Призмы - Ашер Лод

К счастью, в Тель-Хае сдерживать себя никому не надо. Окруженизм не только разрешает шум, но и поощряет его. Если в некотором, нееврейском, царстве русалка на ветвях сидит, то в лесу под Тель-Хаем сидит на ветке дама с контрабасом. На других ветвях сидят господа со скрипками и флейтами. Дамы и господа извлекают из своих инструментов сложнейший атональный гвалт.

Известный инструментальный ансамбль, приехавший посмотреть на чудеса окруженистов, проникся идеей творческого союза между искусством и природой и, недолго думая, поставил свой первый эксперимент. Полез на дерево.

К произведению, которое ансамбль исполняет между небом и землей, напряженно глядя в ноты, хорошо идет рык бульдозера, работающего по соседству в глубоком ущелье. Там вмешивается в природу моторизованный окруженист. Он оставляет на неведомых дорожках следы невиданных зверей, пригнав бульдозер туда, откуда без трактора не выбраться.

Подумаешь, пригнал бульдозер, как бы отвечает ему профессор Хайфского университета, прибывший на "хеппенинг" не более не менее как с лазерным агрегатом.

Ночью профессор протягивает над горами и долинами струну лазерного луча, ослепительную и тревожную, в память о защитниках Тель-Хая.

Утром другой участник "хеппенинга" приходит к замшелому валуну у дома, где жили и погибли Трумпельдор и его товарищи, и наклеивает на валун заголовки, вырезанные из забытых газет, некогда разнесших весть о трагедии в Тель-Хае. Третий идет в дом и ставит на пол тарелки, налитые краской цвета крови.

На дворе меж тем колдуют поклонники чистого окруженизма. Среди них творит и любитель-скульптор из киббуца, приверженец древней истории. Он методически закапывает в землю бюсты своей работы и методически раскапывает их. Вместе с ним переживает радость археологического открытия компания самодеятельных гитаристов, по такому случаю бросивших тренькать на гитаре.

Тем временем на центральной площадке, отведенной под показательные выступления мэтров, разражается крупный скандал. Площадку попытался оккупировать студент художественного училища "Бецалель". Он привез из Иерусалима тюк полиэтилена, а также компрессор. По мере того, как полиэтилен надувался, перед глазами публики из тюка вставало нечто вроде лошади, которая толчками росла вверх, постепенно принимая очертания жирафа. Однако администрация мастерской под открытым небом не потерпела незваное зоопроизведение на почетном месте. Она выдернула вилку компрессора из розетки. Как только компрессор задохнулся, жираф вздрогнул, обмяк и спарашютировал на своего создателя под восторженные аплодисменты публики.

Наплевав на все окружансы, она зааплодировала ею же созданному народному театру, постоянно действующему в Израиле, хотя нигде постоянно не прописанному.

"Происшествие"

Черный ирис — эндемное растение, растет только в Израиле, да и то не повсюду, а лишь на горе Гилбоа и еще на берегу моря под Наталией. Его исчерна-лиловые лепестки с вишневым отливом колышутся по ветру, поражая странным сочетанием полевой простоты с изысканной экзотикой.

Цветок черного ириса дает некоторое представление о внешности Ирис Шитрит. Живет Ирис в Бат-Яме, ей девятнадцать лет, отец ее марокканский еврей, у Ирис есть еще две маленькие сводные сестры от второго брака отца. Как все девушки ее возраста, Ирис проходит военную службу. Служит она на радиостанции Цахала. Накануне Пасхи Ирис постучалась в кабинет начальника станции, журналистки Эдны Пеэр, и попросила газету:

— Я слышала, есть объявление о десятой годовщине происшествия.

— Какого? — не поняла Пеэр.

— Я ведь из Кирьят-Шмона, — сказала Ирис. — В Бат-Ям мы переехали недавно.

Десять лет назад, на третий день Пасхи в шесть утра, как всегда, ее отец вышел из Кирьят-Шмона на фабрику соседнего киббуца. Сквозь ровный шум станков Йосеф Шитрит услыхал выстрелы со стороны поселка. "Успокойся, не у тебя одного там жена и дети", — сказал ему мастер цеха, но отпустил домой. Шитрит побежал со всех ног и на бегу услышал чей-то крик: "Йосеф, в вашем доме террористы!" Не помня себя, он влетел на свою улицу: войска, полиция, пожарные машины, скорая помощь.

В Кирьят-Шмона все жили под страхом смерти, налетавшей внезапно из Ливана. Но на этот раз несчастье вошло прямо в его дом. Он подскочил к Элиэзеру, поселковому полицейскому, пытаясь вырвать у него автомат, чтобы бежать с оружием к себе на четвертый этаж. Шитрита схватили за руки, повисли у него на шее так, что даже кричать не мог, только хрипел: "Я же солдат, пустите!" В этот момент на балконе его квартиры появилась девятилетняя дочка Шитрита с их песиком под мышкой... Йосеф дернулся, чуть не стряхнув повисших на нем людей: "Ирис, где наши? Где Аарон?!"

