговоре какие-то недостатки?

— Всего один, господин подеста! Думаю, вряд ли хоть один флорентиец поверит, будто Данте Алигьери совершил те преступления, в которых его здесь обвиняют. Мошенником и фальсификатором его никто не считает. Единственное, что тут верно, и это отметят, так его сопротивление Папе и миротворческой деятельности принца Карла.

— И это сопротивление, — прервал его подеста, — многие склонны поставить ему не в вину, а, напротив, в заслугу перед государством! Вы совершенно правы, мессер Бонора, но дело ведь вовсе не в том, подойдет весь этот перечень грехов к Алигьери или нет. Главное, что он осужден по всем правилам и в глазах общественности уничтожен. Кто пришел первым в политической гонке, тот прав; кто проиграл — не прав. Если лежащего на земле топчут ногами, что толку, если он будет твердить про себя, что совесть его чиста! Впрочем, господам осужденным достаточно внести свои пять тысяч гульденов, и все будет в порядке!

При этом замечании нотариус и судья громко расхохотались, в то время как писец, сознавая свое подчиненное положение, позволил себе лишь фамильярно осклабиться.

Каким шутником может быть, однако, этот новый господин подеста! Это же надо, заявить, что Данте и его подельникам достаточно лишь внести деньги! Вот бедняги! Чернь, возглавляемая Корсо Донати, неплохо их порастрясла, а о Данте было, кроме того, известно, что за ним еще числилась куча долгов.

Судья Паоло похвалил своего земляка-начальника:

— Уважаемый господин подеста совершенно прав. К тому же многолетний опыт подсказывает мне, что совсем не вредно построить приговор на нескольких пикантных преступлениях, даже если осужденный никогда их и не совершал. Ибо множество людей, которые, как правило, туповаты и склонны повторять чужое мнение, будут говорить: если суд поставил в вину осужденному такие преступления, значит, он их и в самом деле совершил!

В заключение подеста сказал:

— Я сожалею только об одном: что мы не имели возможности сразу же сжечь этого Данте живьем на рыночной площади, но я надеюсь, что тоска по родине еще раз приведет его во Флоренцию, и тогда этот великолепный спектакль все же состоится!

Все, кто только мог, отправились в этот послеполуденный час на Арно. Прошло уже восемь дней, как река замерзла, и поскольку каждый стремился не упустить зимние холода, которые редко достигают во Флоренции такой силы, не проходило ни одного дня, чтобы на льду реки не устраивался великолепный праздник. Камбио да Сесто со своими домочадцами тоже старался не упустить столь редкую возможность. Мессеру Камбио представлялось, что Небеса именно ради него сковали воды Арно таким ледяным панцирем, чтобы вся Флоренция могла видеть, каким радостным и довольным — что явно свидетельствовало о чистой совести — чувствовал себя еще недавно столь ненавидимый и презираемый всеми торговец шелком Камбио, расхаживающий среди сограждан с гордо поднятой головой.

Удовлетворение и счастье испытывала и Лючия, когда, закутавшись в теплые меха, она вместе с родителями ступала по хрустящему под ногами песку, которым был обильно посыпан гладкий ледяной покров реки. Она как ребенок радовалась покрасневшим от мороза носам, пару, который вырывался изо рта во время разговора, сосулькам на бородах мужчин и аппетитному запаху жареной свинины, которая предлагалась и здесь же поглощалась, запиваемая изрядным количеством превосходного тосканского вина. Но еще больше, нежели эти внешние приметы зимы, радовало ее то, что никто из обширного круга знакомых родителей не выказывал в отношении отца ни малейшего признака неприязни и неуважения, напротив — многие приветствовали богатого купца с подчеркнутым дружелюбием и подобострастием. Будь Лючия немного поопытнее в особенностях общественной жизни, она бы поняла, что многие видят в ее отце «перспективную персону», расположением которого лучше заручиться заблаговременно.

Поглощая вкусную жареную свинину и запивая ее вином, горожане обсуждали последние новости в жизни Флоренции. Кто пока еще был не в курсе дела, узнал о том, что Симоне Донати, убивший в канун Рождества собственного дядю, получил во время схватки опасную рану, от которой в ту же ночь и скончался. Рассказывали, что его отец Корсо был сильно удручен потерей сына, который был ему помощником во всех злодейских делах; другие утверждали, якобы Корсо Донати дал клятву убить всех членов рода Черки.

