Попытка – не пытка - Елена Хотулева

Елена Хотулева

Попытка – не пытка

Я прислонилась к парапету смотровой площадки и с досадой посмотрела на высотку МГУ. Где-то там, в том мире, куда еще совсем недавно я легко заскакивала с помощью машины времени, это здание он посвятил мне. Это и еще семь… Точнее, шесть, потому что в моей реальности восьмой дом в Зарядье так и не был построен.

Низкие облака шарахались от шпиля и убегали в сторону области. Под ногами раздавалось кряхтение воробьев. Вчера я могла изменить ход мировой истории. Сегодня я размышляю, как жить дальше.

Я до одури сжала в руке острый ключ от автомобиля и камнем ухнула в воспоминания…

В тот день, а было это несколько месяцев назад, я зашла перекинуться парой словечек с Натанычем.

– Привет, как скрипишь?

– Как телега, везущая на погост девственницу! – Мой престарелый и вечно диссидентствующий друг был в хмуром настроении.

Усевшись на хроменькую табуретку, я стала чесать языком:

– Знаешь, работодатели исчерпали до дна свою совесть и теперь бродят по столице как есть, бессовестные и злые. За переводы они платят копейки, да и то только после того, как станцуешь перед ними непристойный ритуальный танец. Нет, я не говорю, что все плохо! Когда работа имеет место быть, то жизнь становится просто как нуга в шоколаде – вроде сладко, а зубы сводит. Просто хочется немного, ну граммов примерно сто пятьдесят, спокойствия и мира в душе…

Он прервал меня, грохнув на стол щербатую чашку с утопленным в ней пакетиком чабрецового чая:

– Пей. И молчи. Потому что когда начинают говорить такие, как ты, сводит судорогой даже зубные протезы.

– Скажешь, что я не права?

– Ох, ты знаешь, мне таки за жизнь уже пришлось сказать столько, что кажется, мой говорильный аппарат издох еще в прошлом тысячелетии.

Это он загнул. Уж мне-то было известно, что ругать всех и вся он мог днями напролет. Этой трепалогией он заразился еще в молодости, когда корчился в подобии рок-н-ролла и носил неприлично узкие брюки. Заразился и не нашел панацеи.

Наверное, именно поэтому я с ним дружила. Стоило рассказать ему о хоть сколько-нибудь важной для меня вещи, как он сразу же выворачивал все наизнанку и начинал меня смешить. Теперь я думала о его скрюченных в пароксизме отчаяния протезах и хохотала.

– А что такого веселого я сказал? Ты приходишь к старому больному человеку, начинаешь закатывать свои прекрасные глаза, костеришь всех хоть как-то преуспевших и хочешь, чтобы я соглашался с тобой, как пионер на Красной площади? Кстати, о Красной площади! Не нравится мир за окном – сходи на ретродискотеку.

Я поперхнулась чаем. Этого только не хватало. Со школы не выношу дискотек.

– Натаныч, дорогой! Ты меня не понимаешь. Мир мне нравится. Просто мне противны эти взаимоотношения, когда работать надо не головой, а когтями и зубами. Да и вообще! – Я стала размахивать руками, как голландская ветряная мельница. – Где равенство, где братство, где свобода? Хочу жить при коммунизме, когда каждому – по потребностям, а от каждого – по способностям.

Он уставился на меня печальным барбосом:

– Ты, когда в квартиру заходила, об косяк случаем не ударилась?

– Нет, знаешь, не ударилась. И справедливости ради хочу задать тебе вопрос: ты что, доволен жизнью?

Смахнув на пол крошки от печенья, Натаныч тяжело вздохнул и стал нудно, как ослик из старого мультика, рассказывать о своем бытии:

– Ну, в общем я не жалуюсь… Сдаю квартирку моей покойной кузины, старой девы, получаю льготы как ребенок репрессированных родителей, сижу за новеньким компьютером и ради удовольствия разрабатываю всякое разное уникальное и непременно достойное Нобелевки…

– И что же таки ты разработал? – ехидно спросила я, подражая его интонации.

Он, как водится, решил уйти от ответа и затянул волынку:

– Было время, я подрабатывал патентами… Придумывал неперегорающие лампочки со встроенными диодами. Проектировал компактные гидростанции, которые без плотин могли электрифицировать целые колхозы. Однажды запатентовал двигатель, работающий на подсолнечном масле…

Я решила вернуть его к тематике более актуальных исследований:

– Это все ерунда. Ты лучше скажи, можешь ли ты переделать этот мир.

