Мировая история в легендах и мифах - Карина Кокрэлл

Подкрепления из Константинополя, которых так долго ждали осажденные, так и не успели подойти…

А ему помогли, видать, его обереги: Феодор пришел в себя. Наскоро перевязанный, превозмогая бьющую, как галерный барабан, боль в глазнице, наполненной свернувшейся, черной кровью, он, прикрываясь щитами от стрел, вывел своих варягов к гавани.

Они сумели застать врасплох и захватить целых три агарянские галеры — основные силы нападавших были отвлечены грабежами — и вышли в море… А потом, перед тем как убить, варяги страшно терзали захваченных на галерах четырех ренегатов-греков. И те, выплевывая с кровавой слюной зубы, поведали между воплями, как удалось поджечь Тавурмину. Когда на ущербе прошлой луны отбили агаряне кусок берега под городом, тогда-то и заметил кто-то: целый день маленькие серые пичуги клевали зерно на полях, а вечером возвращались в свои гнезда под застрехами в домах на горе. И так — день заднем. А крыши тавурминские были из сухой травы — это все видели. Расставили силки и поймали птиц. А потом привязали к их ногам тлеющую паклю: птицы должны были полететь к своим гнездам в крышах, пакля должна была разгореться в полете… Так и вышло.

…Феодор и чуть больше сотни его варягов, вернувшихся в Керас[118], были единственными, кто уцелел от большого византийского войска. Выжил выбутский варяг-рус в тринакрийской Тавурмине, хотя ему начисто выжгло сарацинским огнем левый глаз. Он горевал по Анастасии и сыну, которых не сумел спасти, и винил во всем себя. И оттого пил все крепче и чаще.

А потом умер этериарх, начальник варяжской дворцовой стражи — здоровенный как медведь свей[119] Олаф. Умер скоропостижно, и официально — от горячки, но шли слухи, что горячка эта была более чем быстрой и странной, да и желтая пена изо рта во время его агонии людям сведущим многое говорила. Но люди сведущие держали языки за зубами, потому что знали: хотя и почетная эта была должность — охранять самый огромный и удивительный дворец Ойкумены[120] — Вуколеон, но, ей-богу, защищать от свирепых агарян города было, пожалуй, менее опасно. Там было ясно, где враг, — оттуда летели стрелы или несущие огонь птицы. Здесь, в Вуколеоне, враг мог с самой приятной улыбкой говорить с тобой, глядеть приятельски и между тем — наливать тебе из винной баклаги смерть. Видно, увидел начальник варяжской гвардии в Вуколеоне что-то не предназначенное для его глаз или сказал что-то неосторожно, а может, просто собрался уходить со службы. Как-то так получалось, что живыми этериархи покидали дворец Вуколеон редко.

И тогда — вполне, впрочем, неожиданно — назначил императорский паракимомен[121] Константин этериархом Феодора.

В этерии его служили и русы, и свей, и норвеги, и даны. Наемные мечи. Их роднило то, что для византийцев все они были варварами — хоть крестившиеся, хоть нет, хоть сто раз этериархи.

А чего еще он ожидал, на что мог надеяться? Вон Симеон — куда уж выше, царь болгарский! — в Магнаврской академии учился, в Константинополе с детства взращен, говорит по-гречески лучше василевса, а так сказал однажды Феодору, этериарху, на Ипподроме, где они оба оказались на трибунах рядом, поддерживая колесницы «синих»[122], и оба орали и страшно ругались по-гречески и по-своему: «Эх, русский этериарх, ты уже, поди, понял: если не родился ты греком в городе Константина, то ты для них — не лучше заморской птицы-пересмешника». Феодор видел эту неведомо откуда привезенную яркую птицу во внутренних покоях императора, она, птица эта, вечно орала одно только слово: «варррвары, варрвары!» — сварливым голосом старой шлюхи, больной дурной хворобой.

Царь Симеон понравился Феодору: не кичился высоким родом и ученостью, пригласил этериарха на болгарское посольское подворье, пировал с ним всю ночь.

Все было хорошо, сидели душевно. Но потом вдруг Симеон предложил, за очень хорошую мзду, чтобы Феодор — не в службу а в дружбу — передавал ему, царю, сведения об императорской семье и других дворцовых делах. Этериарх отказался, и наутро его варяжская голова болела не только от терпкого болгарского вина, но и от глубокого разочарования в людях.

А потом умер император Лев, о котором Александр не мог сказать ни плохого, ни хорошего — тихий был, деликатный. Одной только отличался странностью: любил одеваться оборвышем и выходить ночами в город, бродить по темным улицам, заходить в таверны. Феодор всегда посылал вслед за ним стражу, и та шла на расстоянии. Да и сам он иногда «ходил за императором», как они называли это между собой. По условиям игры, «порфироносного» иногда арестовывали, как якобы неузнанного бродягу, и даже иногда от души давали тумака, прекрасно зная, кто это такой. Потом падали ниц, разыгрывали изумление и просили прощения. Император был доволен: обманул и проверил бдительность стражи.

