Месть смертника. Штрафбат - Руслан Сахарчук

Руслан Сахарчук

Месть смертника Штрафбат

Август 1942 года.

Приволжье

Пегая мохноногая кляча едва плелась, и было непонятно, как ей удавалось поднимать столько пыли. Лошадь мучили оводы. Она отмахивалась пышным хвостом, то и дело по-собачьи встряхивала боками, но все это только распаляло проклятых насекомых. Пегая страдала за Родину. Она тащила из города огромную телегу с трофейными боеприпасами, c задней частью коровьей туши и небритым, широкоплечим красноармейцем по фамилии Белоконь, с большим топором на коленях. На вид мужчине (забинтованная голова, черные круги вокруг глаз) было меньше тридцати. Лицо его было открытое и простое.

Поводья волочились по земле, но до этого никому не было дела. Щурясь от солнечных бликов на лезвии топора, Белоконь снова и снова проводил по нему точильным камнем. Перед поездкой в отбитый у нацистов городок он поспорил с Сивым, что прихватит там топор и начисто сбреет свою светлую, но жесткую, как наждак, щетину. Громоздкий колун для дров Белоконь честно выменял на немецкую губную гармошку, из которой он умел извлекать лишь один приличный звук – гудок паровоза. Но гармошку все равно было жалко. Между тем на кону был портсигар, полный роскошных фашистских папирос, поэтому бывший сержант артиллерии, а ныне – старшина штрафного батальона Василий Белоконь дал себе команду отставить сантименты.

Теперь он доводил без того острый топор до кондиции. Чтоб был острее шашки.

Белоконь был уверен, что Сивой, проиграй он спор, не отдаст портсигар по-хорошему – начнет юлить. Значит, получит в рыло, решил старшина. Сивому давно пора ввернуть кое-куда черенок от лопаты – за наглость его лагерную. С этой мыслью разморенный Белоконь задремал.

Его разбудил нарастающий автомобильный гул. Белоконь вздрогнул, резко вскинул голову и обомлел: в сторону освобожденного городка пылили машины. Два аккуратных немецких грузовика были пугающе близко.

Пока Белоконь был так беспечно занят, пегая довезла его до развилки и нерешительно остановилась. Правый рукав дороги вился вдоль поля, по краю поросшего бурьяном в человеческий рост, а левый уходил в лесную просеку. Оттуда и надвигался фашистский транспорт. Грузовики тяжело переваливались на ухабах – до старшины долетали обрывки проклятий, которыми немцы сопровождали каждую яму на дороге.

Двигаясь, как во сне, Белоконь стал искать в телеге гранаты. Ему подвернулась связка из трех осколочных. Штрафники называли их «русской тройкой» и использовали для штурма окопов. Белоконь прикрыл связку краем брезента. На сваленные рядом с ним винтовки он даже не посмотрел.

Первый грузовик остановился в десятке метров от телеги, второй – чуть поодаль. Из кузова ближайшей машины выскочил молодой автоматчик в новенькой каске, посмотрел на старшину и глумливо ухмыльнулся. Нахохленный штрафник прижимал к груди топор. По-видимому, он выглядел чрезвычайно комично в своей грязной форме без знаков отличия. Эдакий русский ванька-дурак.

Белоконь стиснул зубы.

Фриц открыл дверцу кабины, и оттуда выбрался широкий офицер с красным мясистым лицом. Белоконь не смог определить род войск по витым погонам и решил, что это какой-то штабник. Офицер посмотрел сначала на лошадь, потом окинул взором телегу, глядя куда-то поверх нее. Он что-то сказал автоматчику, и тот подобострастно засмеялся.

Из второй машины появился еще один штабной нацист. Этот больше всего напоминал аиста, на которого натянули фуражку, нацепили красную полоску муара со свастикой и дали под мышку черный кожаный портфель.

Офицеры заговорили о чем-то на своем клокочущем языке. Автоматчик приблизился к Белоконю и задал вопрос, в котором старшина понял лишь слово «дойч».

– Найн, – ответил Белоконь, едва разлепив губы.

Ему казалось, что он все еще спит, покачиваясь на телеге. Немцы были какими-то ненастоящими.

Глядя на лошадь, мясистый штабной офицер отрывисто приказал по-русски:

– Стать на землю! Руки вверх!

Теперь штабник был совсем близко. Белоконь заметил, что его глаза смотрят в разные стороны, и понял, что косой немец говорит вовсе не с лошадью.

Старшина сполз с телеги. Он думал, что не боится, но все тело била крупная дрожь. Лучше бы он получил свою пулю при штурме высоты, когда был к этому готов.

– Глупый русский свинья, – сказал мясистый офицер и, глядя в сторону, указал на топор в поднятых руках: – Это надо положить на повозку.

Белоконь повиновался.

Второй штабник, аист с портфелем, буравил его маленькими злыми глазками с высоты своего роста. Он что-то сказал мясистому, тот подумал и перевел:

– Ты есть очень глупый зольдат и трус. Тебе хабэн… – офицер произнес несколько немецких слов, показывая рукой, будто срывает нашивки со своего френча, – и отправлять в атаку мит мясо.

