Попытка – не пытка - Елена Хотулева

После того, как я аккуратно, чтобы не помять платье, расположилась рядом, он протянул мне паспорт:

– Ну что ж, Елена Григорьевна Санарова. Поздравляю вас. Вы снова стали гражданкой Советского Союза!

От нахлынувшего приступа ностальгии я чуть не расплакалась:

– Спасибо. Ну, хоть в 1937 году это произошло. Про 2010-й я уж молчу. Там мне это точно не светит…

Углубившись в изучение своих паспортных данных, я выяснила, что родилась в Москве в 1898 году. От собственной древности мне стало не по себе. Значит, меня родили еще при Николае Втором. Потрясающе! Впрочем… Почему он решил сохранить мне мой реальный возраст?

– Ну, ты мог бы меня и помоложе сделать, – сказала я, прикидывая, на сколько лет могу выглядеть. – Написал бы, что мне тридцать три. По-моему, это было бы прекрасно!

– И был бы я тебя старше на четверть века. Кому это надо? – Он вытащил из пачки папиросу. – Достаточно того, что по факту ты меня больше чем на девяносто лет моложе. Это вообще трудно себе представить…

Пока он курил, мне пришло в голову, что я совершенно не представляю, где и как именно будет происходить наше историческое бракосочетание. Призадумавшись, я спросила:

– Скажи, а мы вот сейчас поедем в какой-то ЗАГС… И что… Там, наверное, уже весь район оцепили, никого никуда не пускают, прибыл почетный караул, а нас будет сопровождать кортеж?

Он усмехнулся:

– Это в твоем времени у нас бы кортежи с караулами были. А здесь, я думаю, не тот повод, чтобы в город войска вводить. И вообще, это должно быть предельно просто. Без чуждой стране империалистической помпезности.

– То есть кольца у нас будут выкованы из медного пятака? Правильно я понимаю?

– Какого пятака? Что ты городишь чушь какую-то? – Он затушил папиросу. – Золотые кольца будут. Хотя у нас без этого многие обходятся. Но я решил, что так будет более правильно. А что еще за пятак?

– Ну как у Ленина с Крупской, – рассмеялась я. – Или это легенда, что у них обручальные кольца из медной монеты были сделаны?

– Да… Действительно, что-то такое, кажется, было… Но сейчас не семнадцатый год, чтобы нищету пропагандировать. Советский народ должен быть нацелен на процветание, но без ухода от коммунистических ценностей. Поэтому платье тебе сшили красивое, кольца у нас будут золотые, а на шее у тебя, увы, никакого колье не будет. Хотя… Выглядело бы это неплохо… – Он окинул меня взглядом удовлетворенного эстета. – Все! Ехать пора…

Ровно в полдень мы вышли из автомобиля и на глазах изумленных прохожих прошли в районный отдел ЗАГСа, сопровождаемые наиболее приближенными к Сталину представителями Политбюро. Среди них был и Каганович, которого теперь, после того как выяснилось, кем работал мой двоюродный прадед, я воспринимала как своего личного врага. Что касается остальных, то к ним я уже давно научилась относиться индифферентно, при этом полностью никому не доверяя, поскольку слишком много читала о них в своей реальности. Следуя линии поведения, которой решила придерживаться, внешне я старалась изображать из себя полную дуру, влюбленную в Сталина до потери пульса и готовую на все ради того, чтобы ему угодить. Думаю, я была очень убедительна, поскольку достаточно быстро добилась того, что практически все стали смотреть на меня с каким-то дружеским состраданием, за исключением, правда, все того же Кагановича, который явно меня недолюбливал.

Пройдя до безобразия сухую процедуру оформления наших отношений и приняв вполне сердечные поздравления присутствующих, мы добросовестно дали возможность фотокорреспондентам запечатлеть нас на пленку и вышли на улицу. Вокруг здания собралось много людей, до которых уже, как видно, долетел слух о том, что Отец народов взял себе новую жену. Некоторые из них, в основном женщины, разглядывали меня с восхищением, скорее всего, благодаря неординарному для этого времени свадебному платью и шикарной прическе. А остальные были поглощены восторженным созерцанием Сталина, что, естественно, не могло не говорить о его культе личности, который процветал и креп, несмотря на репрессии 1937 года.

– Это ничего, что на нас люди смотрят? – шепотом спросила я у своего благоверного, когда мы подходили к машине.

– Пусть себе смотрят. Теперь у них еще один повод будет завтрашние газеты читать.

– А другой какой повод?

– Снижение цен на продукты.

– Это ты в честь нашей свадьбы? Да? – наивно предположила я.

– Нет. Это запланированный процесс. Простое совпадение, – сказал он и помог мне сесть в автомобиль.