Умер Лев неожиданно и молодым еще.

И вот, после пышных его похорон, и началась самая смута!

Зоя Угольноокая

Это из-за нее, прозванной Угольноокой, пролегла первая глубокая трещина между Западной и Восточной церквями. Это из-за нее император Лев VI, книгочей, человек с мягкими движениями, говоривший спокойным тихим голосом, всегда чуть неловко и с некоторой опаской державший в тонких пальцах церемониальный императорский мен, вступил в жестокую схватку с патриархом Константинопольским Николаем, с Богом и с природой, никак не дававшей ему сына и наследника престола.

Но расскажем по порядку.

Трех жен похоронил император до своего сокоралетия. Над византийским троном и всей македонской династией нависла угроза: у императора Льва рождались только дочери, беспутный брат его Александр, законченный алкоголик, тоже не имел законных детей. Трон без наследника — вещь чрезвычайно опасная. Особенно трон империи.

В глазах Византийской церкви даже второй брак считался предосудительным, за третий могло последовать отлучение, а уж какое наказание могло последовать за четвертый брак, трудно и вообразить. Вот тогда и появилась в жизни Льва Философа его последняя женщина, аристократка с необыкновенными глазами.

Вообще-то мягкий нрав и вменяемость Льва кажутся поразительными, если учесть, что юность у него выдалась не из легких. Отец его, император Василий Македонянин, никогда не скрывал своей необъяснимой неприязни к сыну, но, когда неожиданно умер любимец и первенец императора — Константин, эта неприязнь переросла у теряющего рассудок старика-василевса в раскаленную добела ненависть. Лев, возможно, всего этого просто не замечал по той причине, что в нежных пятнадцать лет страстно влюбился в дочку придворного аристократа Зою Заутца. И красивая девочка платила ему взаимностью! Узнав об этом, отец рассвирепел и против воли женил сына на достаточно милой, но очень набожной девушке по имени Феофано.

У супругов рождается девочка, но Феофано непрестанно постится, тает на глазах и предпочитает супружеской постели циновку в углу спальни, на которой проводит ночи в молитвах. Феофано жалуется тестю, что Лев опять видится с Зоей Заутца. За этим следует безобразная сцена: Василий одержимо избивает своего провинившегося сына, таскает его за волосы, пинает ногами… Улучшению отношений между Феофано и Львом это, конечно, не способствует. Ненависть Василия к сыну становится все сильнее. Он даже бросает его в темницу и всерьез подумывает о казни. Однако за дело берется Провидение, и император Василий вскоре умирает: несчастный случай на охоте… Феофано просит позволения уйти в монастырь. Лев с облегчением дает ей такое разрешение, и там несчастная женщина ненадолго переживает тестя.

После пышных похорон, которые устроил Лев своей нелюбимой жене, он соединяется, наконец законным браком со своей возлюбленной Зоей Заутца. Счастье длится только два года. После чего Зоя умирает на руках у мужа, только и успев родить императору дочь. Император безутешен, при этом он молод, любвеобилен, полон сил и — без наследника. Однако уже третий брак признан каноническим правом «блудодейственным» и влечет за собой отлучение от причастия на четыре года. Лев же, несмотря на способность страстно увлекаться, весьма религиозен, и такое наказание страшит его чрезвычайно. Но тут во дворце появляется смешливая красавица Евдокия Ваяни, она и становится третьей женой императора Льва. Молодая женщина вскоре умирает в родах, а через два дня за матерью следует и младенец — первый, долгожданный сын и наследник! Императору всего тридцать пять лет…

Единственным утешением Льва становятся книги. Он проводит дни и ночи в Магнаврской библиотеке, он изучает философию, он пишет теологические трактаты, кодифицирует римское право. И вот как-то раз ему попадается на глаза одна эклога, которую сам он и написал лет восемь назад, до всех этих несчастных событий. И эклога эта гласит: «Если кто-либо осмелится к заключению четвертого брака, который как таковой не является браком, то не только потомство от этого союза будет признано незаконным, но и самый союз подлежит наказанию, предусмотренному для тех, кто осквернил себя мерзостью блуда». Дальше — о том, что так называемых супругов следует разлучить друг с другом. И — его собственная высочайшая подпись. Как жестоко посмеялась над самонадеянностью человеческой жизнь! Не зарекайтесь ни от чего и никогда не зарекайтесь, господа, даже если вы императоры! Крик отчаяния, одинокий и тщетный, вырывается из порфирородного горла и летит к высоким магнаврским сводам. Император закричал бы еще громче и отчаяннее, если бы узнал, что в его жизни вот-вот случится Зоя Угольноокая. Иона — случилась…