Чужак в стране чужой - Роберт Хайнлайн

Дюк опустил глаза.

— Да вроде как останусь.

— Лично я умываю руки. Мы просмотрели пленки, думаю у тебя хватит сообразительности понять, насколько опасен наш человек-марсианин.

— Я не такой дурак, Джубал, как ты думаешь, — кивнул Дюк. — Только я не позволю Майку выжить меня отсюда. Вот ты, — добавил он, — говоришь, что он опасен. Ну и что, я же не собираюсь с ним цапаться. Кой хрен, мне же он, в основном, даже нравится.

— М-м-м… и все равно, Дюк, ты его недооцениваешь. Послушай, если ты и вправду хорошо относишься к Майку, так предложи ему стакан воды, и дело с концом. Ты меня понимаешь? Тогда вы станете «братьями по воде».

— Э-э-э… ну, я еще подумаю.

— Только все должно быть по-настоящему, на чистом сливочном масле. Если Майк примет твое подношение, он сделает это с полной, убийственной серьезностью. Он тебе поверит, и если ты сам не готов ему поверить, если ты не готов безоговорочно поддержать его в любой ситуации, даже самой трудной ситуации, оставь лучше все как есть. Либо полное доверие — либо ничего.

— Это я понимаю. Потому я и сказал, что подумаю.

— О'кей. Только не думай слишком долго. Сильно подозреваю, что скоро здесь начнется большое веселье.

14

Если верить Лемюэлю Гулливеру, ни один уважающий себя лапутянин не говорит и не слушает без помощи «клайменоле», или, в переводе на нормальный язык, хлопальщика. Этот слуга вооружен пузырем, привязанным к палке, его обязанность — хлопать своего господина по губам либо по правому уху, когда тому следует говорить или, соответственно, слушать. Следует — по мнению слуги. Побеседовать с лапутянином, принадлежащим к правящему классу, можно только с согласия его хлопальщика.

На Марсе такая система неизвестна. Марсианские Старики нуждаются в хлопальщиках не больше, чем провербиальная рыба — в зонтике. Марсиане, все еще пребывающие в телесном состоянии, вроде бы и могли пользоваться услугами хлопальщиков, но не пользуются, таковая концепция находится в вопиющем противоречии с марсианским образом жизни.

Если марсианин желает на несколько минут — либо лет — погрузиться в размышления, он сделает это без малейших размышлений, а если друг захочет с ним пообщаться, друг подождет. Когда в твоем распоряжении вечность, отпадает всякая необходимость спешить, в марсианском языке даже нет такого слова. Скорость, ускорение, одновременность и прочие аналогичные понятия воспринимаются марсианами чисто математически, не вызывая при этом никаких эмоций.

Можно бы подумать, что неустанная, нескончаемая спешка людской жизни прямо связана с математической неумолимостью времени, но нет, основная ее причина лежит в отчаянной ярости, неизбежно проистекающей из двуполой организации рода человеческого.

На земле система хлопальщиков пробивала себе дорогу медленно и с трудом. Были времена, когда каждый из князей земных вершил принародный суд, на котором ничтожнейший из подданных мог обратиться к нему прямо, безо всяких посредников. Отголоски этой практики сохранялись очень долго, несмотря на то что монархи стали музейной редкостью. Еще в двадцатом веке любой англичанин мог публично воззвать к королевскому правосудию (никто из них этого не делал), а те из городских начальников, что поумнее, все еще держали двери нараспашку для любого нищего бродяги. Жалкие останки принципа свободного доступа граждан к правителям были мумифицированы в первой и девятой поправках к Конституции Соединенных Штатов{39}, утративших всякую силу после издания Законов Мировой Федерации.

Ко времени описываемых здесь событий принцип свободного доступа к сюзерену благополучно скончался, как бы там ни именовалась при этом форма правления, и об относительном весе любой начальствующей персоны можно было судить по количеству хлопальщиков, отделявших его от простонародья. Хлопальщики эти именовались специальными помощниками, личными секретарями, секретарями личных секретарей, пресс-секретарями, секретарями просто и так далее и тому подобное, и чтобы пообщаться с господином, нужно было заручиться согласием всех его слуг.

