Русский национализм и Российская империя: Кампания против «вражеских подданных» в годы Первой мировой войны - Эрик Лор

Несмотря на все новые свидетельства значительного экономического ущерба от ликвидационной программы, немногие чиновники признавали необходимость мягкого подхода, выражавшегося в расширении предоставления льгот. Одной из причин этого была бдительность консервативной печати, внимательно следившей за каждым значительным решением властей в данном вопросе. Чиновники по всей империи были весьма чувствительны к статьям в «Новом времени», «Вечернем времени» и других популярных газетах и к малейшему намеку на мягкость того или иного бюрократа в борьбе с немецким засильем. По свидетельству крупного чиновника МВД Н.П. Харламова, несколько занимавших высокие посты бюрократов и администраторов немецкого происхождения, таких как херсонский губернатор барон Н.А. Гревениц, были особенно агрессивны и безжалостны в исполнении всех репрессивных указов, поскольку стремились отвести от себя обвинения в симпатиях к немцам. Крупные чиновники с русскими фамилиями также не чувствовали себя спокойно. Харламов сам признавался в том, что отклонял многие очевидно стоившие удовлетворения ходатайства о льготах, опасаясь увидеть свою фамилию на страницах «Нового времени»{391}.

Исключения и льготы обычно предоставлялись в форме временных отсрочек и никоим образом не служили средством всесторонней перестройки долговременных целей ликвидационной программы: их получали либо лица, доказавшие свою принадлежность к привилегированной национальности, либо могущие подтвердить, что их предприятие действительно необходимо для укрепления боеспособности армии. Как ни иронично, но последняя категория противоречила одной из основных смыслообразующих целей программы — удалению подозрительных лиц с деликатных позиций в народном хозяйстве, где они якобы активно участвуют в саботаже, а вместе с ними и всех враждебных и вражеских подданных со всех важных постов, находясь на которых они якобы экономически подавляют русских. Правая печать быстро обнаружила и указала на эти противоречия, начав очередную озлобленную кампанию против правительственных чиновников, обвиняя их в предательском «покровительстве» влиятельным немцам и иностранцам. Таким образом, хотя власти осуществляли на практике довольно радикальный вариант репрессивной программы, это не помогло правительству приобрести общественную поддержку даже со стороны правых кругов, не видевших ни малейшей возможности для компромисса по столь спорной проблеме, уже успевшей попасть в крайне эмоционально накаленное поле между такими полюсами, как измена и патриотизм.

Статистика последствий экспроприации

Непосредственные земельные конфискации прежде всего относились (и наиболее полным образом их затрагивали) именно к неприятельским подданным. Доклады губернаторов показывают, что к лету 1916 г. в большинстве губерний все до единого земельные имущества вражеских подданных были конфискованы. Однако вражеские подданные владели сравнительно небольшой долей земли, намеченной для экспроприации (2906 участков общей площадью 296 351 дес.){392}.

Экспроприация земель русских враждебных подданных в крупных масштабах практически не начиналась до конца 1916 г., поскольку февральские указы содержали целый ряд ограничений, а также по причине постоянно передвигаемых сроков окончания кампании, растянувших процесс их исполнения на долгие месяцы. Лицам, чья собственность оказалась внутри 150- и 100-верстного запретных поясов, было предписано окончательно покинуть запретные зоны соответственно в десяти- и шестимесячный срок после публикации списков участков, предназначенных к конфискации. Большинство списков были опубликованы между апрелем и июнем 1915 г., следовательно, экспроприация не могла начаться до февраля 1916 г. Указы декабря 1915 г. ужесточили данные условия, предоставляя всем российским подданным лишь 10 месяцев после публикации списков до начала принудительной конфискации. Поскольку к марту 1916 г. в районах, включенных в действие репрессивного законодательства в декабре 1915 г., были опубликованы лишь немногие списки, конфискация там могла начаться только в начале 1917 г.

