В стране долгой весны - Евгений Рожков

— Ничего.

Ему не хотелось бы говорить обо всем этом. Он подумал, что самое тяжелое в жизни — необходимость забыть прошлое. «Если ты отказался от своего прошлого, то тебе слишком мало остается в жизни». Он знал, что прошлое не вычеркнуть, потому что оно всегда напоминает о себе в настоящем и будущем — оно часть его. Но он не почувствовал в этом трагизма, он поймал себя на противоречии: нужно было забыть, для того чтобы выстоять, и нельзя было забывать — опять же для того чтобы выстоять.

— Он подарил нам дом в Крыму, — сказал сын, стараясь порадовать отца. — Мы его сдали на два года в аренду, все на законных основаниях.

— Кто подарил? — не понял отец. — От кого такие королевские подарки?

— Тесть. Она ж у него единственная дочь. У него больше никого нет. Жена померла три года назад. Собственно, нам этот дом ни к чему, но и ему он ни к чему. Вернее, этот дом достался моей Ольге по наследству от матери. У тестя двухкомнатная кооперативная квартира в Ленинграде.

Отцу хотелось домой, он истосковался по своей квартире. Он не подгонял события, он чувствовал, что неспроста сын уготовил ему встречу не в доме, а в кафе, что неспроста он затягивает время.

Сын, развалившись в кресле, курил, пускал к потолку колечками дым. Он цепко, украдкой, поглядывал на отца. Он как бы вновь изучал и познавал его. Он помнил отца красивым мужчиной без седин, которым гордился. Когда он слышал его голос по радио, ему казалось, что этот голос слушает весь мир. Маленьким он думал, что по радио могут говорить особые люди. Позже он понял, что отец слабовольный и мягкий человек, что мать им постоянно помыкает, что именно мать имеет в городе вес. Ее уважали, перед ней заискивали. Она командовала путевками, премиями, деньгами на подарки школьникам, поэтому в школе и к нему относились особенно. Вскоре он понял, что жизнь отца — затянувшаяся попытка утвердить себя. Отец запивал, неделями не выходил из своей комнаты. Мать относилась к отцу как к неудачнику, неполноценному мужчине, который способен жить только за счет женщины.

— С матерью переписываешься? — спросил отец.

— Нет. Сначала она не ответила, — потом я… У нее главное в жизни — любить только себя. Просто ей нет ни до кого дела.

Отец подумал, что сын лет с десяти был предоставлен самому себе и, наверное, в них, родителях, давно не нуждался.

— Кому за все уплатить? — спросил отец.

— К чему такие вопросы? Все в норме, все-таки я здесь не посторонний.

Эта снисходительность, покровительственная улыбка на лице сына отцу не понравились. Он присматривался и к самому себе, к будущему, в котором был и он — его сын.

— Ты кого так внимательно недавно высматривал в окно? — Сын усмехнулся теперь уж как ровня ровне, как мужчина мужчине.

— Так, случайную знакомую увидел.

— Мой совет: женись побыстрее, потому что одному в этой жизни всегда трудно. Только бери такую, чтобы она не ходила в начальниках. Вот моя — простой преподаватель музыки. Зарабатывает хорошо, тонкая, верная натура.

— Я думаю…

И тут сын перебил отца. Он ближе придвинулся к столу, придвинулся так, что их можно было принять за любящих друг друга приятелей.

— Дело тут щепетильное. Короче, тебе с месячишко, может, и меньше, придется пожить в общежитии. Комната там неплохая, я смотрел. Как только выйдешь на работу, тесть обещал сразу сделать тебе однокомнатную квартиру. Тебе больше и не нужно? А мы в квартире затеяли ремонт и ютимся у тестя. Правда, у него трехкомнатная, но все равно тесно. Ольга вот-вот в декрет пойдет…

Он мечтал о возвращении в свой дом, а, выходит, его давно у него нет. «Значит, общежитие? — подумал отец. — Пожалуй, это самое «приятное» известие за сегодняшний день». Он мог шутить, а значит, не все потеряно. Но ему все-таки стало не по себе, и он всячески избегал встречаться с сыном глазами.

От солнечных бликов в окнах домов побаливают глаза. Стояли на редкость погожие августовские дни. Отец и сын пошли по улице. Сын нес небольшой чемодан — все имущество отца. Улица была пыльная и голая, серые дома смыкались, образуя длинную стену, защищавшую дворы от сильных ветров с моря. Потом пошли низкие деревянные домики, а вокруг зеленела осока, деревянные тротуары тянулись к крылечкам.

Шли молча.

