Пучина боли - Джайлс Блант

— Вот как? Вы видели вашего отчима?

— Бывшего отчима. Я не могу его так называть. Я по-прежнему буду называть его Ублюдок, потому что он такой и есть.

— Называйте его, как хотите. Но мне казалось, что он переехал.

— Да, но не очень-то далеко. В Садбери.

— Где вы с ним встретились?

— В Алгонкинском торговом центре. Он как раз выходил из радиоотдела. Я выходила из аптеки, а он — из радиоотдела. Не верится, что он опять в нашем городе.

— И тем не менее вы говорите, что это сделало вас счастливее?

— Я так сказала? — Она посмотрела на него непонимающими глазами. — Наверное, сказала.

— Это человек, который над вами неоднократно издевался. Который долгие годы использовал вас в качестве секс-игрушки. Как вы можете объяснить, почему вы почувствовали себя счастливее, когда его увидели?

— Я неточно выразилась. Я не испытала счастья, когда его увидела. На самом деле поначалу это было как удар ногой в живот. Я чуть не согнулась пополам. Но потом я пошла за ним. Он на меня не смотрел. А если бы и посмотрел, то, может, даже не узнал бы. Но я отправилась за ним на стоянку. И смотрела, как он садится в машину. Больше в ней никого не было. Я записала номер.

— Почему вы это сделали?

Одна из ее рук перестала летать в воздухе.

— Не знаю. Я об этом не думала. Сделала, и все. Достала ручку и записала номер машины на руке. Ну не странно?

— Вы считаете, что это странно?

— Ну, не то чтобы странно… Но я это сделала совершенно инстинктивно. И сердце у меня все время так и колотилось. — Она побарабанила кулачком по груди. — Бум. Бум. Бум. Я его буквально слышала. А когда он выехал с парковки, я последовала за ним. Ну не дико?

— Продолжайте.

— Я ехала за ним до самого его дома. Он живет в такой кирпичной штуковине, типичный пригородный дом. Большой гараж и все такое. Я наблюдала, как он паркуется на подъездной аллее. Я остановилась на дороге, немного позади, и стала озираться — притворилась, будто ищу какой-то дом, или улицу, или еще что-нибудь. Но я видела, как он вошел в дом. Так что я знаю, где он теперь живет. Сначала я хотела позвонить маме и все ей про это рассказать, но потом передумала. Она бы слишком расстроилась. Она даже имя его слышать не в состоянии.

Так что я не стала звонить маме. Я сразу отправилась к себе в пансион и поставила новый диск «Радиохэд».[42] Сидела на краю кровати и слушала его, с начала до конца.

— А о чем вы в это время думали?

— Ни о чем. По-моему, я тогда вообще ни о чем не думала.

— Как вы себя чувствовали?

— Хорошо. Ну, то есть лучше. Как будто… ну не знаю… как будто огромное резиновое кольцо, которое меня все время сжимало и выдавливало из меня жизнь, вдруг разжалось. И я снова могу дышать. — Она изучающим взглядом посмотрела Беллу в лицо. — С чего бы это, а?

— Ну, ведь в каком-то смысле он вам нравился, помните?

— Наверное, да.

— Он был очень притягательным. Он добился того, чтобы вам понравиться, чтобы вы ему доверяли. Он возил вас по всяким замечательным местам.

— Это правда. Он меня возил в «Волшебный мир».

— И посмотреть на Музыкальный парад,[43] вы мне сами рассказывали. Такие вещи не могут не понравиться девочке.

— Но мне совсем не поэтому стало хорошо, после того как я его встретила.

— А почему же? Вы можете мне сказать?

Разумеется, он сам знал почему. Мелани увидела своего отчима, и в результате с ней, скорее всего, произошли две вещи. Во-первых, его масштаб сократился до нормального: в ее воображении он перестал быть гигантским монстром. Он стал обычным человеческим существом, мужчиной, который покупает батарейки в радиоотделе, который садится в машину на стоянке, подобно всем остальным. Это было хорошо, Белл мог с этим работать. Это не был тот рецидив, которого он опасался. Но было и еще что-то: сейчас она как раз пыталась это выразить.

— А ваш отчим вас видел? — поинтересовался он. — Вы сказали, что последовали за ним на стоянку. Он видел вас?

— Нет. — Сказано с подчеркнутой уверенностью. Без малейших признаков сомнения.

— Вы видели его, но он вас не видел. Что вы в связи с этим почувствовали?

— Что у меня есть перед ним какое-то преимущество.

Белл кивнул.

— Я как будто наблюдала за птицей или еще за кем-то таким. Но при этом я чувствовала страх. Сердце у меня стучало, я говорила. Но какая-то часть меня совсем ничего не боялась. И вообще часть меня чувствовала себя очень неплохо.