Неожиданно распространилось новое известие. Сегодня утром Данте Алигьери с тремя своими бывшими товарищами был приговорен новым подестой к наказанию в виде двухлетнего изгнания; если же он, набравшись наглости, нелегально вернется во Флоренцию, его ожидает смерть на костре.

Лючия восприняла эти новости с тайным ужасом. Ей было жаль осужденных, в особенности их жен и детей, потому что ей было легко войти в положение этих несчастных. Не было ничего ужаснее на свете, чем быть исторгнутым из лона родины! Это известие наполняло Лючию тем большей печалью, что ее собственные родители и прочие горожане неприкрыто выражали свою радость по поводу падения Данте Алигьери, прежде пользовавшегося всеобщим уважением. Ни один человек не осмелился сказать хоть слово в защиту изгнанных, и тем не менее было замечено: те, кто тайно поддерживали партию белых, именно те вообще не сказали ни слова!

Громкий звук трубы — сигнал к началу состязания в беге — положил конец всем разговорам. Были опустошены последние бокалы, и все отправились смотреть на юношей, которые собирались бороться за победу. Глаза Лючии тут же отыскали Арнольфо Альберти, который только что снял свою длинную лимонного цвета верхнюю одежду; она любовалась мускулистыми руками прекрасно сложенного юноши. Он глубоко вдыхал чистый морозный воздух, грудь его расширялась, глаза не отрывались от руководителя бегов, который только что резко опустил свой высоко поднятый жезл, давая знак к началу состязаний. Подбадривающие крики коснулись ушей соревнующихся, некоторые из которых уже успели оторваться от своих соперников. С величайшим напряжением следила Лючия за сочетанием силы и ловкости; даже если она не могла различить каждого бегуна в отдельности, единственный, кто опережает всех, не кто иной, как ее Арнольфо, ему нет равных среди молодых людей родного города! И вера не обманула влюбленную девушку — победителем стал именно Арнольфо! Под восторженные крики присутствующих он получил палию — кусок красного шелка, который был вручен ему улыбающейся молодой флорентийкой! Великолепный подарок! Но значение имеет не столько цена приза, сколько честь и слава, которые ему сопутствуют!

Арнольфо поспешно поблагодарил благожелательно настроенных друзей, а его глаза скользили по толпе зрителей. Наконец он обнаружил ту, кого искал. Арнольфо задумался, стоит ли заговаривать с Лючией на глазах у всех. Правда, ее отец запретил ему являться к ним в дом, но ведь замерзшая Арно — не частная собственность сера Камбио. Не долго думая, Арнольфо, опьяненный победой, раздвинул круг обступивших его друзей и уверенно направился к Лючии и ее родителям. Но старый Камбио оказался верным себе: он схватил дочь за руку и попытался увести ее. Однако она вырвалась и заявила:

— Отец, вы не осмелитесь запретить флорентийской девушке поздравить победителя с победой! — И протянула приятелю руку.

— Браво, браво! — кричали окружавшие их люди, а Камбио да Сесто молча сжимал кулаки и пытался успокоить свою супругу. Арнольфо с гордостью смотрел на заалевшее лицо своей возлюбленной и думал: как же она сегодня хороша!

Он надеялся, что счастье скоро ему улыбнется и в качестве самого драгоценного приза он получит свою Лючию!

В БОРЬБЕ С РОДНЫМ ГОРОДОМ

В своем рабочем кабинете в Ареццо беспокойно расхаживал взад и вперед Угуччоне делла Фаджиола, избранный на целый год подестой города. При виде его вряд ли могла возникнуть мысль о том, что он городской чиновник; его скорее можно было принять за полководца или незаурядного воина, который некогда вселил ужас в целую армию подобно Голиафу, ибо Угуччоне был человеком громадного роста, огромной физической силы и устрашающей внешности. Его смелость и сила казались современникам сверхъестественными, и они с восхищением рассказывали друг другу, что его меч намного тяжелее обычного.

— Господин подеста, к вам прибыли трое мужчин из лагеря флорентийских изгнанников. Они просят принять их.

Глава города спросил угодливо склонившегося перед ним слугу грубым и резким тоном:

— Как зовут их предводителя?