Полуночные тени - Алёна Кручко

Колин, помолчав, кивнул:

— Может, ты и права. Нож, говоришь? За его нож, Сьюз, всю нашу деревню купить можно, с землей, скотом и всем хозяйством.

— Уж будто? — хмыкнула я.

— А то! Линнская сталь, азельдорская работа. У его милости Анегарда оружие похуже будет.

— Выходит, он из благородных?

— Навряд ли, — покачал головой Колин. — Как ты это себе представляешь, благородному господину нищего бродягу изображать? Обноски напялить ради королевской службы, чтоб, допустим, мятежника изобличить или планы врага разведать, — то еще полбеды. Но перед деревенскими лебезить? Руки себе вязать позволить?

Я представила, как выглядел бы обрядившийся в тряпье Анегард — и особенно, как бы он ответил на попытку парня вроде Рольфа допросить его, связать и отволочь на суд к барону! — и согласилась с Колином.

— Нет, Сьюз, он, видать, из наемников, да не последнего разбору — тех, что за службу золотом берут. Или шпион чей-то. Хотя, одно другому не мешает.

— Дерется здорово, — припомнила я. — Даже со связанными руками. Рэнси в нос дал…

— Рэнси? — оторопел Колин. — В нос?!

— Ногой, — я вздрогнула, вспомнив. — И в лес как сиганет… Если б не моим пояском связали… у него ведь еще и в сапогах ножи были.

— В сапогах?! Точно, наемник, — совсем уж уверенно кивнул трактирщик. — А я лопух, не догадался! Не-ет, Сьюз, у эдакого волка на дороге я бы стать не хотел.

— Вот и его милость Анегард сказал, повезло. Не про вас, мол, добыча…

Какое-то время мы шли молча.

— А нож с виду простой такой, — вздохнула я. — Вот пытаюсь вспомнить, и… ну обычный же!

— На то и расчет, — хмыкнул Колин.

— А как же ты узнал?

Колин подмигнул:

— Трактир держать — занятие хитрое, глаза на гостей требует верного. Да и не всегда я трактирщиком был…

— Бабушка, — спросила я вечером, покончив с рассказом о походе в замок, — а кем Колин раньше был? Ну, не всегда ж он трактир держал?

— Воевал вроде… Сьюз, как думаешь, одеяла брать?

— Да зачем тебе там свои одеяла? Нет, конечно, если Гарник на подводе приедет, так можно хоть одеяла, хоть матрасы, но… Ой, ба, ну что нас там, спать по-людски не уложат?! А где воевал? С бароном вместе или в наемниках?

— В наемниках, в охранниках… не знаю! Может, и с бароном. Дался он тебе, какая разница! Ой, а Злыдню-то, Злыдню?!

— Гвенде завтра отведу.

— Ох ты ж лапушка моя, Злыднюшка… Гвенда с нею как еще поладит…

Голос бабушки предательски задрожал. Я вздохнула: отдавать Злыдню в чужие руки и правда жаль.

— Договорюсь я с ней, ба… поладят.

— А может, с собой, а? Молочко-то, оно…

Я села рядом с бабушкой, обняла трясущиеся плечи:

— Не плачь. Хочешь ее с собой, значит, возьмем с собой. Все равно своими ногами побежит, она тебе не одеяла, места не запросит. А в замке авось не заругаются, найдут местечко для еще одной козы.

— Как уходить-то, — всхлипывала бабушка. — Прижились мы с тобой здесь, хозяйством обросли, все равно что с корнями выдираться. Ох, горюшко…

— Так вернемся же.

— Ты, девонька, войны не видела. Вернемся, а тут — пепелище. А нет, так разграблено все, а что не взято, то испохаблено. Весь-то дом с собой не унести…

Дом… мне вдруг и впрямь стало страшно, что вернемся — а его нет. Вот этого стола, за которым чаевничаем, принимаем гостей, разбираем травы. Жбана с квасом в углу, медного рукомойника, полки с расписными мисками. Накрытой лоскутным одеялом кровати, на которой я спала почти всю жизнь — уж сколько себя помню, точно. Сундука с нарядными рубахами, праздничной полосатой юбкой и зимним полушубком — невелико богатство, а все жаль. В таких сундуках, подумалось вдруг, деревенские девчонки собирают приданое. Только мне приданое без надобности, и вечера я провожу не за вышивкой и прочим рукоделием, а бабулину науку перенимая. Пришлую лекарку если кто и захочет за себя взять, так уж точно не ради сундука с добром или доли в отцовом наделе. Такая жена, как я, деревенскому мужику только в убыток: ни в поле помочь, ни на огороде, разве скотину обиходить… А лекарское дело хлопотное, времени берет изрядно. Какому мужу понравится, что жена одно в лес за травками бегает, да не всегда днем, бывает, и ночами? Вот и нет здесь для меня женихов…

В этот вечер мы так ничего и не собрали. Носами прохлюпали…

— Ладно, — сказала я, когда совсем уж стемнело, — завтра Гарник точно не появится, он сказал, приедет, когда Анегард вернется. Успеем. А может, еще и не будет никакой войны?

Бабушка только вздохнула в ответ.

Я долго сидела на кровати, завернувшись в одеяло и глядя в окно. Все думала, правда ли война может дойти до нас, и что будет тогда с нашим домом, и с деревней, и с теми людьми, кого я привыкла называть соседями. Ничего хорошего у меня не выходило, и заснула я в слезах.

А проснулась — в самый глухой час ночи — оттого, что показалось, будто кто-то меня зовет.

Я села, прислушалась. Нет, все тихо. Приснилось? Слишком уж ярко для сна…

Вспомнилось пробуждение в начале лета — той ночью, когда прилетела в наши края Зигмондова стая. По коже пробежал холодок. Я встала, подошла к окну.

Под окном стояла лошадь. Черный конь, теряющийся в ночной тьме.

Огрызок луны едва виднелся из-за туч, но все же я разглядела какой-то бесформенный груз на конской спине.

И этот зов… беззвучное отчаянное «помоги», не ко мне на самом деле, в никуда — или прямиком Звериной матери.

Я выбежала, даже не одевшись. Не знаю, что за дикое предчувствие стукнуло меня, но я совсем не удивилась, увидев в седле, бессильно упавшим на шею вороного, — Анегарда.

Разжать его смерзшиеся на гриве пальцы удалось не сразу.

— Слезайте, господин…

Обхватила, потянула на себя. Стащить с седла здоровенного парня, и при этом не уронить его и не упасть самой — не думала, что я на такое способна! Анегард был не вполне без чувств, но все же больше мешал мне, чем помогал. Спасибо, его вороной стоял как влитой, лишь раз или два переступил копытами, — хотя страх и беспокойство благородного скакуна обдавали меня ледяным ознобом, здорово мешая соображать.

Мы ввалились на кухню, и у меня отлегло от сердца: бабушка уже затеплила огонь и поставила греться воду.

— Как хорошо, — выдохнула я, — что ты проснулась.

— Что с ним?

— Не знаю…

Вдвоем мы кое-как усадили молодого барона на лавку. Он пробормотал что-то неразборчивое и окончательно провалился в обморок, навалившись грудью на стол, и бабушка вздохнула:

— Вот и хорошо, нам легче будет. Гляди, в него стреляли. — Из спины Анегарда торчали два глубоко ушедших толстых древка, и я ахнула, представив, что могла задеть их в темноте. — Иди-ка, девонька, перестели свою кровать. Его надо будет уложить и закутать хорошо. А здесь я без тебя управлюсь.