Он замолчал и вновь задумался.

Слова подбирает, сволочь, решил Белоконь. Стало ясно, что нацисты распознали в нем штрафника и теперь глумятся. Белоконь вдруг осознал, что его трясет от ненависти. И с самого начала трясло лишь от нее. Значит, мясо. А вы не мясо, господа штабные фрицы…

– Глупый зольдат должен ползти и лизать мой сапог, фэрштэйст? – спросил косой мясистый фашист. – Начинай лизать мой сапог!

Видя, что глупый «зольдат» не начинает, он бросил несколько слов автоматчику. Тот рявкнул «яволь!», перехватил оружие одной рукой и, взяв с телеги топор, рукоятью ткнул Белоконя в солнечное сплетение. Старшина невольно согнулся. Последовал новый удар – на этот раз ему досталось обухом между лопаток. Белоконь повалился на землю.

– С-сука фашистская, – прошипел он, – сука, сука, сука!

Автоматчик несколько раз крепко пнул его под ребра. Белоконь приподнялся, но немец поставил на него ногу.

Пыль и песок залепили глаза и забились в глотку. В лицо ударил офицерский сапог. Белоконь попытался заслониться рукой, но на нее наступили. Сапог упирался в губы снова и снова – мясистый повторял, что его нужно лизать, пока Белоконь не уступил.

Вкуса он не почувствовал – рот был заполнен кровью.

Сапог убрали. Белоконь услышал пронзительный голос второго штабника – он что-то приказал автоматчику. Тот снял ногу. Белоконь открыл глаза и увидел совсем рядом брошенный топор.

Через несколько мгновений по его одежде зажурчала теплая струйка. На него мочился автоматчик.

– Русский свинья увидеть смелый офицэрэн вермахт унд намочить в штаны, – сказал мясистый фриц. – Абэр ди офицэрэн…

Белоконь схватил топор, перекатился в сторону от автоматчика и ударил его в пах. Немцу не повезло: лезвие попало прямо по руке, в которой он держал свое фашистское хозяйство. Автоматчик ахнул и упал на дорогу. Сквозь зажимающие рану пальцы хлестала кровь; он извивался и страшно кричал.

Поднимаясь, Белоконь успел заметить движение возле грузовиков – из машин выскакивали фрицы.

Через мгновение старшина уже стоял перед офицерами. Похожий на аиста дернул пистолет из кобуры. Мясистый был ближе – он отпрянул и попытался заслониться от топора рукой в перчатке. Белоконь ударил изо всех сил. Отрубленный палец отлетел в сторону; на землю упала и покатилась голова в фуражке – с косыми глазами и красным мясистым лицом.

У грузовиков застрекотали автоматы.

Белоконь бросил топором в другого офицера, отпрыгнул к телеге и схватил связку гранат. Метнув «русскую тройку» куда-то между машинами, он рухнул на повозку и сжался в комок. Взрыв был оглушителен. Шрапнель со свистом разлетелась во все стороны. Шальным осколком пробило брезент и разворотило коровью тушу.

Одуревшая лошадь развернула телегу и вломилась в бурьян. Белоконь не глядя швырял гранаты в сторону машин. Где-то позади него раздавались автоматные очереди, но после третьего взрыва они оборвались.

Телега остановилась. Сжимая в руке последнюю гранату, Белоконь спрыгнул в сорняки. Кобыла была напугана, но невредима. Он рассеянно погладил ее по морде и, чуя лишь стучащую в висках кровь, стал продираться к дороге.

Ближайший грузовик лежал набоку. Его кабина была смята, а от ткани, обтягивающей кузов, остались одни лохмотья. Внутри была мешанина из окровавленных тел; некоторые из них шевелились и издавали стоны. Вторая машина, видимо, сдавала назад, но ее остановили сосна и очередной взрыв (среди гранат в телеге были и противотанковые). Белоконь заметил мелькающих за деревьями немцев, размахнулся и бросил гранату как можно дальше. Она глухо бухнула где-то в лесу.

Штабной офицер так и оставался возле тела своего мясистого коллеги. Он сидел на хвое с открытым ртом и бессмысленно поводил вытаращенными глазами. В его руках по-прежнему был портфель, а вот фуражку сдуло взрывом. Безоружный Белоконь надвигался на него, расставив руки.

Лицо немца исказилось от ужаса. Он резво поднялся и завопил. А потом подскочил к старшине и огрел его по уху своим тяжелым портфелем.

Пряжка рассекла Белоконю щеку, из раны хлынула теплая кровь. Глаза застлало фиолетовой дымкой. Когда сквозь нее проступили очертания предметов, Белоконь обнаружил, что стоит на четвереньках. Перед ним лежал окровавленный топор. На бритвенный инструмент, сослуживший такую неожиданную службу, налипли песок и хвоя.