Исходя из такого графика, нисколько не удивительно, что лишь небольшая часть появившихся в списках земельных имуществ была реально конфискована до Февральской революции. В нашем распоряжении нет точных данных о большей части «добровольных» распродаж земли фермерами, пытавшимися выручить хотя бы что-то до истечения указанных сроков; доступны лишь разрозненные цифры о принудительных аукционах. С того момента как Крестьянский банк в декабре 1915 г. получил право преимущественной покупки земель враждебных подданных, он начал вести наиболее полную и точную регистрацию конфискаций. Согласно этим данным, на 1 января 1917 г. 1923 земельных участка, принадлежавших российским подданным, общей площадью 665 892 дес. были принудительно направлены на публичные торги и проданы по совокупной цене в 123 млн. руб. Кроме того, сам Крестьянский банк принял решение о приобретении 1127 участков площадью 516 749 дес. и к тому времени уже завершил процедуру покупки 431 участка общей площадью 144 894 дес. и стоимостью 22 млн. руб.{393}

Конфискации продолжали проводиться с возрастающей скоростью в первые два месяца 1917 г. вплоть до Февральской революции. В печати сообщалось о крупных распродажах земли на публичных торгах в эти два месяца, включая 100 тыс. дес. в январе в Херсонской губернии и 130 тыс. дес. в Бессарабской губернии за один день торгов{394}. По подсчетам Линдемана, в феврале в южных губерниях проводилось 20—30 аукционов ежедневно{395}. Крестьянский банк в начале 1917 г. также резко увеличил свою активность в приобретении земли. К 1 марта он приобрел уже 920 тыс. дес. за 140 млн. руб.{396}

К началу Февральской революции царский режим всенародно объявил о своем стремлении конфисковать земельные владения общей площадью более 6 млн. дес. более чем у полумиллиона своих подданных и уже начал этот процесс, насильственно экспроприировав около 2 млн. дес, не говоря уже о значительных земельных имуществах, переданных новым хозяевам на территориях, находившихся на военном положении[134]. Построенные на довоенных административных моделях и правилах, ограничивающих землевладение исходя из признаков национальности и гражданства, проекты, реализованные в течение Первой мировой войны, распространили репрессивную политику, основанную на принципах земля = национальность, на новые группы населения.

Программа была нацелена на радикальную трансформацию демографических показателей земельной собственности и расселения в империи, стремясь навсегда удалить определенные категории населения и заменить их представителями привилегированных национальностей. Выбор правительства в пользу именно такой конфискационной кампании имел принципиальное значение в свете растущего напряжения в деревне вокруг вопросов частной собственности на землю в целом. В некоторых районах значительного немецкого расселения, таких как Волынская губерния, немцы составляли основную массу сельского населения, ведущего хуторское хозяйство[135]. Превращение немцев во врагов, чье имущество подлежит конфискации, придавало статус официально одобренной популярной идее, бытовавшей среди крестьян, о том, что хутора и другие формы частной земельной собственности незаконны{397}.[136] На макроуровне экспроприация частной земельной собственности (той самой, которую Столыпин стремился создать) в масштабах, сопоставимых с результатами столыпинской аграрной реформы, указывает на важнейший сдвиг в политике самого правительства[137]. Во время войны режим решился на резкий разворот от поддержки обширной программы по созданию и защите частного землевладения к сопоставимой по масштабу программе «национализации» земли путем конфискации частного земельного имущества.

Глава 5.

ВЕЛИКОЕ ВЫСЕЛЕНИЕ НАРОДОВ

Из всех практик, составляющих идеологию «национализирующегося государства» (nationalizing state), насильственное переселение — едва ли не самая драматичная. Насильственное перемещение населения, последовавшее за Балканскими войнами непосредственно перед Первой мировой войной, депортации армян в 1915 г., взаимообмен населением ряда государств накануне Первой мировой войны и еще более масштабные перемещения и массовые убийства во время Второй мировой войны и их последствия — все это показывает, насколько важны были принудительные перемещения народов для перестраивания имперского и постимперского пространства в национальные государства. В этом широком контексте насильственное перемещение национальных групп внутри Российской империи во время Первой мировой войны занимает важное место в истории Европы как один из наиболее ранних примеров широкомасштабного, санкционированного государством насильственного переселения в XX столетии. Это был важный первоначальный шаг в сторону от имперского мироустройства и «смешения» (mixing) народов в течение периода долгого мира в XIX в., предшествовавшего 1914 г., к «обособлению» (unmixing) народов в эпоху войн и становления национальных государств.