К моему удивлению, вместо словесной дребедени Натаныч произнес пафосную речь:

– Да, милое и не созревшее мозгами создание! Я придумал нечто такое, что при определенных обстоятельствах произведет такой нейтронный взрыв в мозгу политиков, что они разрыдаются, бросятся мне на шею и начнут вращать нашу миленькую планетку в сторону процветания.

Он с любопытством посмотрел на меня, видимо надеясь на шквал восторженных вскриков, и тихо добавил:

– Только я еще не догадался, кто именно сделал самый значительный ляп в организации мироустройства.

– А это важно?

– Очень! Хочу понять, кого пренепременно надо кокнуть в прошлом, чтобы настоящее уподобилось садам Семирамиды. Вот подумываю о Гитлере. Но знаешь, все больше прихожу к выводу, что на него не повесишь, к примеру, ответственность за мировой терроризм, да и к распространению наркотиков он не причастен. Тут надо рыть глубже и искать, так сказать, ключевую фигуру…

– Ты что ли машину времени изобрел? – безразлично прервала его я, знавшая по опыту, что все изыскания Натаныча, о которых он мне, как правило, подробно рассказывал, хоть и были действительно гениальными, но до сих пор ограничивались только какими-нибудь говорящими кофемолками да танцующими батареями центрального отопления.

Вместо ответа мой друг метнулся к входной двери, ужасающе скрежетнул гигантским ржавым засовом, вернулся ко мне и вполголоса произнес:

– Да, машину времени. И она таки прекрасно работает.

Собственно, с этого все и началось. Потому что дальше для нас обоих наступила жизнь, полная почти что шизофренических событий.

От удивления я покачнулась на табуретке, зацепилась колготками за неровность на деревянной ножке стола и, плеснув на юбку чай, прошептала:

– А как ты проверил, что машина функционирует?

Сама того не ведая, я нажала на спусковой крючок Натанычева красноречия.

– О! Это не так-то просто рассказать! Точнее, нет… Сиди, молчи и слушай. Потому что сейчас, да, да, таки в этот самый распрекрасный момент твоей жизни ты узнаешь… И я приложу к этому максимум усилий… Так вот, ты узнаешь, как великие ученые на собственном опыте проверяют свои бессмертные открытия. Да! Да! Я! Я изобрел машину времени и испробовал на себе. Это было всего один раз. Но как важен этот один раз для мировой науки… Да что там наука! Он важен для истории!

– Ты что, в прошлое летал?

– Летал. Летал и вернулся – вот что главное. Вернулся целым и невредимым! И если тебе интересно, а я ведь знаю, что ты безудержно любопытна и даже нескромна в своей любознательности, то я тебе расскажу, куда именно я решил отправиться.

– К Гитлеру? – решила подколоть его я.

Он передернулся, будто проглотил личинку короеда:

– С ума сошла?

– А куда?

– Маму свою повидать хотел. Она ведь умерла, когда мне было чуть больше года. Вот слетал, познакомился и возвратился обратно.

Почему-то в этот момент меньше всего меня интересовала история его детства, которую за время нашего знакомства он рассказывал мне многократно. Я была настолько недовольна безработицей, ростом цен, инфляцией, межнациональной рознью, наркоманией, коррупцией да и вообще всем происходящим в стране, что решила перейти от слов к делу:

– Очень за тебя рада. И все же! С помощью твоей великой машины можно хоть что-то изменить в плачевном положении нашего отечества?

Он почесал лысеющий затылок и посмотрел на меня поверх очков-половинок:

– Вот не люблю я, когда ты припираешь меня к стенке и задаешь эти дурацкие прямые вопросы.

– Значит, ты врал, когда рассказывал про Гитлера и рыдающих от счастья политиков?

Оказалось, что он не врал. Просто приукрашивал, как это и положено великим деятелям науки. Да и что он такого сказал? Ну пошутил ради красного словца, что хотел укокошить Адольфа. И про проблемы мирового терроризма зря брякнул – не волнуют они его вовсе. А что волнует? Да, собственно, больше ничего. Ведь это все он изобрел только для того, чтобы увидеть живыми своих родителей. Теперь дело сделано, и машина как-то даже и не нужна…

– Так не пойдет! – ультимативно заявила я, возмущенная его мещанскими настроениями. – Если ты ее действительно сконструировал, то теперь от меня не отвертишься. Историю буду вершить я. А ты будешь действовать под моим начальством.

– Ну… Ну… Ну… – мычал он и задумчиво рассматривал пятно на линолеуме. – Ну если ты такая идиотка… То тогда, конечно, можно попробовать что-то изменить. Но ты же знаешь, что последствия могут быть катастрофические.

Я пропустила его комплимент мимо ушей и начала громко рассуждать: