Одиссея капитана Блада - Рафаэль Сабатини

– Я… согласен, – ответил он наконец и повернулся к испанцам. – И

вы… вы тоже согласны! – с волнением и настойчивостью произнес он. – Радидона Диего, ради меня, ради всех нас. Если вы не согласитесь, то с намирасправятся без всякой пощады.Поскольку дон Эстебан дал согласие, а их командир не приказывал имсопротивляться, то зачем же им было проявлять какой-то бесполезный героизм?Не раздумывая, они ответили, что сделают все, как нужно.Блад отвернулся от них и подошел к дону Диего:

– Очень сожалею, что я вынужден оставить вас на некоторое время в

таком неудобном положении… – Тут он на секунду прервал себя, нахмурился,внимательно поглядел на своего пленника и после этой едва заметной паузыпродолжал: – Но я думаю, что вам уже нечего опасаться. Надеюсь, худшее неслучится.Дон Диего продолжал молчать.Питер Блад еще раз внимательно поглядел на бывшего командира "СинкоЛьягас" и затем, поклонившись ему, отошел.

Глава XII. ДОН ПЕДРО САНГРЕ note 42

Обменявшись приветственными сигналами, "Синко Льягас" и "Энкарнасион"легли в дрейф на расстоянии четверти мили друг от друга. Через этопространство покрытого рябью и залитого солнцем моря от "Синко Льягас" к"Энкарнасиону" направилась шлюпка с шестью гребцами-испанцами. На корме сдоном Эстебаном де Эспиноса сидел капитан Блад.На дне шлюпки стояли два железных ящика, хранивших пятьдесят тысячпесо. Золото во все времена было отличным доказательством добросовестности,а Блад считал необходимым произвести самое благоприятное впечатление.Правда, люди Блада пытались доказать ему, что он слишком уж усердствовал вобеспечении обмана, однако он сумел настоять на своем. Он взял с собой такжеобъемистую посылку с многочисленными печатями герба де Эспиноса-и-Вальдес,адресованную испанскому гранду, – еще одно "доказательство", поспешносфабрикованное на "Синко Льягас".В немногие минуты, оставшиеся до прибытия на "Энкарнасион", Блад давал

последние указания своему молодому спутнику – дону Эстебану, который,

видимо, все еще колебался в чем-то и не мог решиться высказать вслух своисомнения.Блад внимательно взглянул на юношу.

– А что, если вы сами выдадите себя? – воскликнул тот.

– Тогда все закончится крайне печально для… всех. Я просил твоего

отца молиться за наш успех, а от тебя жду помощи, – сказал Блад.

– Я сделаю все, что смогу. Клянусь богом, я сделаю все! – с юношеской

горячностью воскликнул дон Эстебан.Блад задумчиво кивнул головой, и никто уже не произнес ни слова до техпор, пока шлюпка не коснулась обшивки плавучей громады "Энкарнасиона". ДонЭстебан в сопровождении Блада поднялся по веревочному трапу. На шкафуте вожидании гостей стоял сам адмирал – высокий, надменный человек, весьмапохожий на дона Диего, но немного старше его и с сединой на висках. Рядом сним стояли четыре офицера и монах в черно-белой сутане доминиканскогоордена.Испанский адмирал прижал к груди своего племянника, объяснив себе еготрепет, бледность и прерывистое дыхание волнением от встречи с дядей. Затем,повернувшись, он приветствовал спутника дона Эстебана.Питер Блад отвесил изящный поклон, вполне владея собой, если судитьтолько по его внешнему виду.

– Я – дон Педро Сангре, – объявил он, переводя буквально свою

фамилию на испанский язык, – несчастный кабальеро из Леона, освобожденныйиз плена храбрейшим отцом дона Эстебана. – И в нескольких словах он изложилте воображаемые обстоятельства, при которых он якобы попал в плен кпроклятым еретикам с острова Барбадос и как его освободил дон Диего.

– Benedicticamus Domino note 43, – сказал монах, выслушав эту краткую

историю.

– Ex hoc nunc et usque in seculum note 44, – скромно опустив глаза,

ответил Блад, который всегда, когда это было ему нужно, вспоминал о том, чтоон католик.Адмирал и офицеры, сочувственно выслушав рассказ кабальеро, сердечноего приветствовали. Но вот наконец был задан давно уже ожидаемый вопрос:

– А где же мой брат? Почему он не прибыл на корабль, чтобы лично

приветствовать меня?Эспиноса-младший ответил так:

– Мой отец с огорчением вынужден был лишить себя этой чести и

удовольствия. К сожалению, дорогой дядя, он немного нездоров, и этозаставляет его не покидать своей каюты… О нет, нет, ничего серьезного! Унего легкая лихорадка от небольшой раны, полученной им во время недавнегонападения на остров Барбадос, когда, к счастью, был освобожден из неволи иэтот кабальеро.

– Позволь, племянник, позволь! – с притворной суровостью

запротестовал дон Мигель. – Какое нападение? Мне ничего не известно обовсем этом. Я имею честь представлять здесь его католическое величествокороля Испании, а он находится в мире с английским королем. Ты уже и таксообщил мне больше, чем следовало бы… Я попытаюсь забыть все это, о чемпопрошу и вас, господа, – добавил он, обращаясь к своим офицерам. При этомон подмигнул улыбающемуся капитану Бладу и добавил: – Ну что ж! Если братне может приехать ко мне, я сам поеду к нему.Дон Эстебан побледнел, словно мертвец, с лица Блада сбежала улыбка, ноон не потерял присутствия духа и конфиденциальным тоном, в которомвосхитительно смешивались почтительность, убеждение и ирония, сказал:

– С вашего позволения, дон Мигель, осмеливаюсь заметить, что вот

именно этого вам не следует делать. И в данном случае я высказываю точкузрения дона Диего. Вы не должны встречаться с ним, пока не заживут его раны.Это не только его желание, но и главная причина, объясняющая его отсутствиена борту "Энкарнасиона". Говоря по правде, раны вашего брата, дон Мигель, ненастолько уж серьезны, чтобы помешать его прибытию сюда. Дона Диего гораздобольше тревожит не его здоровье, а опасность поставить вас в ложноеположение, если вы непосредственно от него услышите о том, что произошлонесколько дней назад. Как вы изволили сказать, вашевысокопревосходительство, между его католическим величеством королем Испаниии английским королем – мир, а дон Диего, ваш брат… – Блад на мгновениезапнулся. – Полагаю, у меня нет необходимости что-либо добавлять. То, чтовы услыхали о каком-то нападении, только слухи, вздорные слухи, не больше.Ваше высокопревосходительство прекрасно понимает это, не правда ли?Его высокопревосходительство адмирал нахмурился.

– Да, я понимаю, но… не все, – сказал он задумчиво.