Призмы - Ашер Лод

Коренной израильтянин Карпин судит коренных израильтян. Он не говорит о нас, о репатриантах, пытающихся ущипнуть кусочек немецкого сала. Мы — нет, не все, разумеется, не все! — беремся доказывать свое знание немецких колыбельных песен, чтобы выколотить немножко германского пособия на спокойную еврейскую старость. И мы — не все, разумеется, не все! — меняем Тель-Авив и Хайфу на Берлин и Аахен, не догадавшись, кажется, освоить заново только Вормс. Послушать таких новоявленных немцев из СССР через Израиль — не надо слушать канцлера Шмидта: они вам поклянутся памятью родной матери, погибшей от руки нацистов, что в Германии ныне пошел иной немец, только и мечтающий о том, как бы услужить еврею.

Кажется, так оно и есть, если поглядеть на физиономии немецких поклонников Кишона на банкете. Мы обрели свое государство, но еще не скоро обретем достоинство средневековых вормских евреев.

Театр профессора органической химии

К приезду Миттерана наше телевидение показало французский фильм. Фильм посвящен жизни и творчеству Жака Бреля, страдальца-поэта. Брель больше всего известен как эстрадник, потому что о своих муках в этом мире, который живет не по правде, он кричал с эстрады.

Воспаленная совесть роднит далеких и абсолютно непохожих людей. Поэтому фильм о рано умершем певце-бельгийце из Парижа напомнил мне о документальной ленте израильского телевидения, посвященной благополучно здравствующему в Иерусалиме старику-еврею, профессору органической химии и нейрофизиологии Йешаягу Лейбовичу.

В Израиле профессор знаменит не работами по энзимам, снискавшими ему известность в научном мире, а криком о том, как жить по правде.

Авторы фильма замечают, что многие считают старого биолога интереснейшим современным израильским мыслителем, а многие другие решительно отказывают ему в этой чести. Есть еще и такие, кто вообще записывает Лейбовича в еретики. Дело в том, что речь идет о человеке верующем, неукоснительно выполняющем предписания религии, тогда как его религиозное мировоззрение поражает вызывающей непокорностью. Его интеллектуальное бесстрашие не уступает мужеству, которое Лейбович доказал в Войну за Независимость, когда командовал ротой защитников осажденного Иерусалима.

Я понимаю, что моим бывшим соотечественникам, с молоком матери впитавшим мнение, будто религия есть опиум для народа, трудно вообразить себе свободомыслящего ортодокса. В Израиле, надо признать, такое сочетание тоже встречается не каждый день. Но факт остается фактом. Лейбович — неотъемлемая часть израильской действительности. Невозможно представить интеллектуальную жизнь страны без радиокомментариев Лейбовича к Торе, без его взрывных или подрывных (зависит от точки зрения) речей в университетских и школьных аудиториях. Без телевизионных диспутов, когда зритель заранее потирает руки при одном виде угрюмого Лейбовича и при первом же звуке его тишайшего голоса, которым он бубнит себе под нос, пока не закричит душераздирающим фальцетом.

Фильм показывает один такой диспут, заснятый в пограничном поселке, в двухстах километрах от Иерусалима. Показано и то, как старик вместе с оппонентами одолевает дорогу туда в тряском джипе. Зачем, спрашивается, в восемьдесят с лишним лет тащиться в такую даль? И вообще, почему специалист по энзимам занимается абсолютно не своим делом?

А потому, что душа молчать не может, как говорит Брель во французском фильме в ответ на вопрос, что заставило его, сына богатых родителей, приготовивших ему уютную, тихую карьеру, метаться по эстрадам мира.

Лейбович тащится в пограничный поселок Маалот, населенный отнюдь не одними философами, и тем не менее зал забит битком.

Начинается, можно сказать, спектакль Лейбовича. Лейбович затмевает собой всех своих оппонентов. Он не только завоевывает зал, но и ведет себя так, что кто-то из публики выкрикивает: "Профессор, вы устраиваете театр!"

У Лейбовича всегда и везде много противников, но как раз эта реплика верная. Его мрачность, его речь, игра голосом, манера начинать со смиреннейшего пианиссимо, чтобы взвиться к сокрушительному форте — все это действительно театр. И все-таки Лейбович не играет на публику — он просто так устроен. Держится не по канонам, выражается так, что заставляет людей вздрагивать.

На диспуте в Маалоте зашла речь о массовой культуре. Глянув исподлобья в зал, где сидели, как уже было сказано, не одни философы, Лейбович дал ей такое определение:

— Одиннадцать хулиганов дерутся мячом с одиннадцатью другими хулиганами.