Когда мы вернулись на дачу, мне оставалось пятнадцать минут до отправки в 2010 год.

– Ты домой будешь заходить? – спросил Сталин, обнимая меня. – Если хочешь, отдохни там пару часов. Я не возражаю.

– Скорее всего, нет. Куда я там денусь в таком виде? Дома Глеб с Машей. Лучше им меня не видеть. Если только не случится чего-то из ряда вон выходящего.

– Хорошо. Сама смотри по обстановке. Главное – чтобы ты была здесь, как мы договорились.

Через некоторое время таймер перенес меня в будущее.

– Боже ж мой! – воскликнул Натаныч, увидев меня. – Вот уж не знал, что в таком расфуфыренном виде кто-то в 1937 году замуж выходил! А где корона из Алмазного фонда?

Я с улыбкой посмотрела на него:

– Сталин сказал, что нам негоже отступать от коммунистических ценностей и опускаться до империалистической помпы.

– Это он зря. Такая женщина, как ты, заслуживает империалистических подарков.

– Да, только, как это ни странно, за всю жизнь, кроме проповедующего коммунистические ценности Сталина, мне никто этих шикарных империалистических подарков не делал. И я тебя прошу! Вот только сегодня не надо мне рассказывать о том, что их сняли с мертвых тел расстрелянных интеллигентов. Тем более что он объяснил мне, откуда они взялись на самом деле.

Натаныч демонстративно схватился за голову и наверняка хотел брякнуть какую-то гадость, предварительно допросив, из какого государственного фонда мое кольцо и прочие дары вождя, которые я ему, по счастью, не показала, но тут я решила, что больше не могу быть вдали от своего теперь уже законного мужа, и сказала:

– А сделай-ка и ты мне подарок. Отправь меня назад, причем молча и быстро.

Подавив кипящие внутри страсти, поборник чужой нравственности недовольно фыркнул и без долгих разговоров закинул меня в 1937 год.

Сталин был в отличном настроении. Расспросив о том, чем я занималась дома, он стал меня инструктировать:

– Сейчас в Георгиевском зале нам предстоит политически важное мероприятие. Приготовься к тому, что это будет долго. Нас будут поздравлять представители не только союзных республик, но и автономий. Если очень устанешь, скажи мне. Тогда я отведу тебя куда-нибудь отдохнуть. Но лучше, если ты постоянно будешь рядом. От тебя требуется только одно. Улыбайся и помни: на тебя вся страна смотрит. И пусть они видят, что я не силой тебя заставил замуж выйти.

Я заверила его, что все поняла, и мы поехали в Кремль. Через полчаса я впервые в жизни вошла в Георгиевский зал. Еще через тридцать минут я навеки рассталась со всеми своими комплексами неполноценности. А по прошествии еще некоторого времени я удостоверилась, что влюбилась в человека, которым восхищаюсь не только я, а еще и миллионы моих сограждан.

Что же касается Сталина, то если у меня и были сомнения относительно того, зачем ему понадобилось это шикарное торжество, то после того, как я выслушала речи первых десяти делегатов, для меня стало очевидно, что он увлекся политическим самопиаром. Мне было неизвестно, о чем конкретно он думал, когда все это затевал, но, видимо, он преследовал несколько целей. На мой взгляд, во-первых, он хотел стереть из памяти народной все легенды и пересуды о своей личной жизни и дать всей стране более устраивающую его тему для обсуждений. Во-вторых, а это следовало из того, как он отвечал на поступающие поздравления, ему явно не терпелось заявить о том, что государство под его руководством отныне идет новым курсом, нацеленным на процветание, которое очень скоро постучится буквально в каждую дверь. И, в-третьих, вне всякого сомнения, он хотел еще больше впечатать в сознание масс свой харизматичный образ, о чем, кстати сказать, напоминала и его презентабельная белая форма с золотыми погонами, пришедшая на смену аскетическому френчу.

Придя в 1937 год из искушенного политической показухой 2010-го, я хорошо видела, что эти руководители республик и автономий не то что не лицемерили или старались всеми силами подольститься, нет, они все без исключения находились в состоянии почти религиозного экстаза от сознания того, что могут выразить обуревающие их восторженные чувства. Я смотрела на происходящее и понимала, почему именно и в пятидесятые годы моей реальности, и в более близкие мне восьмидесятые огромное количество людей торопились прокричать со страниц книг, с экранов телевизоров или с высоких трибун о том, как они кривили душой, когда участвовали в формировании культа личности. На самом деле они пытались оправдать самих себя в том, что просто-напросто чистосердечно закрывали глаза на репрессии, террор, диктатуру и были готовы молиться на вождя, который в течение тридцати лет буквально держал их под гипнозом…