Месть смертника. Штрафбат - Руслан Сахарчук

Всего через десять минут после Смирнова настал черед Лысенко. За час, прошедший после вызова борца-артиллериста, Телятин начал глупо хихикать, Белоконь до тошноты накурился крепкой махорки из мешочка, а Ковальчук заснул с открытыми глазами.

Телятина двое особистов ввели в помещение под руки. Через двадцать минут то же самое попытались сделать с Ковальчуком, но он разбросал сопровождающих и пошел сам.

Белоконь остался один. Он невыносимо долго прохаживался по скрипучей веранде, оценивающе посматривал на часовых снаружи и уже собрался попросить бумагу, чтобы написать Люсе последнее письмо, как вдруг услышал:

– Рядовой штрафного батальона Василий Белоконь!

И Белоконь вошел к особистам.

Его привели в небольшую комнатку с двумя столами. Рыхлого майора НКВД в ней не было.

Первый стол был завален бумагами и заставлен светильниками и чернильницами. За ним трудились два лейтенанта – оба вполне могли быть братьями оставшегося на поле брани Лютикова, настолько они были схожи в главных чертах. Возле второго стола, со скатертью, самоваром и чашками, стояло неуместное здесь плетеное кресло-качалка. В кресле восседал довольно оригинальный субъект из высшего начальствующего состава НКВД. Человек неопределенного возраста, с мышиным цветом волос и лица, среднего роста… но с черной повязкой на глазу и с острым крюком вместо кисти. Воротник кителя был застегнут до последней пуговицы, на петлицах красовались два ромба.

– Здравия желаю, товарищ генерал-майор! – приветствовал его Белоконь.

Человек в кресле-качалке ухмыльнулся.

– Вот ты, значит, какой… – сказал он. – Садись, дружок. Не туда, садись поближе к столу, угощу чаем. Давно ведь чаю не пил? Я имею в виду настоящий чай.

– С мобилизации, товарищ генерал-майор, – ответил Белоконь.

Он сел у стола и положил руки на колени. Высший чин НКВД его откровенно разглядывал, продолжая говорить.

– Называй меня Романом Федоровичем. Или уж по-уставному: товарищ старший майор госбезопасности Никольский. Генерал-майор – звание общевойсковое, а в ГБ у всех персональные.

Один из близнецов Лютикова передал старшему майору госбезопасности пухлую папку.

– Лейтенант, налей чайку нашему гостю, – сказал Роман Федорович.

Перед Белоконем поставили стакан в подстаканнике. Пока Никольский одной рукой раскладывал папку у себя на коленях, он отхлебнул кипятку. Это в самом деле был настоящий крепкий чай – горький и вкусный.

– Бери сахар, дружок, – сказал Никольский. – Сушки вот. Давай без церемоний, по-свойски…

– Спасибо, товарищ ге… Роман Федорович.

– …тебе ведь терять уже нечего, – закончил Никольский.

Белоконь сумел не закашляться. Ему было все равно, уронит ли он лицо перед особистским генералом, но вот расплескать чай было бы жалко. Больше, небось, не нальют.

– Какая интересная у тебя карьера, Белоконь!.. – произнес Роман Федорович, не отрываясь от бумаг. – Если это можно назвать карьерой… Но ведь служил же, и служил неплохо! Как следует из дела, проявлял сноровку и смекалку в управлении гаубицей «М-30» в походных и боевых условиях. За что и назначен командиром орудия с присвоением внеочередного звания сержанта… А до войны, значит, востребован в… хм, здесь написано «в декоративной отрасли кузнечного дела». Это как? Левша? Блох подковывал?

Белоконь подумал, что в папке наверняка все подробно расписано.

– Никак нет, – сказал он. – Изготовление узорных ворот, оград, решеток…

– Понял-понял, – перебил Никольский. – Согласен, нужная профессия. Особенно в большом городе.

– Так точно, товарищ старший майор госбезопасности.

Никольский сделал знак лейтенантам. С его колен убрали папку, а в руку дали стакан с чаем.

– Ну вот, – сказал он. – Такое прекрасное начало и вдруг – мародерство, подозрение в диверсионной деятельности…

Белоконь молча пил свой чай и ждал, пока особистский генерал закончит эту затянувшуюся прелюдию. Однако тот не спешил.

– Но ведь искупил же ты, дружок, все искупил! Кровью и делом. Пойти и умереть в штрафной роте – это тьфу, ерунда! Красной Армии нужны именно такие поступки, как твой! Чтобы с пользой! Чтобы и языка с документами взять, и фрицев порубить на окрошку. Наградили тебя справедливо, не забыли и не обидели, разве не так?

– Так, Роман Федорович.

– А если так, то почему на нашего человека с кулаками полез?

– Личные счеты, товарищ старший майор госбезопасности.

Никольский протянул свой крюк к тарелке и подцепил на него баранок. Повертел, полюбовался.

– Эти штучки, – сказал он, – оставь для мирного времени. У младшего командира рабоче-крестьянской Красной Армии не может быть ничего личного к офицеру наркомата внутренних дел. Это понятно, дружок?