— Нет уже, — сказала Ирис мальчишеским дискантом.

— Что?! Где Моти?

— Тоже убит.

— Где мама? Где Йохи?

— Еще живые. Я смотрю за ними, — Ирис повернулась и скрылась в комнате.

В половине седьмого утра Ирис, Аарон, Моти, Йохи и мать услышали автоматные очереди: террористы расстреливали детей Шошаны из нижней квартиры. Швырнув напоследок гранату, террористы понеслись с третьего этажа на четвертый и выломали прикладами дверь. Увидев мать с четырьмя детьми, они начали загонять свежие обоймы в Калашниковы.

Когда в дверь застучали приклады, песик юркнул в заднюю комнату. Ирис бросилась за собакой, волоча за собой пятилетнего Моти. Песик нырнул в раскрывшийся платяной шкаф. Ирис прыгнула за ним, а утащить Моти не успела — его убило автоматной очередью. На Моти свалился убитый Аарон.

В тишине после грохота стрельбы, когда террористы ушли в другую квартиру, песик вылез из шкафа и, семеня за Ирис вокруг мамы и сестры, стал обнюхивать брызги на полу и осторожно лизать из лужи.

Ирис пробовала заткнуть рану на спине у матери ватой из перевязочного пакета. Все равно лилось, как из крана. У сестры рука, отсеченная автоматной очередью, висела на кусочке кожи. Сестра попросила пить, но напиться не смогла. Тогда Ирис задрала на сестре платье и увидела, что живот у нее весь в дырках.

Внизу выл отец и рвался из рук навалившихся на него людей. Наверху, прижав к груди собаку, Ирис сидела на корточках возле сестры и матери, сидела и не уходила, хотя мать приказывала Ирис накрыть ее чистой простыней, а самой спрятаться в ванной.

Так продолжалось не минуту и не две — полтора часа. Террористы захватили целый жилой дом. Войска в таких случаях не спешат, с плеча не рубят.

Через полтора часа в комнату вошел незнакомый пацан. Ирис подумала: смерть пришла — для нее пятнадцатилетний Гил Шишо был очень взрослым мужчиной, и она приняла его за террориста. Пацан явился снизу, из толпы жителей Кирьят-Шмона, собравшихся позади оцепленного вокруг дома. Не выдержав бездействия, Гил шепотом спросил у Шитрита номер квартиры и направился к дому. Его никто не задержал, таким неожиданным и невероятным было это зрелище: мальчишка, идущий в лапы к террористам. Благополучно пройдя по лестнице и войдя в квартиру, Гил попробовал остановить у матери кровь. Мать спросила у него про отца. Ирис наклонилась над матерью и взмолилась: "Уже идет, потерпи еще немножечко!" Но тут она увидела, что глаза у матери уже на нее не глядят, а смотрят в потолок.

Гил вышел на лестницу, нашел брошенный "Калашников", велел Ирис приготовиться идти за ним, хотел было вынести и ее сестру, но из-за ее руки отказался от этой мысли, и повел Ирис вниз, прихватив по дороге еще беременную соседку и прикрывая движение оружием, которым и пользоваться-то не умел. Так они появились перед не помнившим себя Шитритом, перед всеми, кто под прикрытием машин и деревьев оцепил этот страшный дом: девочка с собакой, за нею женщина на сносях и, наконец, пацан, который отступал, пятясь спиной к ним и наставив на окна автомат.

Вот, что Ирис назвала "происшествием", лишь теперь, десять лет спустя, рассказав подробности. Десять лет Ирис и ее отец молчали, не в силах заговорить про шкаф.

Про брызги на полу.

Земля Шемер, Земля Кейнана

На экране телефильм Мордехая Киршенбойма о двух идейных союзниках и противниках в то же время.

У писателя и публициста Амоса Кейнана и у композитора Наоми Шемер совершенно одинаковое высшее мерило ценностей — земля, куда после двухтысячелетнего отсутствия вернулись евреи. У Шемер и Кейнана совершенно непримиримые взгляды на отношение к этой земле вернувшихся изгнанников, как и на вопрос о том, что вообще значит — вернуться на свою землю.

Для Наоми Шемер такого вопроса просто не существует: раз еврей прижился на своей земле и никому ее не уступает — он вернулся. Политическое следствие такого взгляда: Шемер за аннексию Иудеи и Самарии и против ухода из Ямита. И тут у нее нет большего противника, чем Кейнан. Для него вернуться на свою землю — значит восстановить с нею те исконные почвенные узы, которые мы, изгнанники, утеряли, и которыми овладел после нас палестинский араб. Политическое следствие такого взгляда: Кейнан за создание палестинского государства в Иудее и Самарии.