Между прочим, можно не сомневаться, что Лейбович знает правила "хулиганской игры" и разбирается в ее тонкостях не хуже международных футбольных судей. Его критики с огорчением признают, что знаниям его и памяти, кажется, нет предела. Разбудите Лейбовича среди ночи, и он так же легко прочитает сонет Шекспира, как и лекцию о такелаже парусного флота. Но как не возвышает он себя над слушателями, никогда им не демонстрируя свою необъятную эрудицию, так и не кокетничает с ними, не делая ровно никаких авансов. Наоборот. В отличие от всех, кто выступает на публике, Лейбович не только не заискивает перед ней, но и отчитывает ее. На диспуте в Маалоте, например, он бросает в зал, что публика — дура.

Есть, надо сказать, как бы два Лейбовича. Один занят, как все израильтяне, злобой дня и стоит, как любой израильтянин, на определенной политической позиции. Другой — поглощен судьбами человека на Земле. Например, сторонников удержать за Израилем Иудею с Самарией или, наоборот, отдать их (Лейбович категорически за то, чтобы отдать — и немедленно) у нас хоть отбавляй. Но нет второго Лейбовича, который заставлял бы широкую публику подумать, что называется, о душе, то есть оторвать взгляд от острейших, но все-таки "подножных" вопросов.

Во французском фильме Брель говорит, что люди, может быть, отмоются от скверны, если открыть человеку, что он — Бог. Лестное открытие, давно сделанное знаменитыми гуманистами при дворах знаменитых тиранов. В израильском фильме, да и с любой трибуны Йешаягу Лейбович твердит прямо противоположное: стоит лишь честно взглянуть на историю человеческих поступков, чтобы убедиться, что человек — это не звучит гордо.

Человек не спасется ни крупной, ни мелкой лестью, которой его кормят испокон веков.

Но Лейбович громит человека не за его пороки. Человеческие недостатки, он полагает, такие же естественные и генетически заданные, как токсины, вырабатываемые организмом. Поэтому пороки человека рано или поздно его погубят. Спасение только в победе над собственной природой.

Йешаягу Лейбович не собирается поучать французов или русских. Счет он предъявляет исключительно своему народу. Которому, по его мнению, давно указан путь борьбы со своим низменным естеством. На диспуте Лейбович говорит, что Шулхан Арух — кодекс поведения верующего еврея — не случайно открывается императивом "возобладай!". Так, с первого же слова кодекс требует, чтобы человек победил свою натуру. "Ни более ни менее!" — фальцетом кричит оппонентам профессор химических и биологических наук.

Поди победи собственную природу, да еще убеди других стать на этот невозможный путь. Старик и тут не строит себе никаких иллюзий — просто не может молчать.

Брель не перековал человечество, пожаловав его в боги. Лейбович не исправит израильтян, дав им хорошего пинка под зад. И все-таки люди бегут на Лейбовича и на его театр.

Из старой оперы

В день нашего национального праздника в амфитеатре "Брехат ха-султан", который расположен под открытым небом на фоне Старого Иерусалима, воспетого в несчетных молитвах и стихах, был исполнен "Восемьсот двенадцатый год" со всеми пушками и фейерверками. При полном уважении к Чайковскому, я не знаю, зачем в честь Дня Независимости Государства Израиль надо непременно играть популярное произведение, где православный гимн "Боже, царя храни" исторически верно наказывает французскую "Марсельезу".

Рихард Вагнер, нелюбезно относившийся к нашей нации, между прочим, утверждал, что Бог отказал иудеям в чувстве меры и в хорошем вкусе. В клевете ненавистников всегда есть много справедливого. Я бы не спорил с великим немцем и его единомышленниками, если бы они сами были боги, свободные от какого бы то ни было изъяна. А главное — если б не практические выводы, которые они делали во все времена из анализа еврейских недостатков.

Мы сами знаем свои слабости и боремся с ними не хуже, чем французы и англичане с пороками своего национального характера. То есть с тем же успехом.

Но все это между прочим.

Концертом дирижировал знаменитый гость из Америки Леонард Бернстайн. В свои шестьдесят пять лет это уже не тот баловень судьбы, блистающий не только музыкальными талантами, но и светскими успехами, и выгодной внешностью, каким он выглядел на облитых лаком обложках модных иллюстрированных журналов. Сегодня на лице у него следы не просто возраста, а того еврейского возраста, который выдает многих евреев на старости лет. И в интервью репортеру нашего телевидения Бернстайн подчеркнул, что в Израиль он приезжает почти ежегодно, а затем поспешил сказать и о любви к Иерусалиму. Даже к некоторым вещам в этом городе, в общем-то для него неприемлемым. В Иерусалиме, сказал он с чувством, еврей может стерпеть и то, чего терпеть не следует. Тут Бернстайн сообщил, что он и сам уже неоднократно подумывал репатриироваться. Да всякий раз что-нибудь мешало.