Самоубийство Достоевского (Тема суицида в жизни и творчестве) - Николай Наседкин

Ну никак не идёт у него в Семипалатинске работа!

Мучающийся писатель сообщает брату: "...я всё это хочу выкупить романом. Если моё дело не удастся, я, может быть, повешусь..." Внимательный читатель этих строк наверняка вспомнит, что они уже цитировались нами в первой главе. Действительно, это - восклицание-угроза молодого Достоевского из письма брату от 24 марта 1845 года, перед первым литературным дебютом. Тогда уж и ещё раз вспомним, что в те дни он как раз накануне прочёл в "Русском инвалиде" о самоубийствах нищих и бедствующих немецких литераторов. Думается, в Семипалатинске, перед вторым своим писательским дебютом, Достоевский находился в подобном умонастроении и обуреваем был схожими самоубийственными мыслями. Тем более, что в случае литературной неудачи он обрекал на нищету и безысходность не только себя, но теперь и жену с приёмным сыном. Он вполне мог мысленно опять как бы примеривать на себя погибельную судьбу своего героя-неудачника Ефимова из "Неточки Незвановой".

Тем более, что как раз в это время ему становится известен трагический финал судьбы писателя Я. П. Буткова. Достоевский его знал довольно близко, они были ровесниками, дебютировали в литературе почти одновременно и в 1840-е годы даже дружили: нелюдимый Бутков только с Достоевским поддерживал доверительные отношения. Больше того, многие критики сопоставляли-сравнивали роман "Бедные люди" с произведениями Буткова, порой отдавая предпочтение последним, как, к примеру, сделал это анонимный рецензент журнала "Иллюстрация" (1846, № 4). Более серьёзные авторы рецензий и статей (А. А. Григорьев, А. В. Дружинин, Н. А. Добролюбов131) ставили этих двух молодых писателей "натуральной школы" в один ряд, что, впрочем, тоже не соответствовало действительности. Яков Петрович (как видим, - полный тёзка Голядкина!) Бутков выпускал книги, активно, как и Достоевский, печатался в престижных "Отечественных записках", но, как, опять же, и автор "Бедных людей", был вечно в долгу у "эксплуататора" Краевского, терпел нищету и даже голод. После разгрома петрашевцев и ареста Достоевского Бутков, судя по всему, пережил сильнейшее нервное потрясение, забросил литературу, ушёл в подполье. Умер он в ноябре 1856 года всеми забытый, в палате для нищих петербургской больницы. Достоевский не мог не содрогнуться, узнав о такой жуткой кончине знакомого писателя. Он снова как бы примерил на себя чужую судьбу, как бы провидел сценарий и своей ужасно-гипотетической кончины в безызвестности-забытости и нищете. Он тут же торопится-спешит укорить (с подспудно-личным подтекстом!) брата и в его лице всю литературно-столичную среду за подобное ужасное равнодушие к писателям, которых удостаивали ранее похвал и возвышали: "Друг мой, как мне жаль бедного Буткова! И так умереть! Да что же вы-то глядели, что дали ему умереть в больнице! Как это грустно!.."

Между тем, в 8-м номере "Отечественных записок" за 1857 год появляется рассказ "Маленький герой (Из неизвестных мемуаров)", под ним стоит загадочная зашифрованная подпись - М-ий. В столичных литературных кругах, разумеется, сразу же становится известным, что это произведение опального Фёдора Достоевского. Сам он узнаёт о публикации своей "Детской сказки" из письма брата только через полгода. Второе рождение писателя как бы состоялось. Какова же реакция Достоевского на это так страстно ожидаемое событие? Как ни странно, вместо радости, удовлетворения и даже восторга он в письме к Михаилу Михайловичу вдруг выражает недовольство, пеняет ему: "Известие о напечатании "Детской сказки" было мне не совсем приятно. Я давно думал её переделать..." (281, 304)

Да, действительно, ещё в первом же письме к брату по выходе из острога он просил того "Детскую сказку" не показывать никому. Но Фёдор Михайлович словно забыл, что не раз потом в письмах к Михаилу Михайловичу (9 ноября 1856 г., 9 марта 1857 г.) и Врангелю (21 декабря 1856 г., 9 марта 1857 г.) он сам живо интересовался попытками напечатать этот рассказ, поторапливал их это сделать. Крайне важен был прецедент-доказательство, что ему вновь можно-разрешено публиковаться-печататься, и именно это, как он, видимо, надеялся, вдохновит его, прервёт затянувшийся творческий кризис. Однако ж, к моменту выхода номера "ОЗ" с Петропавловским рассказом Достоевский, во-первых, уже осознал вполне, что эта совсем не характерная для него вещица абсолютно не подходит на роль значительного дебютного произведения; во-вторых, он действительно уже давно решил-намеревался её доработать-отредактировать (что и осуществил позже для собрания своих сочинений 1860 года); ну а, в-третьих, он потом ещё и узнает об изменении Краевским в целях конспирации названия рассказа и подписи, - из-за чего замысел литературной реабилитации писателя-петрашевца сводился на нет.