– Так точно.

Роман Федорович отправил баранку в рот и громко ею захрустел. Белоконь допил чай.

– Твое дело, – сказал Никольский, цепляя крюком следующую сушку, – пересмотрели. Начальник Особого отдела твоей дивизии… тот самый, которого ты зверски избил… признал наказание слишком мягким. Вместо штрафного батальона тебя приговорили к расстрелу.

Белоконь молча ждал продолжения. Перед расстрелом чаем не угощают. Впрочем, его пока не расстреливали – возможно, теперь иной порядок.

Он не чувствовал страха. Главное, добиться, чтобы перед казнью разрешили написать жене. Хотя бы две строчки о том, что он всегда будет ее любить. И детям – попросить прощения за будущее, которое их ждет. И – ни слова о Рите. Ни одного слова.

РИТА!

В голове вспыхнул ее образ – ничуть не поблекший, такой же яркий, как и прежде.

…Написать ей отдельное письмо. Записку на клочке бумаги. Три слова! Два! Одно: «люблю»… Какой же он дурак! Что же он наделал…

– Жалеешь, что избил нашего человека? – спросил Никольский.

Все это время он с интересом наблюдал за лицом Белоконя своим маленьким внимательным глазом.

– Жалею…

«…что не задушил!» – добавил Белоконь про себя.

– Ты из породы везунчиков, дружок, – сказал Роман Федорович. – Только по молодости не умеешь воспользоваться своим везением. А оно ведь никуда не делось, оно с тобой даже сейчас… Лейтенант, ты там заснул?! Еще чаю!

Никольскому тут же подали новый стакан.

– И нашему гостю, лейтенант, всегда ты забываешь про гостей!

Белоконь тоже получил вторую порцию – близнец Лютикова с таким остервенением сунул стакан ему в руки, что немного горячего чая пролилось на залатанные штрафные бриджи.

– Не люблю пить в одиночку, – пояснил Никольский. – Даже чай. Итак, Белоконь, тебе по-прежнему везет. Иначе тебя бы уже скормили свиньям. Свинки здесь уже и не таких дружков едали. Понимаешь, о чем я?

Белоконь кивнул.

– Мы дадим тебе еще один шанс, – сказал Роман Федорович. – Уж не знаю, который по счету, но точно последний.

– Спасибо, товарищ старший майор госбезопасности.

Белоконь пока не понимал, к чему клонит общительный особистский генерал, и терялся в догадках. Неужели простое доносительство? У НКВД и без него повсюду глаза и уши, к тому же это слишком мелкая услуга для помилования…

– Какое у тебя интересное лицо, – заметил Никольский. – Каждая мысль на нем – как на ладони. Нет, мы не испытываем недостатка во внутренней агентуре, это ты напрасно. Тем более в агентуре с такими говорящими лицами. Нам нужна твоя удача, дружок.

Во время дальнейшего разговора Белоконь выпил три кружки горячего чая и пропотел, как в бане. Если бы инструктаж затянулся, замечательный генеральский напиток полился бы у него из ушей.

Говорил Никольский, Белоконь лишь кивал, соглашался, задавал короткие недоуменные вопросы или просто отмалчивался. Под конец старший майор госбезопасности так воодушевился, что выскочил из кресла-качалки – при этом обнаружилось, что он сильно хромает – и стал возбужденно ковылять по комнате, тыкая в Белоконя крюком с вертящейся на нем сушкой.

– Снайперы!!! – кричал он. – Боевая группа!!!.. Охрана – тьфу!.. Заложить фугас!!!.. Родина доверила!!!.. И на окрошку!!!

Белоконь утвердительно кивал, чтобы выразить энтузиазм и заинтересованность. Выхода не было. Задание, которое доверяла и поручала Белоконю ГБ, было фантастической операцией с минимальными шансами на успех. Но на словах оно выглядело достаточно простым.

«Дольх», а по-русски «Кинжал». Так, оказывается, называлась та самая немецкая операция, в ходе которой Сталинград был отрезан от значительной части резервов. Линия прорыва за Дон на карте напоминала клиновидное острие, направленное на железную дорогу Калач – Сталинград. Штрафной батальон Титова участвовал в попытке переломить лезвие «Дольха». Но Белоконю этого, конечно, объяснять было не нужно, он и сам все прекрасно видел.

А что, собственно, он видел? Только дым и заблеванную каску перед собой…

Других столь же масштабных попыток противостоять операции не предпринималось. Были ответные действия Красной Армии, самоотверженная работа 3-го отдела разведуправления Сталинградского фронта, еще кое-что… Не вдаваясь в подробности, Никольский дал понять, что все эти мероприятия не принесли пользы отнюдь не из-за личного состава Красной Армии – никто не отрицает мужества советских воинов. Дело было в качестве организации войск «Кинжала». Оперативность, точность и невероятная слаженность реакции немцев на любую атаку говорила о том, что операцией руководит группа гениальных кукловодов. То есть полководцев.