Свернули в переулок, на небольшой подъем, и перед ними открылось море. Оно было недалеко, за узкой, как бы пульсирующей в бликах солнца небольшой речкой. На косе, за болотистым участком, тянулись ряды маленьких домов оленеводческого совхоза, а уж дальше — море, необычно покойное, залитое солнцем. На рейде, отражаясь в водах разноцветными пятнами корпусов и надстроек, стояло с десяток судов. Вокруг них суетились катера с плашкоутами, баржи. Навигация в разгаре.

— Давай передохнем, — сказал отец, останавливаясь.

Он бледен, и на лбу выступил пот, и дышит, как восьмидесятилетний старик, преодолевший пригорок. В прошлом осталось и его здоровье.

— …Они недавно сделали ремонт, купили цветной телевизор в красный уголок. Туалет хороший. Твоя комната как раз напротив… — сказал сын.

Отец не понял, напротив чего: красного уголка или туалета. Но это теперь не имело особого значения. Главное начать, главное вытерпеть, вынести, и это нужно не только для него самого, но и для сына.

«Что-то и я понял в этой жизни, что-то и мне дала она, и я еще смогу…» — Мысль его прервали слова сына:

— Вот и наша обитель. Посмотри, отсюда море как на ладони.

Сын стоял на высоком крыльце длинного здания общежития, отец с трудом стал подниматься к нему.

В воскресенье осенью

Возле дома Фрола Угрюмова к молодому дубку привязана только что привезенная из соседнего племсовхоза корова. Было воскресенье, сразу же собралась небольшая толпа. В центре внимания, конечно же, корова. Животина преспокойно уплетала траву, помахивала блаженно хвостом, что особенно веселило ребятишек.

Фрол Игнатович, сначала бурчавший на зевак — «чего зенки повыкатили, нашли представление, коровы не видели, шли б делами занимались», — теперь успокоился, стоял в сторонке, в окружении мужчин и иногда нехотя отвечал на вопросы.

Покупка коровы радовала, ведь он так долго этого добивался. Он стоял у истока нового дела, и это напоминало о молодости, когда дел интересных было много.

Фрол еще верил в свои силы, хотя сейчас он далеко не так крепок, каким был когда-то. И сейчас чувствовалась усталость после трехкилометрового пути от племсовхоза до поселка: ноги подрагивали и ныли, но Угрюмов держался и не подавал вида.

Фрол внимательно посмотрел на корову, и в тот же миг он поймал на себе взгляд животины. И этот прямо-таки разумный, проницательный взгляд взволновал его. Вот такой же взгляд уловил он на племенной ферме несколько часов назад. Фрола Игнатовича подвели к коровам, которых собирались увозить на мясокомбинат, он растерялся и даже оробел. Так получилось, что он по сути корову и не выбирал, а сразу указал на эту белоголовую, потому что взгляд влажных глаз сильно взволновал его. Он увел Белоголовую, а в документах написали, что корова не поддается механической дойке.

Всю дорогу до дома Угрюмов чувствовал на себе взгляд коровы. Когда он посреди пути остановился попасти корову, то животина, хоть и была голодна, не щипнула ни былинки, а все смотрела на Фрола фиолетовыми огромными глазами.

Фрол Игнатович присмотрелся к корове и ничего в ней особенного не заметил и прежнее свое восприятие отнес на счет болезни и усталости.

— Дядь Фрол, вот вы говорите, что корова эта хоть и ваша, но она будет вроде государственной? — волнуется и частит Илья Попов, моторист совхозной фермы. — Ну молоко вы будете государству сдавать, а как с деньгами? И деньги тоже государству отдавать? Теперь больше тридцати копеек за литр платят, а эта корова, Игнатыч, породистая, сразу видно. У нее-то и взгляд породистый. О, вишь как на меня зыркает. Она ж все понимает!.. Учитываете? Она ж ведерница. В летнее время запросто будете по десятке в день надаивать.

— Покупай и ты такую, кто не дает, — сказала кто-то из женщин.

— Ага, умная. Все дураки, да? Он же через райком ее, из племсовхоза, а ты поди попробуй… Тебе подсунут такую, что меньше козы давать молока будет.

— Коли захочешь, так возьмешь и ты. Теперь установка такая.

— А планы не будут спускать на индивидуальные хозяйства? Фрол Игнатыч, что в райкоме говорят? Ведь деньги за сданное молоко — это как зарплата, это оплата за уход, что после работы опять же работаешь и даешь дополнительную продукцию?

Фрол Угрюмов ничего не ответил Попову, знал он, что отвечать Илье не нужно — сам все знает…

— Бери корову, бросай работу, а тебе потом повышенную пенсию дадут, — язвительно произнесла жена Попова Клавдия. Все засмеялись.

— Какая ты у меня умная! Даже корова так на тебя смотрит, будто ты и ее боднуть хочешь. — Илья подмигнул не то корове, не то ребятишкам, стоявшим возле нее. — Хорошая у вас, Фрол Игнатыч, корова. Только что не говорит.