Планета Эстей - StEll Ir

Нынче после полудня ладилось. Леший был наряден и чист. Рваный клифт в разводах листвы не в счёт. Да такие же ещё, правда, штаны, что и штанами трудно назвать, так – межсезонье с прорехами. Но зато босиком, на крепких дубовых ногах. Руки ветви из силы, да сплошной покров цвета смугло-красного дерева. Леший очень себе таким нравился. Оттого из чащи ушёл, вышел к озеру, в отражение глянуть, а там – волна. Небольшая рябь, да нет зеркала. И совсем не беда, когда умеешь с собою дружить, то и сам себе зеркало – лучше нет. Леший сел на тропинке под деревом и внимательно замер, тихо любуясь собой. Ноги – стать, руки – стать. Из ладоней, когда отряхнуть песок – идёт чистый огонь. Леший нежно подул на ладонь. Песок ссыпался и полыхнул огонёк. Притушил чуть до времени, да взглянул на прореху штанов, что расползлась по колену и кстати так: очень сильно колено понравилось, сила верного механизма в нём – умеет ходить по земле. Не удержался леший-то далее, скинул клифт с плеч и с бёдер штаны – всё и так полежит, не соскучится! Сам же вернулся под дерево, а увидев себя без всего чуть ли не зарычал осторожно… Коснулся ладонями стоп, по полированной коже провёл – сжались в узлы напряжённые смуглые мускулы… Словно одеревенел, стал как сам под животом крепкий сук… Леший коснулся ладонью, чуть не обжёгся… Да вспомнил вовремя – воспламенил в силу ладонь… Огонь по огню… Иссечение… Стало время терять величину… Видит леший себя словно целого всего – и с лица, и со спины – от востока небесного сил земных чуть не захлёбывается… А ток идёт от горячей ладони, иссекающей искры почти, через каменный сук по стволу спины… Стало спину лешему выгибать – землю рвёт из-под него… Заскрипел леший, будто в бурю граб молнией раненный… Бросил взгляд уже сверху почти вдоль всей линии тела выгнутого своего – стал натянут и больше невыносим, словно лук… Тетивой отпустил стрелу из себя – лети, ты моё ненаглядное в небо сокровище!.. Только в небе уже обернулся, собрался, стал строг и – застыл… Волны бились калёною магмою из недр земли… Дрожало дерево, о которое леший спиной сидел… В небе одинокая тучка рассеялась… Вернувшись с неба, леший критически осмотрел своё сильное тело и бросил себе с суровою нежностью: «Умница! Удержал!..» Сук, не обронивший и капли достоинства, превратился постепенно из камня в дерево… Дальше, правда, сдавать не хотел, ну да лешему уже было некогда – пить хотел. Встал, неспешно штаны нацепил, клифт накинул, достал берестяной туесок с хрустальной водичкою. А водичка – калёная! Такая студь, зубы ломит на первом глотке! Леший пьёт – что забыл и себя… Да на ту беду штаны ветхие… Качнуло их ветром чуть, они и слетели вниз… Всё ничего, леший и думать не стал те штаны замечать – воду ведь пьёт!..

Маха первая вскрикнула: «Ой!» За ней Вика: «Уф! Маха, напугаешь так! Ты чего?» А Маха стоит, позабыв как слова выговариваются, глаза чуть не шире рта, да глазами-то и показывает на тот сук, что растёт средь тёмного меха-мха прямо над ней… Миг как не налетела на него! Подымают глаза Маха с Викою, а там леший из туеска берёзового пьёт водицу студёную так, что на грудь лохматую его капли бегут… Допил степенно, вытер малую бороду, видит перед ним Маха с Викою. Ну да он ведь и не таких в своей жизни видал, что тревожиться зря! Только Маха напугано выглядит, может случилось что? Надо выяснить… Маха тут взгляд свой ошалелый и перевела опять вниз. Леший глянул за ней и аж присел… «Оу-упфх!!!» Мигом в сторону туесок уронил, штаны сподхватил с земли и – готов! Весь в наряде, но лёгкий конфуз. «Миль пардон, медам! Мои извинения, мон мусьё!», очень, надо сказать, суета к лицу лешему – чуть надменному нраву на помощь. Только Махе всё равно смешно, потому что как ты не ряди сук в материю, внешний вид его мало укроется… Ну да тут уже что поделаешь… Взялся тогда леший себе в извинение доставить Вику с Махою до темна к избушке самой бабы-яги. И слово сдержал. Ещё не было и первых сумерек, как добрались они до полянки. На полянке пригорок. На пригорке спиной ко всем возможным гостям избушка стоит, с ноги на ногу переминается. «Вот!», леший и говорит Махе с Викой, «Задержи́тесь на ночь у яги. У неё отдохнуть с пути – дело милое. Да и дорогу к Кащею она знает самую короткую. Счастливо вам жить, малыши!» Так сказал леший и растворился в сереющем вечернем лесу.

Баба яга сидела на пороге своей отрешившейся от мира избушки, болтала ногами и курила диковинно изогнутую трубку, увлечённо рассматривая движения своих босых ступней в воздухе. Дым из трубки клубился такой, что Маха и Вика уж было подумали, что это топится в избе печь.

Вик внимательно осмотрел конструкцию избушки и сказал: «Биотрансформер. Одно из первых поколений, но модель, похоже, продвинутая…» А Маха погладила избушку по спинке и сказала: «Избушка-избушка, повернись к лесу задом, к нам передом!» Ноги избушки напружинились, бревенчатый пол чуть заскрипел, и домик плавно обернулся крыльцом к Махе с Викою. Слегка озадаченная движениями во вне, баба яга продолжала сидеть и смотреть на большой палец левой ноги.

