Годы в Вольфенбюттеле. Жизнь Жан-Поля Фридриха Рихтера - Герхард Менцель

Прочитать это можно во фрагменте автобиографии, опубликованном лишь после его смерти. Заглавие, придуманное не им, вызвало негодование Гёте. После «Поэзии и правды» старик воспринял заглавие «Правда из жизни Жан-Поля» как дерзкое противопоставление. Жан-Поль сделал это «из духа противоречия», сказал он Эккерману. В то время как автобиография Гёте «благодаря возвышенным тенденциям поднимается из сферы низкой реальности», Жан-Поль остается в ее плену. «Словно правда такого человека может быть чем-то иным, чем свидетельством, что автор был филистером!» Приговор суровый и неверный, но он превосходно определяет разницу между ними.

Примечательны также начала обеих автобиографий. Гёте торжественно связывает свое рождение с космосом. «Положение звезд было благоприятным: солнце стояло под знаком Девы и достигло зенита; Юпитер и Венера дружелюбно взирали на него…» Жан-Поль же (полностью в плену «низкой реальности»), прежде чем дойти до вальдшнепов, трясогузок, ложечниц и осин, указывает на главные политические события года своего рождения: «Это было в 1763 году, когда был заключен Губертусбургский мир…»

В Губертусбургском охотничьем замке под Ошацом (ныне Лейпцигский округ) парламентеры Австрии и Саксонии с декабря прошлого года торговались с парламентерами Пруссии об условиях окончания семилетней войны, которая уже и так выдохлась ввиду полного разорения всех участвующих в ней стран. Самая разрушительная, самая кровопролитная война XVIII века, в которой участвовали почти все европейские страны, но которая велась преимущественно на немецкой и богемской земле, была окончена. 15 февраля 1763 года подписан мир, с редкой отчетливостью документально удостоверивший бессмысленность этой битвы за власть. Договорились о том, что все остается таким, каким было до войны. Когда через несколько дней после рождения Жан-Поля Фридрих II вернулся в Берлин, он отнюдь не чувствовал себя победителем. Говорят, будто во время благодарственного молебна, который король-атеист заказал в Шарлоттенбургской дворцовой капелле, он плакал. Куда больше оснований для этого имели его обнищавшие подданные.

Младенец Иоганн Пауль Фридрих Рихтер не относится к их числу. Фихтельгебиргский городок Вунзидель, место его рождения, принадлежал к одному из более трехсот немецких государств — княжеству Байройт, которым, правда, с конца средних веков правят также и Гогенцоллерны — их незначительная франкская ветвь; ее последний — бездетный — отпрыск, Кристиан Фридрих Карл Александр, отдает в 1791 году свое крохотное владение, соединившееся к тому времени с Ансбахом, прусским родственникам — за пожизненную ренту, выплачивать которую им приходится недолго, ибо высокородный рантье уже в 1806 году умирает в Англии. И тем не менее сделка не приносит Пруссии никакой выгоды. Лишь до того же года Гарденберг, позднее ставший канцлером, управляет новой прусской провинцией; потом победоносный Наполеон отделит ее от Пруссии и великодушно подарит своим баварским союзникам, во власти которых она останется и после 1815 года, поскольку баварцы успеют своевременно покинуть тонущий корабль Наполеона.

Значительного влияния на жизнь, творчество и образ мыслей Жан-Поля эти смены подданства не оказывают, чего нельзя сказать о том обстоятельстве, что он растет в крошечном феодальном государстве, и не среди дворян и патрициев, а среди мещан и крестьян.

2

ВПРОГОЛОДЬ

Жаль-Поль — сын и внук школьных учителей, то есть бедняков. Его дед зарабатывал как ректор школы в Нойштадте на Кульме сто пятьдесят гульденов в год. «Школа была его тюрьмой, правда, он сидел не на воде и хлебе, а на пиве и хлебе; ибо сверх того — плюс чувство благочестивейшего удовлетворения — ректорство давало не много… и у этого обычно скудного байройтского источника, питавшего впроголодь школьных учителей, этот человек стоял тридцать пять лет и черпал из него», пока наконец в возрасте семидесяти шести лет не получил лучшего места, а именно на нойштадском кладбище, в год рождения Жан-Поля.

