Полина - Александр Дюма

Третьего дня, 5 августа 1833 года, двое молодых людей, по-видимому принадлежащие к парижской аристократии, приехали утром в наш город, каждый со своей стороны, верхом и без слуг. Один из них отправился в казармы на Королевской улице, другой — в кафе “Регентство”. Там каждый из них попросил двух офицеров сопровождать его на место дуэли. Каждый из соперников привез с собой оружие. По условиям поединка противники выстрелили один в другого на расстоянии двадцати шагов. Один из них был убит на месте, другой, имени которого не знают, уехал в ту же минуту в Париж, несмотря на серьезную рану в плече, полученную им.

Убитого звали граф Орас де Бёзеваль, имя его противника неизвестно».

Полина прочла эту новость, и та произвела на нее тем большее впечатление, что она не была к ней подготовлена. Вернувшись в Лондон, я ни разу не произносил при ней имени ее мужа и, хотя чувствовал необходимость рассказать ей когда-нибудь о случае, сделавшем ее свободной, не объясняя, однако, что было тому причиной, все еще не решил, каким образом исполнить это. Я был далек от мысли, что газеты опередят мое сообщение и откроют ей так грубо и жестоко новость, о которой ей, слабой и больной, надо было сообщить осторожнее, чем любой другой женщине.

В эту минуту вошел доктор. Я сказал ему, что сильное волнение вызвало у Полины новый припадок. Мы вошли вместе в ее комнату; больная была еще без чувств, несмотря на то что ей опрыскивали лицо водой и давали нюхать соль. Доктор заговорил о кровопускании и начал делать приготовления к этой операции. Тогда вся твердость моя исчезла, я задрожал, как женщина, и бросился в сад.

Там я провел около получаса, склонив голову на руки, раздираемый тысячами мыслей, бродивших в моем уме. Во всем том, что произошло, я действовал по двум причинам: из ненависти моей к графу и из любви к сестре. Я проклинал этого человека с того самого дня, когда он похитил мое счастье, женившись на Полине, и потребность личного мщения, желание причинить физическую боль за моральные страдания влекли меня как бы против моей воли; я хотел только убить или быть убитым. Теперь, когда все уже кончилось, я начинал понимать последствия моего поступка.

Кто-то дотронулся до моего плеча. Это был доктор.

«А Полина?» — спросил я, сложив руки.

«Она пришла в чувство…»

Я хотел бежать к ней, доктор остановил меня.

«Послушайте, — продолжал он, — то, что с ней произошло, достаточно серьезно; она нуждается прежде всего в покое… Не входите к ней в эту минуту».

«Почему же?» — спросил я.

«Потому что важно оградить ее от всякого сильного волнения. Я никогда не спрашивал о ваших отношениях и не требую от вас признания. Вы называете ее сестрой; правда ли, что вы брат ей или нет? Это не касается меня как человека, но очень важно как для доктора. Ваше присутствие, даже ваш голос имеют на Полину сильное воздействие. Я всегда замечал это, и даже сейчас, когда держал ее руку, одно лишь упоминание вашего имени ускорило ее пульс. Я запретил впускать к ней сегодня кого бы то ни было, кроме меня и горничных. Не пренебрегайте моим приказанием».

«Она в опасности?» — вскричал я.

«Все опасно для такого расстроенного организма, как у нее. Если бы я мог, я дал бы этой женщине питье, которое заставило бы ее забыть прошедшее. Ее мучает какое-то воспоминание, какая-то горесть, какое-то сердечное угрызение».

«Да, да, — отвечал я, — ничто от вас не скрылось, вы увидели все проницательными глазами ученого… Нет, это не сестра моя, не жена, не любовница. Это ангельское создание я люблю больше всего, но не могу возвратить ей счастья, и она умрет на руках моих с непорочным и мученическим венком!.. Я сделаю все, что вы хотите, доктор, я не буду входить к ней до тех пор, пока вы не позволите, я буду повиноваться вам как ребенок. Но скоро ли вы вернетесь?»

«Сегодня…»

«А что я буду делать, Боже мой?»

«Ободритесь, будьте мужчиной!..»

«Если бы вы знали, как я люблю ее!..»

Доктор пожал мне руку; я проводил его до дверей и там остановился, не в силах двинуться с места. Потом, выйдя из этого бесчувствия, машинально поднялся по лестнице, подошел к ее двери и, не смея войти, прислушался. Мне казалось сначала, что Полина спит, но вскоре до меня донеслись глухие рыдания. Я положил руку на замок, но, вспомнив свое обещание и боясь изменить ему, бросился из дому, вскочил в первую попавшуюся мне карету и приказал везти себя в Риджент-парк.

Там я, словно сумасшедший, бродил около двух часов между гуляющими, деревьями и статуями. Возвращаясь домой, я встретил у ворот слугу, бежавшего за доктором. У Полины случился новый нервный припадок, после чего она начала бредить. На этот раз я не мог выдержать, бросился в ее комнату, стал на колени и взял ее руку, свесившуюся с постели. Полина, по-видимому, не замечала моего присутствия; дыхание ее было тяжело и прерывисто, глаза закрыты, и она лихорадочно пыталась пробормотать какие-то слова, но они были бессмысленными и бессвязными. И тут вошел доктор.

«Вы не сдержали своего слова», — сказал он.

«Увы! Она не узнает меня!» — отвечал я.

Однако при звуке моего голоса ее рука задрожала. Я уступил место доктору, он подошел к постели, пощупал пульс и объявил, что необходимо второе кровопускание. После этого кровопускания волнение больной стало усиливаться и к вечеру началось воспаление мозга.

В продолжение восьми дней и восьми ночей Полина была добычею ужасного бреда; она не узнавала никого, думая, что ей угрожают, и призывая беспрестанно на помощь. Потом болезнь начала терять свою силу. Полная слабость и истощение последовали за этим безумным бредом. Наконец, на девятое утро, открыв глаза после недолгого спокойного сна, она узнала меня и назвала по имени. Невозможно описать, что происходило тогда во мне: я бросился на колени, положил голову на ее постель и расплакался как ребенок. В эту минуту вошел доктор и, зная, как опасны ей волнения, приказал мне выйти. Я хотел возразить, но Полина пожала мне руку, говоря нежным голосом: «Идите!..»

Я повиновался. Восемь суток я не смыкал глаз, сидя у ее постели, но теперь, немного успокоившись относительно ее состояния, погрузился в сон, в котором нуждался почти так же, как и она.

В самом деле, горячка начала постепенно отступать, и через три недели у Полины осталась только большая слабость. Но в продолжение этого времени хроническая болезнь, которой она страдала в прошлом году, усилилась. Доктор предписал ей лекарство, которое тогда ей помогло, и я решил воспользоваться последними прекрасными днями года, чтобы посетить с нею Швейцарию, а оттуда проехать в Неаполь, где рассчитывал провести зиму. Я сказал Полине об этом намерении; она грустно улыбнулась моим надеждам на эту возможность рассеяться, потом с покорностью ребенка согласилась на все. Итак, в первых числах сентября мы отправились в Остенде, проехали Фландрию, поднялись по Рейну до Базеля, посетили Бильское и Невшательское озера, остановились на несколько дней в Женеве, наконец побывали в Оберланде, преодолели Брюниг и посетили Альтдорф, где ты встретил нас во Флюэлене на берегу Фирвальдштетского озера.