Путешествие Ханумана на Лолланд - Андрей Иванов

Один раз Михаил заслал Ивана к медсестре, чтобы та дала каких-нибудь лекарств; тот притворился, что у него болит горло, соврал, что была температура, что так, мол, и так… Но она сказала, что он должен пить воду, и отослала его…

«Вот сволочи! — ругался Потапов. — Они, эти лекари, всем так всегда говорят при любом случае, пейте воду, мол, пусть организм борется и чистится водой!»

«Это потому что водой своей они гордятся, — сказал я. — Ведь она самая чистая в Европе!»

На третий раз медсестра все-таки дала Дурачкову какой-то порошок, но он мне не помог, и я начал отчаиваться.

3

Я лежал на верхней полке; как в купе; как в купе поезда Фарсетруп — Небытие; я лежал и ехал в никуда, а Хануман продолжал ехать на Лолланд. Он продолжал бредить Лолландом. Я подыхал, а он перетирал сказки про Лолланд.

Да, Хануман продолжал трепаться на каждом углу, собирать все новые и новые байки о Лолланде. Он уже знал людей, которые бывали на Лолланде. Он их встречал раньше, а теперь они жили в Ольборге и про них говаривали, будто они разок скинулись и слетали на Лолланд. Мне было плевать. Я лежал на верхней полке и ехал в никуда. Я не собирался ехать на Лолланд. Я лежал под торшером и маленькой книжной полкой. Я лежал под лампой, ощущая себя трупом в морге; лежал и ждал, когда начнется какое-нибудь заражение, отравление, гниение, что-нибудь фатальное, что и сделает меня трупом. Ждал, когда начнется деление клеток, рост опухоли, некроз или гной в кровь пойдет, и я пойду на тот свет. Но, думал, неееет, я не пойду, а поползу, потому что я давно ходить не могу, я волоку свои ноги, бедные мои ноги…

Я лежал под торшером, проваливаясь все глубже и глубже в депрессию. Безразличный ко всему, я даже не заметил, как очень скоро мы в очередной раз оказались совсем на нуле. И снова из-за Потапова. Он снова уговорил Ханумана купить машину. Да сколько можно!..

На этот раз он сказал, что надо возобновить поездки за едой, а есть нам и вправду было нечего. Хотя плевать я хотел тогда на еду, я готов был подохнуть, просто так, как парижский клошар, без всякого сопротивления. Но не такой человек был Хануман: этот всегда хотел есть; для него поесть хорошо было важно; скорее, наличие еды было важнее, чем сам удовлетворенный аппетит, чем само набитое брюхо. Потому что это его как-то психологически удерживало на плаву.

Я как раз поправился… или мне казалось, что я поправился, — ведь Хануман мог просто меня убедить, что мне стало лучше, он мог воздействовать, как факир на змею, и я, как загипнотизированный, действительно мог начать чувствовать себя лучше. Непальская кошка отказывалась нас кормить; Иван денег не имел, потому что Потапов его вовлекал во всевозможные интриги. Они купили около сотни билетов бинго-лотто, заодно купили граммов десять гашишу; они курили и проверяли свои билеты, несли какую-то чушь. Потом гашиш кончился; ехать за ним опять было невозможно, потому что юлландские компостеры были как заговоренные; поддельные билеты не проходили. Тут еще пошли слухи, будто появились люди в форме, останавливают автобусы на тех линиях, где чаще всего ездят азулянты, проверяют билеты, просвечивая их каким-то прибором, на предмет подделки. Многие попадались; штрафы давали просто баснословные. Ехать вчестняк никто не хотел. Тратить сто крон только на поездку, — да и время, — было невыносимо. Поэтому снова требовалась машина! Форд после ночного вояжа с Гораном в Ольборг так больше и не завелся…

Потапов вновь сел на уши Хануману. Стал говорить, что у него есть какой-то знакомый, он якобы торговал молоком.

«У него ферма, понимаешь! — говорил Потапов, то рыча, то жалобно завывая. — А что такое ферма?! Ну, это молоко, в первую очередь, и при этом очень дешевое. А если покупать канистрами, литров по двадцать, то вообще скидка, просто фантастическая скидка. Так вот, надо привезти со свалки большой морозильник, это раз, — начал он загибать пальцы, — а для этого нужна машина. Чтобы возить молоко, тоже нужна машина. Может, в другие кэмпы придется возить молоко, может, там подороже продать получится. А это деньги. Деньги на дороге не валяются. Жень, переведи ему!..»

«Он понимает».

«Да ни хера он не понимает!»

«Панимаэт, — передразнивая, сказал Хануман и спросил Потапова: Так зачем столько молока?»

