Персидская литература IX–XVIII веков. Том 1. Персидская литература домонгольского времени (IX – начало XIII в.). Период формирования канона: ранняя классика - Анна Наумовна Ардашникова

Корана, который получил название та'вил (букв. возвращение к истоку, началу), стали именоваться «людьми внутреннего [знания]» (ахл-и батин, от араб. батин – «внутреннее», «скрытое»), в отличие от «людей внешнего [знания]» (ахл-и захир, от араб. захир – внешнее), опиравшихся на буквальное толкование Священного Писания, тафсир. Восприятие Корана как текста, имеющего внешнее и внутреннее (сокровенное) значение, скрытое от непосвященных, получает распространение во многих течениях ислама, в особенности эзотерических. При таком подходе к Священному Писанию естественным образом формируется система коннотаций, дополнительных значений каждой из толкуемых смысловых единиц текста (от отдельной лексемы до связной сюжетной конструкции). Постепенно та'вил как метод толкования распространяется не только на другие тексты, но и на явления феноменального мира, который ряду религиозных мыслителей (например, великому суфийскому шейху Ибн ал-‘Араби) видится подобием «большого Корана». К мирозданию, хранящему в своей сокровенной глубине Божественную тайну, являющуюся целью любого познавательного процесса, оказывается применим метод истолкования, родственный методу та'вил. Именно об этом говорит Насир-и Хусрав в одной из касыд, описывая звездное небо и обращаясь к своему юному ученику:

Лик этого звездного мира казался мне

Подобием бессонных глаз.

Ты сказал бы, каждая звезда – посланник Господа

Для нас, а луч каждой из них есть послание.

Это – язык Господа, мой мальчик!

Всё сущее для этого языка – слова.

Никто не слышит этих речей, кроме тех,

Чей разум отверзает слух совершенного сердца.

Роднит суфиев и исмаилитов также и представление о необходимости прохождения определенного Пути, состоящего из ступеней познания и совершенствования личности. Для познания Истины обязательно руководство опытного наставника (старца, шейха у суфиев, имама – у исмаилитов).

Исмаилизм как одна из основных ветвей шиитского ислама начал формироваться примерно с середины VIII в. Движение исмаилитов возникло в результате раскола в среде шиитов, произошедшего при жизни шестого имама Джа‘фара ас-Садика и имевшего серьезные последствия для всей последующей истории шиизма. Из своих семерых сыновей Джа‘фар ас-Садик назначил преемником в достоинстве имама четвертого сына Мусу ал-Казима (ум. в 799 г.), что и было принято большинством общины. Меньшинство же сочло законным наследником имамата старшего сына Джа‘фара, Исма‘ила, который умер еще при жизни отца. Сторонники сохранения имамата в потомстве Исма‘ила объявили седьмым имамом сына Исма‘ила – Мухаммада. После смерти Мухаммада в среде исмаилитов произошел еще один раскол. Часть общины сочла его последним седьмым имамом и ожидала его возвращения. Отсюда и прозвище приверженцев этого учения – «семеричники» (ас-саб‘ийа). Позже эту ветвь стали называть карматами (алкарматийа). Другая часть исмаилитов продолжала признавать потомков Мухаммада бен Исма‘ила, бежавших от преследований Аббасидов в Сирию и Хорасан, и считать их «скрытыми» имамами. От их имени была развернута активная пропаганда, получившая название «призыв» (да‘ва). Весь последующий период до прихода к власти в Египте династии Фатимидов (909 г.), которые возводили род к Исма‘илу, получил в истории исмаилизма название «сокрытие» (сатр).

Для исмаилитских тайных обществ была характерна четкая иерархическая структура. Поделив весь мусульманский мир на области – джазира, эти общества вели там активную миссионерскую деятельность через сеть проповедников – да‘и, подчиненных единому главе каждой области (сахиб-джазира).

• Насир-и Хусрав

Выдающимся представителем персидской классической литературы был последователь и страстный проповедник исмаилизма Насир-и Хусрав (1004–1077). Будущий поэт происходил из семьи мелкопоместного землевладельца – потомка старой иранской аристократии из Кубадианы (город недалеко от Термеза). Как и его отец, Насир-и Хусрав занимал административные посты – сначала в Балхе при Газнавидах, а затем в Мерве, где служил по финансово-податному ведомству при одном из сельджукидских правителей. Он много путешествовал и вел привычную рассеянную жизнь придворного (по словам самого поэта, пил много вина, писал любовные стихи, проводил свои дни в увеселениях). Однако в возрасте примерно сорока лет Насир-и Хусрав решает круто изменить свою жизнь: он отправляется в паломничество по святым местам, подчиняясь не внешним обстоятельствам, как это часто бывало в его среде, а своим собственным внутренним побуждениям. В прозаической «Книге путешествия» Насир-и Хусрав рассказывает, что однажды ночью он увидел сон, в котором некто призывал его отказаться от вина, отнимающего у человека рассудок, и пуститься на поиски истины. Ночной собеседник указал ему в сторону Ка‘бы, и наутро Насир сказал себе, что проснулся от сорокалетнего сна. Эта же символика вещего сна и обращения на путь истины повторяется и в одной из касыд, в которой поэт рассказывает о своем обращении в исмаилизм:

Я снялся с [насиженных] мест и пустился в путь,

Не вспомнив ни о доме, ни о саде, ни об образах [близких].

У перса и у араба, у индийца и у тюрка,

У жителя Синда, китайца, румийца и иудея,

У философа, манихея, сабея и материалиста

Я добивался искомого и спрашивал без устали.

Путешествие затянулось: семь лет провел Насир, странствуя по Ближнему и Среднему Востоку, посетив западные области Ирана, Ирак, Сирию, Палестину, Египет, где он пробыл год. Затем он отправляется в Медину и Мекку. По всей видимости, именно в Египте, где правила исмаилитская династия Фатимидов, принявшая это имя как указание на происхождение от ‘Али и его жены Фатимы, дочери Пророка, Насир-и Хусрав и попадает под влияние доктрины исмаилитов.

О своем долгом и трудном путешествии Насир-и Хусрав повествует в той же касыде:

О, сколько раз мне камни служили ложем и изголовьем!

О, сколько раз шатром и палаткой служили мне облака!

Порой я [взбирался] на склон, где был соседом мне месяц,

Порой – на вершину горы, что выше созвездия Близнецов.

Порой [приходил] в края, где вода [тверда], как мрамор,

Порой – в места, где земля горяча, как уголья.

Порой по морю, порой по суше шел я без дороги,

Порой по горам, порой по пескам, порой через ручьи, порой

                                                                      по ущельям,

Порой с веревкой на шее, как погонщик верблюдов,

Порой с поклажей на спине, как будто я – мул,

Занятый расспросами, переходил я из города в город,

Одержимый поисками, скитался по морю и суше.

Приведенные фрагменты этой известной касыды представляют собой достаточно явную отсылку к одной из обязательных частей классического житийного повествовании, в которой говорится о поисках героем истинного учителя среди представителей различных религиозных и философских течений. В то же время в ней звучат мотивы дорожных тягот, характерные для той части традиционной касыды, которая