Дневники. 1946-1947 - Михаил Михайлович Пришвин

с Зубова (Иван Васильевич) и только с согласия его действовать на Вавилова (почему бы самому директору не сказать два слова Зубову?). Встал вопрос о Домаше. Решили из-за нее не расходиться с Лебедевой. Сходили к даче, там познакомились со сторожем-соседом Иваном Тимофеевичем.

4 Мая. Утро, как вчера, серое и холодное, но к вечеру стало немного теплеть и вечер был очень тихий. Можно

140

было с успехом постоять на тяге, но общество Ляли всегда замещает мою тягу на охоту. Собираемся завтра ехать в Москву и действовать по следующей программе: 1) Звонок к Чагину. 2) К Зубову. 3) При отказе Зубова к Тихонову - Вавилову.

Вечером пришел Василий Иванович и дело наше с покупкой дачи повернулось в благоприятную сторону. Если Академия не согласится мне помогать, можно выпросить материал в Техснабе и в отношении рабочей силы согласиться помимо Петухова с Вас Ив. Достать остается лишь доски. Завтра утром мы и об этом решим.

5 Мая. В тишине в тумане распускаются и зеленеют больше и больше березы. Еще немного - и весна вступит в ту пору, когда вызов, брошенный природой подняться во всю свою высоту человеку, перестанет будоражить (какое слово-то подходящее!) душу.

Так сошлись в одну точку: узел моей работы над «Каналом», узел дачного строительства и узел весны - одно исключает другое. Приходится делать так: узел весны сам собою развязывается, узел строительства развязать в Москве, а узел творчества перенести на сколько-то вперед и на какой-нибудь месяц-два заняться книгой «Моя страна».

Прежде в молодости, бывало, чтобы заснуть я пользовался счетом до тысячи, считаешь-считаешь, отгоняя тем тревожные мысли, постепенно глупеешь, да и заснешь незаметно.

Теперь же я мысленно перемещаюсь в село Хрущеве Елецкого уезда, Орловской губ., где я родился и вырос. Слышал я, что никаких следов не осталось от дома, где я родился, от великолепного парка и сада, и что даже пруд, в котором я ловил пескарей и карасей золотых и серебряных, теперь спущен и на илистом дне его колхозники выращивают капусту.

Тем удивительней бывает мне ночное путешествие, восстанавливающее с необычайной точностью, четкостью

141

и яркостью то, чего для всех людей уже больше не существует и о чем, кроме меня единственного, никто на земле не может свидетельствовать. Всматриваясь с закрытыми глазами в то, чего нет в действительности, я догадываюсь о происхождении всей созданной мною картины природы. А разве не так создавались лучшие картины природы, написанные мною. Побываю, окунусь в землю, потом уеду...

Всего удивительней в этом путешествии на родину для меня теперь кажется, что дорогие для меня в детстве деревья выступают теперь наравне с дорогими людьми. Больше! Дорогие люди - все, даже любимая мать, даже красивая Маша, из которой я создал себе Марью Моревну, выступают в моей памяти с какой-то душевной ношей, обременяющей их не за свои, а чьи-то чужие им грехи. Но деревья мои, тоже личные, как и люди - каждое дерево я вижу теперь, как человека, со своим собственным лицом - все эти деревья выступают безо всякого бремени прекрасные и святые. Собаки наши вспоминаются тоже святыми или скорее ангелами, но среди собак, впрочем, были и подлые.

Основной источник благодати, называемой теперь по-ученому геооптимизмом, исходил от деревьев и всего зеленого покрова земли. К сожалению, у меня нет никаких знаний, позволяющих делать исследования в этой области психологии творчества. Я могу говорить лишь о своем личном опыте, опираясь на то, что у меня ужасно выходило, и было признано в свое время, и до сих пор признается.

Всей этой своей географией я обязан вот этому чувству благодати, исходящей от родной земли. Признаюсь, мне было иногда неловко за свой геооптимизм перед человеком, обреченным на страдание, но я оправдывал себя тем, что то ведь тоже страданье, и все-таки, в конце концов, благодатное чувство природы непременно воскресит.

Приехали в Москву, а тут теща встала и ходуном ходит и заполняет собой все. Она представляет себя надменной барыней, глубоко презирает «пролетариев» и т. д. Несчастная

142

Ляля бросилась в церковь - не помогло («даже "Христос Воскресе" поют неправильно»). Тоска охватывает мою бедную подругу, звонит кому-то из своих по телефону: «я в плену» и т. п. Психическая зараза перекидывается на меня, за Лялю вырастает злоба на тещу и я думаю: при чем тут Бог? Не есть ли это горшее падение, если вместо того, чтобы самому что-то сделать, обращаешься к Богу, чтоб Он это за тебя сделал? И где та черта, за которой кончается возможность человеческая помочь себе самому и своим ближним собственными средствами, та черта, за которой Бог принимает человеческие жалобы? У старушки Анны Дмитриевны, бездомной скиталицы, нет такой черты: сама она по глупости отдала свою комнату и стала бездомной. И у Ляли, конечно, нет такой черты, потому что сама она избаловала свою мать, изнежила, распустила... Значит, надо самой твердо взяться, умно, расчетливо...

И еще к этому: все бумаги о моем наследстве сделаю на Лялю. Поэтому она берет себе в наследство мое смутное чувство готовности, если окажется нужным и возможным, помогать Левиной семье (Петя сам справится).

6 Мая. Вдруг совершилось чудо: теща обняла меня и просила прощения за вчерашнее, объяснила все своей ненормальностью, что на нее «нашла тоска», когда она прочла в газете о двустволке и соединила это с выстрелом своим в доме отдыха. Какой бред! А приходится делать выводы.

Ляля от этого сразу преобразилась, у нее выскочило из души все тяжелое. И она предложила бросить сейчас же Пушкино, везти мать в дом отдыха и в Дунино. Что это? Легкомыслие или всезаполняющая любовь к матери?

Был на заводе: машина готова. Слушал рабочих и вдруг понял вот что. Это вот чувство мое необходимости признания личности, такое глубокое, в себе живущее, вдруг явилось вовне: каждый рабочий сейчас мечтает, как бы ему выбраться с завода на волю и делать то, что ему хочется, то, из-за чего выносится по существу невыносимая жизнь.

143

Моя страна. I часть - Родина. II - Север.

Марья Васильевна вновь потеряла лимитную книжку за весь месяц май! Уговаривались с Лялей много раз не давать книжку М. В., особенно в начале месяца. И не давали. Но Map. Вас. вдруг чем-то угодила Ляле, и та сразу ей поверила и отдала книжку. Опять не знаю, как это назвать? Легкомыслие? Нет, это не легкомыслие, а какое-то взъерошенное истерическое состояние души. Как-то одновременно и серьезно все, и все несерьезно,