Московский апокалипсис - Николай Свечин

– Так и вышло. Вы уехали и нас тут же стали убивать. Если бы не Отчаянов…

– Я давно хочу повидаться с твоим спасителем и поблагодарить его.

– Сегодня же и поблагодаришь!

– А как же разведка?

– К чёрту такую разведку! – вскричал Ахлестышев.

– Тише, милый! Ты же не хочешь, чтобы сюда прибежал Морис?

– И его убью!

– Ишь, разубивался… Казни уж заодно и Бонапарта, сразу война кончится.

– А ты чего смеёшься? – удивился Пётр. – Граф Полестель нацелился к тебе в спальню, а ты, дурочка, веселишься! Что делать-то будем?

– Не знаю. Но пока ты не увидал секретного доклада, мне отсюда убегать нельзя. Представляешь: наше командование узнает, в каком направлении французская разведка толкает своего императора…

– Представляю. А ты представляешь, если сегодня граф снова явится сюда? И уже не захочет уходить.

– Уйдёт! Я признаюсь ему со слезами, что подцепила от каторжника дурную болезнь. Ловко?

– Ловко… – несколько ошарашенно согласился Пётр. – До чего вы, бабы, хитры в таких делах. Но это даст лишь отсрочку. Полестель пришлёт военного доктора и тот тебя разоблачит.

– А нам и нужна отсрочка. Иди. Думай, чем отвлечь Мориса! Всё надо сделать уже завтра, иначе граф спалит черновик своего доклада.

Пока Ахлестышев добрался до подвала, он уже всё придумал. Растолкал спящего Батыря, который храпел, как рота гренадёров, и сказал:

– Собирайся. Идём в Волчью долину.

– Хорошая мысля, – одобрил вардалак, протирая глаза. – А пошто идём-то? Товарищей проведать?

– Именно. Срочно понадобилась твоя Мортира Макаровна. Дай Бог, чтобы она оказалась жива и здорова!

И Ахлестышев рассказал Саше, для чего нужно отвлечь на один час камердинера графа Полестеля.

Налётчик выслушал и признал:

– Ежели кто и справится, так это Мортира. Золото, а не человек! Коли твой Морис окажется не из бугров[61] – пропадёт с головой. И часом не обойдётся, забудет всё на свете. Надо только придумать, как девку к нему подвести.

– И это я уже придумал. Степанида предъявит её, как желающую наняться в горничные. Она же сама кухарка, у неё других дел полно. Мортиру назовёт крестницей. Морис, конечно, начнёт наводить справки по месту жительства и спросит Большого Жака. Думаю, тот даст самую лестную рекомендацию.

– Точно! – загоготал Саша-Батырь. – И не он один! а и вся дивизия!

Ахлестышев доложил начальнику отряда новые обстоятельства и свои предложения, как проникнуть в кабинет полковника. Сила Еремеевич ничему не удивился. Привлечь к разведке гулящую женщину? Запросто – была бы патриотка! Вон князь Шехонский продался врагу, а гайменник Пунцовый жизнь отдал за Отечество… Егерь отпустил друзей в разбойничью слободку. Голофтееву же дал команду: предупредить Степаниду, что у неё появилась новая крестница.

Нил Нифонтович теперь каждый день брал в партизанском погребе какой-нибудь деликатес и нёс его к Зубовской площади. Там составился стихийный базар, на котором Степанида покупала провизию. Отчаянов безжалостно опустошал припасы, передавая вдове белужьи балыки, ветчину и кофейные зёрна. На этом зиждилось прочное положение кухарки. С появлением в доме четы Тюфякиных его обитатели стали питаться намного лучше. Даже в походной квартире императора не всегда ели то, что запросто уплетали за ужином Полестель с Шехонским. Причём цены Голофтеев назначал умеренные. Подозрительный Морис пришёл однажды со Степанидой на Зубовскую площадь и долго пытал старика, откуда тот достаёт свои яства. Нил Нифонтович представился кумом Тюфякиной – такой родни у каждого русского, как известно, без счёту. Именно кумовством он и объяснил низкую цену. Насчёт происхождения деликатесов сказал загадочно, что оставлен в Москве караулить особняк большого барина. Там поселился один из маршалов, который истребляет хозяйские припасы. В погребах навалено столько, что слуги маршала не замечают скромной коммерции сторожа. Но если уважаемому господину что не нравится, так у него в Москве ещё кумовьёв много… Больше к дедушке никто не приставал.