— Как будто бы он был птицей, — проговорил Белл, — а вы были как…

— Кошка, — закончила она.

— Охотник, — произнес Белл.

— Именно так. В кои-то веки не за мной охотились, а я охотилась.

Она откинулась в кресле, довольная собой, расслабленная, с раскрытыми ладонями. Пусть насладится триумфом. Понятно и то, что у нее, возможно, даже созрел план атаки. Совершенно не в ее характере. Впрочем, это не изменит конечного результата. Искусство психотерапии — в том, чтобы помочь пациенту увидеть возможности, которые перед ним открываются, и позволить ему выбрать правильную.

Белл мог бы мягко привести ее на грань пропасти, чтобы она сама увидела: о да, еще один шаг — и все страдания прекратятся. Чтобы этого добиться, он должен сохранять спокойствие, хотя биохимия гнева снова заставила его сердце биться учащенно, а его дыхание стало быстрым и неглубоким. Перед ним возникло яркое видение: как он шлепает Мелани по лицу, как на ее щеке алеет след от его ладони; но он сделал глубокий вдох-выдох и взял себя в руки.

— Вы сейчас думаете о том, чтобы начать каким-то образом охотиться на вашего отчима?

— Вот мы сейчас тут с вами сидим, и я начинаю на него чудовищно злиться. Мне не помешало бы услышать от него извинения. Чтобы он как-то признал, что сделал мне больно.

Довольно скромные притязания, если учесть, что Мелани уже рассказала ему такие вещи, за которые ее отчима можно было бы на годы посадить в тюрьму. Если она решила стать охотницей, она может и добиться извинений, и неплохо отомстить. Но в итоге уменьшится ее собственное чувство вины, депрессия ослабнет, так не годится. Она станет всего лишь вечным нытиком, обузой для окружающих. Пока он позволит ей поболтать о письмах, которые она может написать, о звонках, которые она может сделать, но им стоит более детально обсудить события ее детства.

— Наше время на сегодня почти истекло, — заметил Белл, когда поток ее красноречия наконец стал иссякать.

— Я знаю. Мне всегда делается паршиво, когда наш час заканчивается.

— Я хотел бы, чтобы к следующей нашей встрече вы обдумали две вещи. Во-первых, вы не принесли мне обещанную записку.

— Про самоубийство? Я о ней забыла. Ну, то есть когда я увидела отчима, я совсем перестала про нее думать.

— И стали думать о том, что вы могли бы ему сказать.

— До сих пор думаю.

— Мы можем об этом поговорить. Но прежде всего я хочу, чтобы вы написали эту записку. Если вы хотите преодолеть депрессию, очень важно выразить ее словесно. Нужно, так сказать, назвать чудовище по имени.

— Я это сделаю. Обещаю.

— И второе. Сейчас вам кажется, что вы получили перевес над своим отчимом, что вам, возможно, удастся вырвать у него извинение. Пожалуй, это было бы даже хороню. Я мог бы принести вам десяток учебников, где говорится именно это. Но давайте не будем торопиться.

— А почему? Или вы думаете, что он не должен попросить прощения за то, что он сделал? Посмотрите на меня. Мне восемнадцать лет, и по утрам я едва могу встать, почти всегда. Половину времени я думаю, что лучше бы я умерла.

— Если бы я был хирургом, вы бы хотели, чтобы я чересчур спешил с операцией?

— Нет.

— Если бы у вас была раковая опухоль, разве вы просили бы меня сократить сроки химиотерапии? Даже если бы опухоль вызывала у вас тошноту?

— Нет, но я не уверена, что тут то же самое…

— Что ж, оставим это на ваше усмотрение, Мелани. Хирург здесь вы, а не я. Я лишь даю вам совет: будет лучше, если мы подробно рассмотрим то, что с вами совершил ваш отчим. В деталях.

— Чтобы я рассказала вам все детали? Господи. Теперь меня и правда тошнит.

— До тех пор пока вы не выразите их словесно, они будут иметь над вами власть. И потом, вы можете испытывать известную неуверенность по поводу того, за что именно он должен перед вами извиниться, в чем он, собственно, виноват. Я бы хотел, чтобы вы полностью прояснили для себя эти вопросы.

— Я понимаю, что вы правы. Это звучит очень разумно, только вот…

— Только вот?

— Мне было так хорошо, когда я сюда пришла. А сейчас мне так паршиво.

— Самопознание редко приносит хорошие вести. Но вы — сильная молодая женщина.

— Это вряд ли. Сейчас я себя чувствую просто ужасно.

— Итак. — Белл встал. — В следующий раз нам будет о чем поговорить. Во-первых, ваша записка, а во-вторых, подробный рассказ о том, чем вы занимались со своим отчимом. Если хотите, можете записать и его. Возможно, так будет легче, чем проговаривать все это в личной беседе, хотя, безусловно, нам придется обсудить и это.