– Здравствуй, бабушка яга! – сказали Вика и Маха в один голос.

Баба яга отвлеклась от своего занятия и с интересом посмотрела на них. Но словно бы не увидела. Лишь ногами болтать перестала – задумалась. «Бабушка?», обратилась она негромко к самой себе, «Это правильно... Бабушка!.. Так долго и весело мы с тобой, подруга, ещё не курили… Вот ты и бабушка уже теперь! Оказывается… А это, надо полагать, внучата твои пришли… Хорошо мама не знает, не то устроила бы она тебе внучат в твои двадцать неполных лет... Не надо бы так много курить… Хотя почему б?.. Э-эх!» То ли вскрикнула, то ли вздохнула баба яга, трубку подбросила, дунула на неё – обратилась трубка диковинная в ночную птицу сыч, взмахнула мягкими крыльями, глазами хлопнула и улетела в лес. А пока Вика с Махою глядели ей вслед, будто полыхнуло легко. Обернулись они, а избушка вся расцвела: стоит светится, окошки горят голубым огнём, да на крепких ногах дрожит чуть приплясывает. А на крыльце у неё сидит фривольная девица поведения несказанного и с глазами, в которых взгляд такой, что уйти и обратно не надо… Волосы ровно напополам: справа, точно огнём горят, чисто золото, слева – чёрные будто смоль. Вокруг шеи и по рукам искристый песец увивается, то за одно, то за другое ушко старается укусить. А в руках вместо трубки диковинной, да тёмной, теперь трубка светлая, детская, длинная, которой мыльные пузыри выдувать бы враз, только из неё всё ж идёт тонкой струйкою белый дым. И ещё были два золотых колокольчика – по одному на каждой грудке. И на этом с одеждой – всё… Сидит эта чара безумная, широко улыбается над Махой с Викою и изощряется:

– Какая прелесть! – говорит. – Внучата у меня получились – оторваться! Самое время узнать, как зовут!..

– Мы – Маха и Вика! – сказал Вика, как первый уже чуть опомнившийся.

– Красота! – с крылечка реакция. – А я, стало быть, бабушка!

Мысль видимо этому существу очень понравилась. Оно откинулось поудобнее на ступенечках и молвило:

– А ну-к иди, унучок, чего покажу!

Вика храбрый и он подошёл. А у девицы-красавицы плечики очень уж узкие, вот в чём дело… Оттого и раза аж в три, а то и в четыре… оказались коленки худенькие шире плеч!.. Развела прелестница стройные линии, Вику даже озадачило чуть… И не Вику одного. Искристый песец мигом молнией вниз: показалось, что в гости к нему горностай, старый друг… Да нет! Увидал свою ошибку искристый песец и вновь вверх молнией, а Вика раскрыл глаза и смотрит зачем-то теперь как привязанный. Маха тоже тогда подошла посмотреть – что там Вике такое привиделось?.. А девица за Вику берётся и говорит: «Иди, внучек, скорее до бабушки!» «Что вы, тётенька яга!», не знает Вика как быть: что-то сильно тянет вперёд, что-то так же сильно назад – не разорваться же! «Это ж какая я “тётенька”!», не согласна девица-красавица и глазами сверкает-блестит, «Еле-еле уже дождалась для себя внучат! Сколько наскучилась! А оно мне – какая-то “тётенька”! Викинг, будь нежен с бабушкой! Не перечь почём зря и зови, как полагается!»

– Баба яга? – засмеялась Маха в восторге, безуспешно пытаясь совместить в голове это прозвание с красавицей девицей, ради чего даже оторвалась от вдумчиво-внимательного созерцания порывов наружного выражения Викиной внутренней борьбы.

– Ты, похоже, вся в бабушку, внученька! Это же моветон! «Баба»! Да, баба. Конечно. И нормальная баба. Но звать так – нежно любимую бабушку!.. Это неправильно, внученька!

– Бабушка яга! – понял Вика первым по правилам. – Не могли бы вы приподняться на одну ступенечку?

– Для тебя – что угодно, родной! – легко скользнула вверх «бабушка».

И Вика, наконец, нашёл верное решение и обрёл внутреннюю гармонию: поскольку с одинаковой силой хотелось и попасть в эти чарующие гостеприимные объятия и, одновременно, вырваться из их всевозможного коварства, то он придумал уделять понемногу времени на каждое из двух этих противоположных желаний. Девица задрожала колокольчиками и, ослепительно сверкнув зубами, поцеловала юного Викинга в лоб. Маха придерживала за откинутую коленку «бабушку» и взором вся находилась между Викой и его соблазнительницей. Вика то входил, то уходил, начиная дрожать в коленках от этого своего дальнего похода на месте. А его обворожительная «бабушка» испытывала чувства больше от созерцания столь непосредственного сокровища. Сам же процесс возникшей между ними лёгкой влюблённости почти не тревожил её и ощущения доставлял разве что подобные слабой щекотке. Она лишь посмеивалась в особо пикантных местах Викиного взлёта-падения. А когда Вика стал волноваться, как маленький, о чём-то серьёзно задумался, да чуть залился румянцем – бабка ёжка просто не выдержала и расхохоталась над ним! При этом животик её столь очаровательно сжимался и вибрировал от смеха, что Вика, почувствовав это всем собой, очень сильно обрадовался, с одной стороны, и приник изо всех сил к этому животику, наполняя его, а с другой стороны, как наполнил уже, очень скоро обиделся и понял, что теперь уж точно он принял решение – уходить. Но перед уходом она поцеловала его ещё раз, перестав смеяться, и ласково, как самая настоящая бабушка…