К этому времени отцу Жан-Поля уже тридцать шесть, он два года как женат и в течение трех лет учитель и органист в Вунзиделе. Только он еще беднее, чем дед. Он ведь не ректор, не проректор, а лишь третий учитель, tertius, он даже лишен чувства благочестивого удовлетворения. Десять лет кандидат теологии Иоганн Кристиан Кристоф Рихтер дожидался этой скромной должности. До тех пор он влачил жалкое существование домашнего учителя где-то под Байройтом. Не религиозное рвение, а бедность привела его к теологии. Это была единственная наука, доступная маленьким людям с большими способностями. Его способности — в другой области. Раскрылись они в Регенсбургской гимназии, где он жил впроголодь воспитанником, бесплатным учеником, — в области музыки. Он не дал им заглохнуть, молодым человеком играл в капелле князя фон Турн унд Таксис, позднее сочинял церковную музыку, но сделать шаг от учителя и священника к художнику он так и не отважился. Слишком велика была боязнь необеспеченности и нищеты, слишком слаба воля к самоосуществлению, подвигшая позднее его старшего сына наперекор всем неблагоприятным обстоятельствам на большие свершения.

Едва вступив в должность учителя, бедный кандидат влез в долги. Ибо место нужно купить; место кандидата Рихтера в Вунзиделе (1760) стоило пять гульденов — добрая половина месячного оклада, который был так мал, что сэкономить из него хотя бы пфенниг для погашения долга казалось невозможным.

На втором году службы годовой оклад третьего учителя Рихтера повысился до ста девятнадцати гульденов. Для содержания семьи его могло хватить, лишь если ему платили за то, что он играл на органе на крестинах, свадьбах и похоронах, или если становилось больше школьников — это повышало его долю в доходе от платы за обучение. Бесплатно посещали школу только беднейшие из бедных.

Нищета учителей была давней немецкой традицией, которая, лишь постепенно ослабевая, продолжалась вплоть до нашего столетия. Известная насмешливая песенка о бедном деревенском учителишке долго была актуальной. Правда, почти все немецкие государства издали в XVIII веке законы об обязательном обучении, но они нигде не соблюдались и не улучшили существенно положения учителей. В Пруссии, например, первый такой закон был издан в 1736 году, но и через сто лет после его опубликования более полумиллиона детей школьного возраста, главным образом в больших городах, не учились. (В Берлине в 1838 году из 100 детей школьного возраста школу посещали только 60, в Познани — лишь 49, а в Аахене — и вовсе 37.) А с учительским жалованьем обстояло еще хуже, что и не удивительно, раз в параграфе 19 упомянутого закона сказано: помещики «вольны решать дело по своему усмотрению».

Вообще этот хваленый закон ясно показывает всю меру бедствия. Поскольку король Пруссии, Фридрих Вильгельм I, известный как король-солдат, в учрежденных им народных школах видел прежде всего школы для подготовки будущих рекрутов, этот закон применялся только в деревнях: горожане призыву не подлежали. За четыре талера твердого годового жалованья, которые церковь платила учителю, он еще обязан был содержать в чистоте божьи храмы. Зато ему разрешалось «свободно выгонять на пастбище корову с теленком, item[16] пару свиней и немного птицы», претендовать на часть воскресного сбора и ежегодно взимать с каждого ребенка «добрых четыре гроша». Но наиболее наглядно иллюстрирует положение учителя параграф 10. Он гласит: «Если учитель — ремесленник, он сможет прокормиться ремеслом, если нет, ему дозволяется шесть недель работать за поденную плату на уборке урожая».

Во второй половине XVIII века условия улучшились лишь незначительно. В сочинениях Жан-Поля много говорится об этом. Феодальное государство придавало мало значения образованию подданных. Чтение и письмо нужны главным образом для того, чтобы научить детей страху божьему и почитанию властей. Эпоха Просвещения не была эпохой просвещения масс. Буржуазия, которой служило просвещение, в целом не имела ни власти, ни желания, чтобы добиться просвещения народа. Все попытки разбивались о сопротивление знати и покорного ей духовенства. Даже лучшие умы Просвещения не стремились к радикальному изменению условий. Об этом свидетельствуют замечания Гердера по поводу открытия в 1780 году в Веймаре семинария для сельских учителей, основанного благодаря его действенной помощи. Цель семинария, сказал он, не в том, чтобы дать «молодым людям, готовящимся к работе в сельских школах, такого рода литературу и такое просвещение, которые… были бы им скорее вредны, нежели полезны. Слишком большие познания и умствования для тех сословий, которым они не нужны, бесспорно, принесут больше вреда, чем пользы». И он добавил, что семинаристам не следует жить в слишком хороших условиях, иначе возникнет опасность, что «нищенские школьные условия, каковыми они большей частью являются на селе, им потом покажутся неприятными и тягостными».