И вот с получением офицерского звания возможность печататься под своим именем обретена, с началом хлопот об отставке и переезде в Россию необходимость издаваться-печататься остро назрела. Достоевский обдумывает, разрабатывает и принимается претворять в жизнь свою индивидуальную технологию творческого процесса, начатки каковой обозначились-проявились ещё перед каторгой в отношениях с Краевским. Суть этой технологии, на первый взгляд, проста, но для всякого другого писателя была бы невыносима и погибельна: не имея даже начала хотя бы черновой рукописи, Достоевский предлагает ещё только задуманное произведение в журнал, выпрашивает-получает значительный (относительно) аванс и только после этого, прикованный к столу обязательствами договора, с головой окунается в работу. Причём, эти в полном смысле слова каторжные условия писательства действительно как бы стимулировали вдохновение, значительно поднимали температуру творческого накала, и существует-есть даже теория у литературоведов, что-де если бы автор "Записок из подполья" и "Братьев Карамазовых" писал свои произведения неторопливо и размеренно, как Гончаров или Тургенев, он не был бы, не стал бы - Достоевским...

А тогда, в Сибири, он сделал-совершил и вовсе невероятное: через Михаила Михайловича заключает в декабре 1857 года договор с редактором-издателем только что созданного журнала "Русское слово" Г. А. Кушелёвым-Безбородко на публикацию своего романа и получает вперёд 500 рублей серебром; и тут же, буквально следом (11 января 1858 г.) он в письме к издателю "Русского вестника" М. Н. Каткову предлагает большой роман, первую часть обязуется выслать в продолжение лета, так что "милостивый государь г-н издатель" может с сентябрьского номера роман уже и печатать. Причём Достоевский совершенно откровенно сообщает Каткову о своём соглашении-договоре с Кушелёвым-Безбородко, о 500-х рублях аванса, но так как он, Достоевский, "вошёл в долги", а так же "и для дальнейшего своего обеспечения" ему крайне и срочно необходимо иметь 1000 рублей, то он и просит у издателя московского журнала, в свою очередь, 500 рублей под будущий роман.

Фёдор Михайлович словно предчувствует-предугадывает, что впоследствии его творческая судьба будет крепко-накрепко связана с "Русским вестником", поэтому это его первое письмо-прошение к М. Н. Каткову так пространно-подробно и доверительно-откровенно. Именно в этом послании писатель, перефразируя известную пушкинскую максиму из "Моцарта и Сальери", сформулирует своё заветное кредо-мечту: "Но работа для денег и работа для искусства - для меня две вещи несовместные". Но именно в этом же письме он признаётся, что ему, увы, приходится невольно совмещать эти два вида работы и в последних строках, уже в постскриптуме, он провидчески с горечью констатирует: "Судьба моя, вероятно, работать из-за денег, в самом стеснительном смысле слова..." (281, 295-298)

И, увы, уже по этому, самому первому деловому письму, издатель "Русского вестника", сам господин чрезвычайно деловой и пунктуальный, убедится вполне, что к уверениям-обещаниям Достоевского о сроках присылки в редакцию рукописей следует относиться крайне осторожно. "Выслать роман в обещанный срок обязуюсь непременно...", - уверил писатель. Катков немедленно высылает ему просимые 500 рублей. И что же, в конце концов, получилось-вышло на самом деле? Обещанную для "Русского слова" вещь повесть "Дядюшкин сон" - редакция получает вместо апреля 1857-го только в январе следующего года, а в "Русском вестнике" повесть "Село Степанчиково и его обитатели" - и то частями! - дождутся только через год после обещанного срока, летом 1859-го.

Но, надо подчеркнуть, писательское реноме автора "Бедных людей" было ещё столь высоко, что Кушелёв-Безбородко не огорчился опозданием "Дядюшкиного сна", а, напротив, тут же выслал Достоевскому новый аванс в тысячу рублей под ещё один обещанный им роман. И писательское реноме Достоевского будет неуклонно повышаться от произведения к произведению, так что хотя "Село Степанчиково" и не появилось в "Русском вестнике", но впоследствии Катков вполне терпимо будет относиться к нарушению Достоевским обещанных графиков присылки рукописей. Он будет знать-понимать, что писатель всегда искренно и честно определял-назначал сроки выхода из-под своего пера нового произведения или части его, но при этом Достоевский совершенно как бы и забывал, не учитывал, что припадки эпилепсии, другие хвори-болезни, всяческие непредвиденные обстоятельства быта и общественной деятельности выбьют его из колеи, замедлят работу.