По ту сторону синей границы - Дорит Линке

Когда-нибудь нам и самим будет удивительно, что мы смогли это совершить…

А теперь пора двигаться дальше.

До цели я пока что не добралась.

Понимает ли дед хоть чуть-чуть, какую кашу он тогда заварил?

Вряд ли…

– Странно все это, как вы считаете?

Дед грохнул палкой по булыжникам Герман-штрассе.

– Венгрия в 56-м году, Берлин в 53-м, Прага в 68-м[59], Чернобыль – все отлично, все в порядке! И вот в первый раз происходит что-то разумное, и – о-па! – Старший брат Младшему больше не указ.

Мы с Андреасом ели шоколадку и помалкивали. Правительство запретило советский журнал «Спутник»[60], и дед, конечно, не мог не откликнуться на такое событие. Он возмущался всю дорогу домой. Было холодно, пахло снегом.

– Неужели наши партайгеноссен не испугаются русских Т-34?

– Ах, дед, ну не станут же они из-за какого-то журнала танки вводить! Успокойся, пожалуйста!

– Ха! – он еще раз стукнул палкой. – Надо же что-то делать! Надо обратить внимание мировой общественности на это безумие!

– Мировую общественность это нисколечко не интересует. И вообще все и так знают, что это бред.

– Ну, нормальные люди, может, и знают, но бонзы-то – нет! Так что надо непременно что-то предпринять. Идем сейчас ко мне, напишем обращение!

– Дед, ты что! Зачем? Толку от этого никакого, одни неприятности.

– Нет уж, на этот раз мы молчать не будем! Идем!

Дед устремился вперед. Мы с Андреасом без энтузиазма последовали за ним.

– Зато дома он нас кексом угостит, – сказала я ободряюще.

Кекс оказался старым и засохшим. Мы вяло жевали его, сидя на диване. Везде валялись растерзанные газеты и последние выпуски «Спутника». В квартире было необычно тепло, даже жарко. Дед жег уголь не экономя: все равно, говорил он, ГДР скоро придет конец.

– Вот вам пример! – дед помахал «Нойес Дойчланд». – Этому преступнику румынскому, дворцестроителю хренову, Хонеккер вручил орден Карла Маркса! Да если б Маркс об этом узнал, он бы в гробу перевернулся! Точно вам говорю!

Он ткнул на фото румынского генсека Николае Чаушеску.

– Все, возвращаемся к нашей теме. Где тут у нас официальное заявление по «Спутнику»?

Дед закурил дешевую сигарету и принялся рыться в ворохе газет, стряхивая с них крошки.

– Знаете, почему октябрьский выпуск не доставили подписчикам? Вот просто взяли и не доставили, хотя за него давно заплачено. А не доставили почему? А?

Мы пожали плечами.

– Потому что там статья про пакт Гитлера и Сталина[61]. Как будто это какая-то страшная гостайна, которую никому знать не дозволяется. Только меня-то им не провести. Я ж при том присутствовал!

– Дед, ты не присутствовал, когда Гитлер со Сталиным заключали пакт.

– Ну да, я, наверно, в это время как раз на Польшу нападал.

Андреас смотрел на деда как на чокнутого.

– Терпеть не могу эту макулатуру, но что делать. Если не покупать – как тогда раскрыть ихние враки?

Дед зашелестел ненавистной «Нойес Дойчланд».

– Ага, вот: «Сообщение министерства почты и связи от 21 ноября 1988 года, Берлин. Как сообщает министерство связи, журнал “Спутник” вычеркнут из каталога печатных изданий. Журнал не вносит никакого вклада в дело укрепления германо-советской дружбы, а, напротив, публикует статьи, искажающие историю».

Дед откинулся на спинку кресла.

– И они нам будут еще про дружбу с СССР впаривать!

Он взял карандаш.

– Обращение ученицы двенадцатилетней средней школы имени Эрнста Тельмана и учащегося техникума, будущего оператора ЭВМ…

– Дед, ты спятил, что ли? Не будем мы ни к кому обращаться!

– Будем! Дай-ка мне немного подумать.

Он отвинтил пробку с бутылки шнапса. Андреас нахмурился. Прыщей у него больше не было и потихоньку пробивались волоски бороды, за которыми он тщательно ухаживал.

– В наше неспокойное время мы не можем оставаться равнодушными, глядя на то, как наши советские товарищи по борьбе заново пересматривают отношение к своей истории. Учиться у СССР – значит учиться побеждать. Мы считаем, что журнал «Спутник» и дальше должен быть доступен для граждан ГДР. Кто согласен с нами – подпишите, пожалуйста, здесь.

– Мне правда пора. На тренировку.

Я решительно встала с дивана.

Андреас тут же поднялся вслед за мной.

– А мне еще надо поучиться.

– Как завещал великий Ленин?

Дед отпил из бутылки.

– Если он завещал учить двоичный код – то да!

Мы поспешили к двери, пока дед не затеял новую дискуссию.

