Министерство правды. Как роман «1984» стал культурным кодом поколений - Дориан Лински
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Одной из сторонниц теории послесловия является писательница Маргарет Этвуд. «Оруэлл гораздо больший оптимист, чем многие считают»90, – говорила она в интервью 1986 года. Позднее Этвуд утверждала, что во многих утопических романах «присутствует прием временных рамок. Когда-то случилось много ужасного, но сейчас мы смотрим на эти времена из прекрасного будущего». Она использовала его в «Исторической сноске» к «Рассказу служанки», в которой читатель видит тиранию из прекрасного 2195 года. «Оптимизм – понятие относительное. Проблески надежды – это хорошо. Мы уже не верим в то, что кто-то жил долго и счастливо, но верим в проблески»91.
Вот что такое теория послесловия.
Одной из последних программ, которую Оруэлл сделал для BBC, была радиопостановка по рассказу Уэллса «Препарат под микроскопом», повествующему о классовых предрассудках, жестокой бюрократии и несчастной судьбе, основанной на грустном опыте писателя во время обучения в университете.
После спора двух писателей за ужином в квартире в Лангфорд-Корт Эмпсон поделился с Инес Холден: кажется, Уэллс разозлился на Оруэлла, потому что последний был груб. Холден заметила, что спор произошел из-за того, что Уэллс считал, что Оруэлл неправ. Оруэлл действительно был неправ, считая, что самодовольный «серый кардинал» не представлял себе, с каким врагом столкнулась демократия. Уэллс в то время находился в депрессии, он был уже старым и зачастую, как мы уже отмечали ранее, размышлял о самоубийстве. Его утопические видения являлись в одинаковой степени предсказаниями и предупреждениями: человечество могло пойти по пути прогресса (описанного Уэллсом) или свалиться в тартарары. В 1941 году Уэллс писал Шоу: «Мы, люди, представляем собой коллекцию не поддающихся обучению тупорылых существ, находящихся в состоянии войны с заразными сумасшедшими из дурдома»92.
Теперь понятно, почему Уэллс очень болезненно воспринимал ситуации, в которых его работу истолковывали неправильно. Репутация – вещь ценная, хрупкая, и защищать ее надо изо всех сил. Уэллс думал, что вся его карьера представляла собой «ясное осознание хрупкости прогресса и возможности деградации и уничтожения всего человечества… Мне кажется, что шансов у человека не так много, но за него все-таки стоит бороться»93. Как такой умный человек, как Оруэлл, мог пропустить такой важный момент? К концу десятилетия Оруэлл сам почувствует, каково это, когда не понимают основных принципов твоей собственной жизненной позиции.
«Почитай мои ранние работы, говнюк».
К тому времени, когда в октябре 1943-го в эфир вышла передача по рассказу Уэллса «Препарат под микроскопом», Оруэлл уже написал заявление об уходе из BBC. «К началу 1944-го я, возможно, снова буду похож на человека и буду в состоянии написать что-нибудь серьезное. Сейчас я чувствую себя как апельсин, на который наступили очень грязным сапогом» 94, – сообщал Оруэлл своему коллеге по BBC Райнеру Хеппенсталлю. Эйлин поддержала его решение покинуть радиостанцию. «Я думаю, что работа дворником будет более благородной для твоего писательского будущего»95, – сказала ему она.
В заявлении об уходе Оруэлл подчеркивал, что к нему хорошо относились и предоставляли много творческой свободы. «Никогда меня не заставляли говорить в эфире того, что я бы не сказал как свободный индивид»96. В этой фразе был элемент вежливого преувеличения – незадолго до этого его упрекнули за то, что он критиковал в новостной программе Сталина. Тем не менее уход Оруэлла из BBC объяснялся его убеждением в том, что на работе он попусту тратит свое время и государственные средства. В то время в Индии проживало 300 миллионов человек и насчитывалось 121 000 радиоприемников. Когда BBC провело опрос слушателей, то о передачах Оруэлла положительно отозвались только 16 процентов респондентов. Лишь после войны Оруэлл узнал, что в Индии у него были верные слушатели. Писатель никогда не увидел внутренний отчет BBC, написанный директором отдела вещания на Индию Рашбруком Уильямсом, в котором тот хвалил талант, рабочую этику и честность Оруэлла: «Он удивительно честный человек, не умеет хитрить и несколько веков назад его бы сожгли на костре или канонизировали. Любой поворот судьбы он бы воспринял со стоической смелостью»97. В день, когда Оруэлл уходил с BBC, коллеги втайне от него подготовили ему прощальную вечеринку. Если бы он узнал о ней заранее, то вообще не пришел бы в тот день на работу98.
На радио и по рассказам Эйлин Оруэлл узнал о том, как работает пропагандистская машина, и был одержим массовым производством лжи. Точно так же, как империалисты научили его ненавидеть империализм, общение с бомжами и шахтерами заронило в душу отчетливое понимание несправедливости экономического строя, а участие в гражданской войне в Испании сделало убежденным противником как фашизма, так и коммунизма, работа в области пропаганды (даже достаточно мягкой) дала ему моральное право самым суровым образом критиковать пропаганду. В длинном эссе 1942 года «Вспоминая войну в Испании» он писал: «Впервые в жизни я увидел газетные статьи, содержание которых не имело никакого отношения к реальным фактам… Я видел, как пишут историю не на основе того, что произошло, а на основе различных “партийных линий”»99.
Это было что-то новое. В прошлом люди сознательно обманывали или бессознательно испытывали симпатию к той или другой стороне, но, по крайней мере, верили в существование фактов и водораздела между правдой и ложью. Тоталитарные режимы лгали настолько масштабно, что «само представление о существовании объективной правды исчезало из этого мира»100. То, о чем он начал подозревать в 1937 году, превратилось в убеждение о том, что является скрытой причиной силы ангсоца и минправа: они «контролируют не только будущее, но и прошлое. Вождь говорит о том или ином событии, что оно случилось, а оно не никогда не имело места быть… Если он говорит, что два плюс два будет пять… Вот это пугает меня больше, чем бомбы. И после всего, что произошло в последние годы, это серьезное заявление».
Здесь мы находим моральное и интеллектуальное обоснование идей, заложенных в романе «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый». Отрицание тоталитаризмом реальности является гораздо более серьезным явлением, чем существование секретной полиции, слежки и наступающего на лицо сапога, из-за «постоянно меняющейся фантасмагории, в которой