«Я же говорю, что не понимает, отдельные слова понимает, а сути — не понимает!», снова зарычал Потапов, теперь уже на убогом английском: «Во-первых, в нашем лагере много семей, а детям надо пить молоко. И не такое молоко, какое продается в магазинах, а настоящее, свежее, жирное. Плюс дешевле. Во-вторых, можно делать различные молочные продукты, сыр и… Как будет «творог», Жень?» — Я сказал. — «Вот, — продолжал наворачивать Михаил. — Творог, понимаешь? Творога здесь нет, никто не знает, что такое творог! В Дании… Нету! Мы будем делать, первыми! Сделаем тут творожную революцию!»

«Творожную революцию?» — усмехнулся Хануман. Это было действительно нечто новое в репертуаре Потапова.

«Да, мы запатентуем наше изделие!» — сказал Михаил. Он, дескать, знал как творог и сыр делать. «Мы монополизируем рынок! И поверь мне, — продолжал он, — мой сыр будут брать. Он лучше швейцарского! В-третьих, — говорил он, уже обнимая Ханумана по-братски, — машина нужна, чтобы ездить за травкой или гашишем. Кто знает, может, снова купим травку, как в тот раз, и продадим. Но на этот раз нас никто не одурачит. Ну и четвертое, будем ездить за бутылками, едой и на свалки. Может, найдем чего интересного. Как знать, может, спутниковую тарелку или компьютер, а? Были случаи. Мы давно не наведывались на свалку в Скиве, а там много чего можно найти. Копи царя Соломона. Да простой тюнер тоже можно продать хорошо какому-нибудь позитивщику. Главное, найти тюнер, а позитивщик найдется. А чтобы найти тюнер, надо ездить по свалкам. А для этого машина нужна!»

Хануман, видимо, так устал от всего этого, и был так голоден, или так хотелось ему курить, или просто так ему все надоело, что он отдал ему все свои деньги (или почти все), и они купили машину. За семь тысяч! То есть заплатили все, что у них было на руках, и еще должны остались, конечно. Михаил обязался выплачивать каждые покет-мани, по полторы тысячи, очень рассчитывая, что мы его поддержим. Да и сама машина, как он считал, окупаться начнет с первых же дней, как только он станет продавать молоко. Купили они машину все у тех же грузинов, и снова без номеров, без техосмотра и прочего! Те только сунули какую-то записку, которую датчанин якобы написал, какую-то записку на тетрадном листке, где детским почерком было написано, что хозяин машины гарантирует действие номеров и техосмотра на ближайшие три месяца. Эта записка очень смутила Ханумана. Там было еще написано, что новый техосмотр был почти пройден, то есть машина как бы проходит регистрацию или может пройти регистрацию; разобрать было невозможно. Да и не имело значения, что и кем там было написано, просто покупать у наркоманов машину, да еще за такие деньги… Я больше ничего слышать об этой машине не хотел, я даже видеть ее не хотел, я отказался кататься, отказался даже выйти посмотреть, сколько они меня ни зазывали. Они за восемь тысяч купили машину у наркоманов, воров. Кто наступает на грабли дважды, а кто всю жизнь и каждый день!

Потапова снова одурачили, конечно; ему пообещали сделать номера.

«Короче слушай сюда, биджо, — сказал Мурман, — знаешь, что Васка у нас мастер?»

«Васка?..» — не понимал Потапов.

«Да-да, биджо, — сказал Бачо, — ну, Васка, что не знаешь, что он у нас слесарь?.. Э-э, брат, ты где живешь?.. На Луне, что ли?»

«Да-да, биджо, — сказал Мурман. — Васка, вах! Ну, такой слесарь, такой мастер, такой хондкрафтсмен, что ты! Он тебе из куска железа такие номера сделает, ни один мент не отличит! Никто тебя никогда не остановит… Всю жизнь ездить будешь без паспорта! Без сюна [40]! Без ничего! И дети твои! И дети детей!..»

«Давай деньги, биджо, — сказал Бачо, — все хорошо будет…»

Потапов дал, и как только деньги перешли из рук Михаила в руки Мурмана, все грузины ни слова не говоря поднялись, как по команде, и пошли в машину, в свою, и уехали. Не показывались несколько дней; ушли в свой героиновый драйв на неделю. А когда появились, все приходили и требовали от него еще деньги, и он должен был отдавать этим мерзавцам сколько-то из каждых покет-мани за убитый БМВ. И пусть там был кожаный салон и ручки под дерево, да си-ди-плейер внутри; похуй, что там в салоне; зачем это все человеку, чтобы ездить на свалки и за гашишем? И каждый раз, когда он давал грузинам деньги, они исчезали на несколько дней, и Потапов все надеялся, что вот в следующий раз они не появятся, обколятся и разобьются, потому что гоняли они как сумасшедшие. Но они всякий раз возвращались, изможденные, пожелтевшие, припорошенные снегом, с пеной у рта и маслом в глазах; они требовали денег, и он все время стонал: «Мне семью… семью… кормить надо, семью…», — но деньги давал, потому что не дать не мог.