Савелий Крамаров. Cын врага народа - Варлен Стронгин

Савелий не раз заходил в соседнюю комнату, где лежала моя мама, страдающая от стенокардии. О чем они беседовали — я не знаю. А заходил он к ней поговорить, наверное, потому, что ему не хватало материнской теплоты.

— У тебя есть мама, — однажды вырвались из его уст слова, в которых звучала не зависть ко мне, а горечь утраты своих родителей, невосполнимой и несправедливой.

Любил говорить с мамой еще один мой друг того времени — экс-чемпион мира по шахматам Михаил Таль. У Миши недавно умерла мама, тоже перенесшая в жизни немало невзгод, и в беседах с моей мамой он, видимо, находил отдохновение, то, от чего не мог отвыкнуть. Однажды, во время опалы, когда он был объявлен невыездным и не участвовал в международных турнирах, Миша и его жена Геля признались мне, что у них не хватало денег, чтобы купить Мишиной маме необходимые для ее лечения лекарства. Заходил к маме и внешне всегда бодрый, готовый к борьбе с врагами поэт Андрей Вознесенский. Мы с ним вместе выступали в Харькове, он в те годы часто бывал у меня и, разговаривая с мамой, невольно становился обычным молодым человеком, в облике которого проглядывала сиротливость или, как бы он сказал, одиночество, тоска по своему литературному наследнику.

Я думаю, что занятость Савелия, съемки в многочисленных фильмах, хороших и не очень, отвлекали его от грустных дум.

И я уверен, что чем чаще звучала его фамилия в кино и на телеэкране, тем чаще он выполнял свой зарок о том, что фамилия Крамаров не исчезнет из бытия.

Он заботился о своем здоровье, увлекся хатха-йогой. Его можно было застать дома стоящим на голове. Он никому не говорил, что развитие тела, его физических способностей при хатха-йоге приближает его к общению с Богом. Изучая философию хатха-йоги, познакомился с профессором МГУ Зубковым, который прошел курс учения этого вида йоги в Индии, в специальном институте. Зубков описывал в журнале «Наука и жизнь» упражнения йогов — глотание огня, хождение по битому стеклу, прокалывание тела и шеи гвоздями. Савелий, конечно, не решался на подобные эксперименты, но не потому, что боялся их, а потому, что считал себя не готовым к ним, не достигшим вершин в искусстве хатха-йоги.

Зато выполнял другие предписания Зубкова: ел пищу без соли, без острых подлив, изучал совместимость продуктов, ложился спать строго по заведенному расписанию, разворачиваясь на кровати по компасу, как требовало учение. Не пил, не курил. Не ходил один в ресторан, опасаясь, что его поклонники уговорят выпить. Разочаровался в Зубкове, когда тот напился в стельку на его юбилее и делал то, что запрещало учение, которое он проповедовал. Тем не менее на занятиях Савелия самой йогой это не отразилось. Позднее увлекся сыроедением, в простейшей форме, ел сырые фрукты и овощи, а не рыбу и мясо, как утверждали слухи о знаменитом артисте. Слава его как смешнейшего артиста набирала силу. Он отлично отснялся в фильме режиссера Кеосаяна «Приключения неуловимых». Этот фильм по количеству просмотревших его зрителей почти не уступал давно прошедшему у нас индийскому фильму «Бродяга», где ситуация была схожа с нашей послевоенной и герой попадал в тюрьму за кражу батона хлеба, и советскому фантазийному фильму «Человек-амфибия» с красивым и романтичным артистом Кореневым в главной роли.

Савелий в «Неуловимых» играл небольшую роль, но столь ярко, столь точно и характерно вошел в образ трусливого и богобоязненного белого солдата, что его слова, по существу не относящиеся к нашей жизни, вошли в ее словесный обиход: «А вдоль дороги — мертвые с косами стоят!» Может, зрители понимали эти слова аллегорично, думали, что вдоль пути их жизни стоят живые и опасные люди с настоящими косами. Может, у каждого человека возникали с этими словами другие ассоциации, сказать трудно, но ясно, что Савелий нашел в этом образе ту черту народа, которая была близка и понятна каждому человеку. Популярность его достигла апогея. Как вспоминает артист Театра миниатюр, а позднее — театра «Эрмитаж» Эрик Арзуманян: «Стоило Савелию выйти на улицу, как его окружала толпа. Столь полюбившееся людям лицо, может, было только у Аркадия Райкина, Леонида Утесова, Игоря Ильинского, но удивительная для популярного актера демократичность Савелия покоряла буквально всех людей».