На следующий день в школе на уроке истории из громкоговорителя раздался голос директора Казелова:

– Ханна Кляйн! Поднимитесь ко мне! Немедленно!

Я встала, беспомощно глядя на доску. Я понятия не имела, что ему от меня нужно. Наша историчка фрау Штайнбек прервала свой монолог о пролетарском интернационализме и посмотрела на меня поверх очков.

– Без повода уж наверно не вызовут. Отправляйтесь наверх!

Я постучалась в кабинет директора и вошла. Кроме него, там были школьная парторг и мой классный руководитель герр Крузе.

Они не стали ходить вокруг да около, а сразу приступили к делу.

– Как вы это объясните?

Парторг помахала у меня перед носом каким-то листком. Я узнала дедов почерк. Не может быть.

– Когда вы это повесили?

– Я ничего не вешала.

– Имейте смелость признаться в своих антигосударственных действиях. Внизу стоит ваше имя. Кто ж еще мог это сделать?

Если расскажу все, как было, деда тут же посадят, подумала я. И уставилась на линолеум.

– Итак, еще раз. Сколько времени это здесь провисело?

– Недолго.

– Точнее?

– Пару минут.

– Когда вы это повесили?

– Перед уроком истории.

– Это будет иметь серьезные последствия. Вам, можно сказать, повезло, что мы всё вовремя заметили. Листовку никто не успел подписать. Иначе вы могли бы уже собирать вещи.

Я молчала. Сказать было нечего.

– Пока что просим вас воздержаться от посещения школы. Когда решение относительно вашего будущего будет принято, мы вас известим.

Вернувшись в класс, я запихнула учебники в сумку и вышла. Историчка даже не спросила, почему это я ухожу с урока.

Я пошла вверх по Фридрих-Энгельс-штрассе, завернула на Пауль-штрассе. Дед открыл после третьего звонка.

Волосы у него торчали во все стороны, в уголках рта – крошки от кекса.

– Ты что, совсем спятил?! Зачем ты это сделал?!

– Что?

– Написал это чертово обращение! Я думала, ты все в шутку говорил!

Дед, кряхтя, опустился в кресло.

– Многие подписали? А что ваш парторг, перетрусила, небось?

Он смотрел на меня с искренним интересом. До него просто не доходило!

Я села на диван, сложила руки на коленях.

– Меня, наверное, из школы выгонят.

Дед закурил сигарету, бросил спичку в пепельницу у печки.

– Да ерунда. У тебя слишком хорошие оценки. А вот как все у этого Андреаса пройдет, тут у меня сомнения. Сдается мне, он не такой сообразительный, как ты. Может и немножко неприятностей схлопотать.

Дед выпустил облака дыма. Я ушам своим не верила!

– Но некоторые рабочие наверняка подпишут. И его зауважают…

– Скажи, что это шутка!

Дед затянулся сигаретой, глядя сквозь меня. Он явно находился не здесь, а витал где-то в своем мире. Я вскочила, выбежала из квартиры и, как сумасшедшая, помчалась по направлению к Главному вокзалу.

Андреаса я увидела в подземном переходе, он бежал мне навстречу. Еще издали я поняла, что уже поздно…

– Исчезни! – крикнул он. Голос эхом отразился от стен, на нас оборачивались.

– Да я ни при чем! Он это обращение и в школе повесил. Меня временно исключили.

– Временно – это еще ничего!

Андреас остановился и мрачно посмотрел на меня.

– Меня-то тут же вышвырнули. Всё коту под хвост: и техникум, и факультет информатики! Всему конец.

Он помчался по лестнице, я за ним. У «Интершопа» остановился, еле переводя дух, и злобно передразнил начальственный тон:

– Мы дадим вам возможность заняться тем, что заставит вас образумиться.

Из «Интершопа» вышел мужчина в коричневом кожаном пальто. Вид надменный – явно из тех западных немцев, которые приезжают в ГДР только для того, чтобы ощутить собственную значимость.

– Если вам так важна индивидуальность, мы подойдем к вашему случаю предельно индивидуально! – Андреас сорвался на крик. – Знаешь, что мне все это напоминает?! Тот сраный интернат, вот что!

– Да я же говорю: ни при чем я! Это дед совсем с катушек съехал!

ФРГшник распечатал пачку «Мальборо».

– Отец меня убьет. Или из квартиры выкинет, это уж как пить дать.

– Дед должен сказать им правду, иначе нельзя.

У Андреаса глаза вылезли на лоб.

– У тебя тоже крыша едет! Да кто этой правде поверит? И вообще я уже им сказал, что это сделал не я, а пенсионер Франц Кляйн.

Я не верила своим ушам.

– Да, да, ты что думаешь, я уже совсем ку-ку? Думаешь, добровольно соглашусь, чтобы на меня повесили еще и это? Да, я все им рассказал! И знаешь что? Мне никто не поверил! Сказали, что все сходится, ведь я уже раньше был замечен в том, что отрываюсь от коллектива. И что мне должно быть стыдно очернять старого и психически нездорового человека.