Фома Верующий - Константин Сазонов

28 МАЯ 2013 Г. РЕЙН-НЕККАР, ГЕРМАНИЯ

Снова солнечно. Сегодня как-то особенно, почти невыносимо. Час назад мы бродили по кварталу с проститутками в Манхайме и я со смехом говорил Гауссу, что обязательно приеду сюда с печатной машинкой, сниму мансарду в борделе, надену нарукавники и каждое утро буду начинать с кофе и трубки. Как и полагается почтенному писателю, я не буду пользоваться услугами куртизанок, а покорно возьму на себя роль прачки — стирать их несвежие душевные тряпки и напитываться воздухом вольности, сиюминутными драмами и шлейфом черной экзистенции. Как те старые мужики, которые просто стояли в тени и смотрели на полуголых красоток. Гаусс задумчиво почесывал рыжую щетину, хлопал своими глазищами и с хитрецой рекомендовал всенепременно удавиться в финале либо стреляться, проигравшись в пух и прах. Иначе все тлен, тоска и чахотка.

В Манхайме замкнутый в квадрат улиц кусок Пакистана сменился островом Турции — вывески на турецком, магазины, кафе. Но что-то незримо вонзается холодом из толпы в самую глубину, в центр моего «я». Я понимаю — это глаза. Колкие, холодные. Спортивные блондинистые высокие парни выглядят в толпе гетто чужими на своей родине. Так смотрят волки на охоте, оценивая обстановку. Вот один вперил в меня взгляд и улыбнулся — он явно видит, что я тут случайно и больше из любопытства. Стальные бицепсы, католический крест на подвеске, прическа-бобрик.

На секунду он взглянул поверх очков на нас и пошел дальше, возвышаясь своей статью над толпой.

— Здесь даже есть замечательная реклама, называется «Жизнь в квадратах». Сейчас я тебе покажу. Славный район, правда же? — Ты посмотри, какое небо. Багдад, — произносит Гаусс, и мы начинаем гоготать.

Улица закончилась, и правда, черным квадратом тумбы два на три с надписью «Жизнь в квадратах», на другой ее грани красовался вопрос «Сопротивление бесполезно?».

Чуть поодаль была еще одна — «Много ли нас осталось?», — вопрошал незнакомый коллективный разум и отвечал — «Критическая масса».

Невыносимо солнечно, кажется, еще немного и сухая солома из слов, взглядов, опилки конструкций и мыслей вспыхнут, займутся ревущим пламенем. Мне хочется быстрее покинуть чужие кварталы. В ближайшем фастфуде проглатываем по гамбургеру с колой и спешим на трамвай:

— Ну что, имеет смысл позвонить Оксане?

— Давай уже после прогулки в Гейдельберге. Помнишь Гёте: «Вы снова здесь, изменчивые тени, меня тревожившие с давних пор. Найдется ль наконец вам воплощенье, или остыл мой молодой задор?» Вот сейчас и пройдемся по памятным местам, заодно и проверим, остыл или нет, — смеется Гаусс.

Через час мы идем по философской тропе. С холма открывается сказочный вид на Неккар и старый город. Солнечный свет накрывает газовой вуалью берег, на котором отдыхают влюбленные парочки и компании, между ними деловито ходят гуси с птенцами, хозяйски оглядывают отдыхающих и угрожающе шипят, отгоняя детвору от потомства. Сквозь кремовую легкую завесу видны стремительные байдарки с молодежью в светлых футболках. Впереди показалась смотровая площадка с изящной белой балюстрадой. После нескольких дней беспрерывных дождей и приземного мха из массивных туч очень хочется солнца, и мы садимся на скамейке, сбросив сумку и рюкзак. Гаусс хлопает меня по плечу и одними глазами показывает в сторону: на другой стороне площадки стоит девушка. Положив толстую книгу на перила, она молча смотрит на город. У нее в сумочке начинает трезвонить мобильник, но этот вызов остается неотвеченным. Легкий ветер развевает ее волосы, но точеная фигура остается неподвижной. Она гармонично сливается с композицией балюстрады, но мысли, вероятно, очень далеко, и от этого тихого места, и от города, залитого светом. Летают где-то в высоте свободно и легко. Внезапно раздается свист крыльев, и массивные стремительные тени заставляют инстинктивно пригнуться. Два упитанных голубя приземляются на площадке как раз между нами и задумчивой красавицей. Птицы сразу надувают зобы, растопыривают крылья и начинают злобно, утробно ворковать. Мгновения отделяют их друг от друга, после чего начинается жестокая схватка. Голуби бьют друг друга крыльями и клюют в головы, на доли секунды расходятся, чтобы с новой силой броситься в драку и оставить на камнях площадки окрашенный бордовым пух. Незнакомка оборачивается, ее глаза наполняются ужасом. Ей сложно связать тонкий день такого редкого хрупкого солнца и смертельную ненависть. Вновь настойчиво вызывает мобильник, и на сей раз радиомольба остается услышанной. Девушка достает телефон и быстрыми шагами уходит прочь, на ходу улыбаясь своему невидимому собеседнику.