На мой взгляд, широта и открытость его души со временем сыграют с ним злую шутку. Райкин, выходя на улицу, надвигал на глаза шляпу, чтобы его не узнавали, а с Савелием люди вели себя панибратски, что рано или поздно должно будет ему надоесть и даже раздражать. А тогда он, еще молодой, считал, что счастье буквально привалило к нему, и купался в нем, забыв, как трудно, до пота работал над рассказом Василия Шукшина «Ваня, как ты здесь?», что лишь с четвертого варианта его инсценировка понравилась партнеру по театру Алексею Горизонтову и режиссеру Нине Городецкой.

После «Неуловимых» Савелий стал кассовым аншлаговым гастролером, но не носился по стране, как другие артисты, ставшие популярными после фильма о неуловимых. Савелия удивил режиссер Кеосаян, внезапно собравшийся уезжать в Ереван.

— Зачем вы уезжаете? — выпучив глаза, спросил у него Савелий. — Будете снимать новые фильмы! Вас завалят предложениями!

— Я показал, что могу работать, и неплохо, — сказал режиссер, — ведь многие коллеги считали меня неспособным режиссером или в лучшем случае — неудачником. Я доказал им, что могу снимать картины не хуже, чем они. А доказывать это всю жизнь — не собираюсь. Жизнь состоит не только из работы, — многозначительно заметил Кеосаян.

— Разве? — удивился Савелий. — Ведь люди получили много радости от вашего фильма!

— Значит, я тоже заслужил право на свою радость, — вздохнул Кеосаян, — поеду на родину, куплю дом, поживу среди любящих меня сородичей, буду беседовать с ними, проводить вечера, петь народные песни…

Кеосаян уехал в Ереван, купил там себе дом и вскоре скончался. Может, и спешил на родину, потому что предчувствовал уход из жизни, а может, потому, что не мог жить без кино. Он был темпераментным человеком, бурно работая на киносъемочной площадке, а вне ее с каждым артистом говорил о его роли мягко, спокойно и разумно. Вероятно, поэтому удались роли в этом фильме многим артистам. Молодой актер, игравший цыганенка, стал стадионным гастролером, и Борис Сичкин, сыгравший одесского куплетиста Бубу Касторского, по сути самого себя, стал неистово использовать свою популярность, полученную после этой, долгие годы единственной в своей кинокарьере роли. Я хорошо знал возможности этого артиста, танцора по профессии. Работая с женой, Галиной Рыбак, в Москонцерте, они исполняли оригинальный, смешной номер «Танцы сидя», предназначенный для живущих в малогабаритных хрущевках. Борис Сичкин обладал природным юмором, был незаменим в капустниках, остроумен, как тамада за столом, но на сцене в сатирических номерах выглядел столь неубедительно, особенно в пародии на священнослужителя, что сам отказался от их исполнения. Кеосаян попал в десятку, выделив ему в фильме роль куплетиста. Борис Сичкин хотя и не поет в фильме куплеты, фактически исполняет лишь вступление к ним, но всем своим «одесским» видом и манерами, даже в танце показывает, что умеет это делать мастерски, и ему веришь. Зато фальшиво и даже пародийно выглядит гибель его героя от белой пули, но полюбивший его в течение фильма зритель не замечает этого. И вот Борис Сичкин, обретя популярность, бросается с сольными концертами по стране, выступая на сцене по двадцать минут вместо полагающихся полутора часов, и… попадает в тюремный изолятор. К тому же оказывается, что его жена, Галина Рыбак, вообще не выезжает на гастроли, но числится в ведомости на получение зарплаты. Смешной в капустнике в роли одесского куплетиста, он предстает в жизни весьма жестким человеком. Я слишком много места уделил этому человеку, чтобы потом рассказать, почему покидали родину такие честные и принципиальные киноартисты, как Савелий Крамаров, Олег Видов, и такие, как Борис Сичкин, над которым висело уголовное дело, условно закрытое после того, как он возвратил в казну незаконно полученные деньги. Увы, он был такой не один, и пусть несовершенным было тогда законодательство, но он его нарушил. Может сетовать лишь на то, что другие его коллеги в подобных случаях обошлись без суда. Они были более известны, чем он, и их защитили влиятельные в искусстве деятели.