Изобилие официальных хлопальщиков естественным образом привело к появлению хлопальщиков неофициальных, которые хлопали Большого Босса без позволения официальных коллег: либо во время приемов и прочих событий великосветской жизни, либо пользуясь, фигурально говоря, черным ходом, либо через личные, ни в одном справочнике не зарегистрированные телефоны высокого начальства. У неофициальных хлопальщиков также были свои названия — «партнер по гольфу», «член теневого правительства», «лоббист», «бывший государственный деятель», «пятипроцентник» и т. д. и т. п. Неофициалы обрастали паутиной собственных хлопальщиков, в результате чего добраться до них становилось почти так же трудно, как до Большого Босса; нетрудно понять, что тут же появлялись вторичные неофициальные хлопальщики, чьей задачей было обойти хлопальщиков первичных неофициальных хлопальщиков (еще не запутались?). Неофициальная паутина, опутывавшая персон Высшей Важности, бывала не менее плотной и сложной, чем официальная паутина просто Важных Персон.

Профессиональные занятия доктора Харшоу заключались в натягивании носа честнейшей публике, а хобби — в подрыве всех и всяческих основ и устоев; жизнь он вел (вполне сознательно, по личному своему свободному выбору) паразитическую, а к «спешке» относился почти по-марсиански. Прекрасно понимая, сколь коротка эта жизнь, и не обладая верой в бессмертие души ни по марсианскому, ни даже по канзасскому варианту, он решил прожить каждые из драгоценных ее мгновений так, словно мгновение это вечность: без надежды и страха, но зато со смаком. Чтобы добиться желаемого, не требовалось ничего столь экстравагантного, как дворец наслаждения Кубла-хана{40}, но и диогеновой бочки было маловато; избранная Джубалом золотая середина представляла собой участок в несколько акров, окруженный электрифицированной изгородью, и четырнадцатикомнатный дом с шустрыми секретаршами и также с прочими удобствами. И скромный сей приют, и публику, его населявшую, нужно было как-то содержать; Харшоу избрал для этого путь, дававший максимальный доход при минимальных усилиях, — как ни говори, лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным. Харшоу желал жить в ленивой роскоши, делая исключительно то, что нравится Харшоу.

Сейчас уважаемый доктор был крайне раздосадован, что обстоятельства вынуждают его к ненавистной спешке, и ни за что не признался бы даже самому себе, что втайне получает от спешки этой удовольствие.

Он хотел переговорить с самым высоким чиновником планеты и понимал, что система хлопальщиков делает такое желание практически невыполнимым. Харшоу не заводил приличествующих своему положению штата хлопальщиков; он подходил к телефону сам и с большим удовольствием: как знать, а вдруг это какой-нибудь малознакомый тип, на которого можно будет наорать, чтобы не беспокоил занятого человека, без дела — без дела, конечно же, по мнению Харшоу. Он понимал, что в Правительственном дворце все совсем не так, что мистер Генеральный секретарь так вот просто к телефону не подойдет. Но за плечами Харшоу была многолетняя практика преодоления всех и всяческих препон; он позавтракал и бодро взялся за дело.

Чтобы прорвать первые линии обороны, ему хватило собственного имени. Худо-бедно, но Харшоу все-таки дотягивал до высокого титула «ВиАйПи», а потому трубку в разговоре с ним не бросали. Переходя от одного секретаря к другому, он в конце концов завяз на весьма благовоспитанном молодом человеке, который готов был слушать что угодно и сколько угодно времени, но даже и не собирался соединять его с достопочтеннейшим мистером Дугласом.

Харшоу понимал: скажи он, где сейчас находится Человек с Марса, и все закрутится со страшной скоростью, только вот в ту ли сторону закрутится? Нужно думать, упоминание имени Смита поднимет на ноги всю «королевскую рать», а шансы на разговор с Дугласом сведутся к нулю. Такой вариант Харшоу не устраивал — на карте стояла жизнь Какстона, а потому нельзя было рисковать, что все дело сорвется из-за чрезмерного рвения исполнителей, либо из-за недостатка у них полномочий.

Разговор с вежливым секретарем давно утратил всякий смысл, но тянулся и тянулся, нудно и тоскливо.

— Молодой человек, — взревел в конце концов Харшоу, — если вы сами ничего не можете, так свяжите меня с кем-нибудь, кто может. Ну, хотя бы, с мистером Берквистом.

Лицо на экране мгновенно утратило улыбку; ну вот, милок, со злорадным удовольствием подумал Джубал, не такой уж ты и непрошибаемый. Успех нужно было развивать.

— Ну так что? Вы пошевелитесь наконец, или нет? Свяжитесь с Джилом по внутренней линии и расскажите, сколько времени вы меня тут проволынили.