Между тем день прекрасен. Он просто идеален для смерти. Отогнать голубей друг от друга не получается. Они снова сцепились уже на самом краю площадки, над обрывом, прямо в солнечном газовом зареве. Один все больше напирал, а второй слабел с каждой секундой. Вот он уже остался без глаза, клюв стал розовым, но его противника это еще больше распалило. Схватка закончилась только через пять минут, когда у проигравшего от головы осталось сплошное кровавое месиво. Победитель неспешно подошел к парапету и взмахнул крыльями, победно распластавшись над послеполуденной рекой. Умирая, побежденный сделал пару конвульсивных движений и затих навсегда:

— Такой день испортили, твари, — задумчиво изрек Гаусс.

— Дерьмо. Чертово дерьмо. Наверняка кто-то из них залез в чужое гнездо или решил покормиться на чужой территории, вот и разобрались, как ханыги на рынке, — соглашаюсь и пинком отправляю труп голубя вниз.

Вскоре на старой, но крепкой «Астре» подъезжает Оксана. Мало изменилась за те десять лет, что мы не виделись, разве что стала чуть пышнее и степеннее, превратилась из легкой во всех проявлениях девчушки в женщину бальзаковского возраста. Глаза, точно, у нее стали совсем другие глаза. Мы обнимаемся и радуемся встрече.

Оксана живет в Ляймене. Поселок из тех немецких пригородов, где на заборе чаще можно увидеть растяжку с надписью на русском «Родная, спасибо за сына», нежели хоть какое-то проявление истинных бюргерских чувств. Это гетто. Хоть вприсядку пляши, повторяя. Такое же, как и в Манхайме, только славянское. По дороге Оксана рассказывает, что ее друга Ивана недавно посадили. Иван колоритен даже анонимно. У него немецкая фамилия, которая переводится на русский как «готовый».

— Так ты что теперь, Оксана Готовая, — спрашиваем мы, и стекла в «Опеле» вибрируют от громового смеха.

— В каком-то смысле — да, смотря для кого и на что, — подмигивает Оксана и мы на несколько секунд останавливаемся, чтобы продышаться от смеха.

С наступлением темноты мы стоим на утопающей в цветах лоджии. У каждого в руках по кружке слегка облачного звездного неба. Эта ночь цвета сладкого черного кофе возвращает нас в прошлое. Я читаю первые отрывки из романа, мы задумчиво курим и вспоминаем юность в родном городе. Как кого-то закрутила война, кого-то ран-ний незадавшийся брак, кого беспорядочные связи и локальный личный ад разбитой любви. А все ведь так прекрасно начиналось.

Нам всем невыносимо хочется дороги на море. Я захожу на сайт бронирования и оплачиваю трехместный номер. Мы планируем выдвинуться сразу с утра — по кофе, и в дорогу. Остается не так много времени, всего каких-то четыре часа.

Оксана никуда не спешит, и готова хоть на край света, лишь бы хоть на день из Ляймена, который она ненавидит всем сердцем. Договариваемся заправить ей бак и купить канистру масла.

Оставляя нас на балконе, она исчезает в темноте соседних комнат и появляется в кружевной ночной сорочке-мини с постелью для меня и для Гаусса. Мы, точно по сигналу, поворачиваемся друг к другу с открытыми ртами и одновременно отрицательно мотаем головой. Мы друг друга поняли.

29 МАЯ 2013 Г. АМСТЕРДАМ, НИДЕРЛАНДЫ

К закату Джона Фогерти сменил Юрий Антонов, а когда одни и те же записи ужасно надоели, показались пригороды Амстердама. Успели как раз к ночному намазу. Покупая у пожилого араба цыпленка табака под плывущий средь кирпича и черепицы нашид, мы разглядывали дождливую ночь и редкие велосипеды. Нам дали коробку с курицей и салфетки. Вопроса про вилки повар не понял, только развел руками и благодарно поклонился, получая деньги.

Мы сильно устали. В довесок к ключам от номера араб-портье дал нам карту, где крупно авторучкой были обведены все кофешопы в центре и коряво приписано «good», «best» или «bad». На балконе, что выходил во внутренний двор, висел сладковатый запах марихуаны и балагурила нетрезвая молодежь. Оксана вымоталась сильнее нашего. Сжалившись, еще по дороге мы сделали большую остановку в Кельне, и пока мы бродили по гигантскому мрачно-готическому собору Домклостер, наша подруга и водитель спала в автомобиле на стоянке.