В прочном положении добытчицы Степанида теперь свободно покидала особняк и ходила к себе на Поварскую. Саловаров же обитал на Остоженке безвылазно, никуда не выходил и трудился по дому без устали. Степанида откровенно этому радовалась: не хотела овдоветь второй раз за месяц… Полестель с Морисом, считавшие себя знатоками человеческих душ, и представить не могли, что люди простого сословия могут их так обдурить.

Ахлестышеву с Батырем предстояло пройти на Неглинную через кварталы, забитые французскими войсками. В поведении последних наступил теперь третий этап. Первую неделю охваченный огнём город грабили все подряд: и захватчики, и русские, безо всякой системы. Именно тогда в руки мародёров попали огромные ценности. Москва по площади больше Парижа. 330 храмов и 500 прекрасных дворцов предоставили грабителям несметные богатства. Те из них, кто в дни пожара не сгорел в хмельном угаре, сказочно обогатились.

Когда Наполеон вернулся из Петровского дворца назад в Кремль, он попытался внести в разбой систему. Право на грабёж догорающего города теперь предоставлялось всем корпусам по очереди. Сильные патрули убрали русских солдат, в огромном количестве разгуливавших по улицам в полном вооружении. Старая гвардия заняла Кремль, Молодая – Французский квартал; армейские корпуса заселили пригородные слободы. Грабёж по системе не получился. Окружность Москвы – 42 версты. Такую протяжённую линию невозможно контролировать, особенно по ночам. Голодные армейцы тайком, вне очереди, шастали в городские кварталы и всюду натыкались на гвардейцев. Пользуясь своим удобным местоположением, те успевали раньше других и забирали лучшие вещи. “Второсортным” армейским мародёрам приходилось покупать у них эти ценности. Обозлённые солдаты линейных полков прозвали гвардейцев “московскими жидами”[62]. Счастливчики устроили на площадях базары по продаже трофеев и набивали карманы золотом. Откуда ни возьмись, появились и настоящие евреи. Эти предлагали табак и деликатесы за звонкую монету, или выменивали их на меха. Гвардейцы и евреи особенно нажились в Первопрестольной: вся золотая наличность постепенно перетекла к ним. Рядовые солдаты, особенно из союзных войск, жили впроголодь. Они больше думали не об империалах, а о крепких ботинках и новых штанах. Самые умные запасали тёплые вещи… Характер грабежей изменился: мародёры искали теперь еду и одежду. С несчастных москвичей безжалостно снималось всё вплоть до белья. Доведённые до отчаяния люди не знали уже, куда им деваться. Не было ни еды, ни крыши над головой, ни личной безопасности. Тысячи людей жили под открытым небом, выкапывая овощи на брошенных огородах, но и их отбирали солдаты.

Наконец Наполеон решил прекратить творимые его армией бесчинства. Был образован муниципалитет. В него силой загнали московских торговых людей, что не успели убежать. Учредили и городскую полицию, но с ней никто не считался, и меньше всего военные. Самое главное: император издал приказ, безусловно запрещающий грабежи населения. Солдаты его проигнорировали… Тогда наказанием за ослушание назначили расстрел. Грабежи не прекратились. Казнили первых нарушителей – бесчинства продолжились. Только после третьего расстрела порядок более-менее наладился. И, возможно, не из-за санкций против мародёров, а потому, что отбирать у нищих людей стало уже нечего. В городе царил голод. То, что требовалось для поддержания жизни, имелось теперь только у солдат. За еду они покупали ласки женщин. И часто это были не шлюхи, а матери семейств, которым нечем стало кормить детей. Дамы даже из дворянских фамилий, не сумевшие вовремя уехать, ходили по улицам и предлагали себя. Те, кто постарше, водили с собой для этой же цели дочерей. Только так несчастные могли выжить…

Вот и теперь Ахлестышев с Батырем встречали этих гулящих поневоле. С потупленным взором, готовые сгореть от стыда, голодные, грязные, они стояли на всех перекрёстках. Вокруг шатался разномастный народ: уголовные, мещане, переодетые дезертиры, нищие погорельцы. Благодаря новым порядкам, партизанам можно было не переодеваться в чужой мундир и идти в своём платье. Поляков Сокольницкого разогнали на аванпосты, а французская разведка в лице Полестеля считала Ахлестышева расстрелянным. Поэтому друзья шли не таясь.

Неожиданно перед Страстным монастырём им встретилась карета с дворянским гербом, запряжённая полуживой лошадью. Стёкла в экипаже были опущены. Пожилая, неряшливо одетая особа, похожая на старую деву, высовывались наружу и энергически кричала:

– …А бояться их нечего! С нами Бог и русская сила! Скоро, скоро побегут проклятые из Москвы без оглядки. Ещё немного осталось, люди, потерпите. А мужчины – воюйте!