Лягушка (Повесть и рассказы) - Лариса Евгеньева

Нила познакомила их, наговорив про Марину целый ворох приятных и лестных слов, но Марина, правду сказать, к этим похвалам давно уже привыкла: у нее действительно был, ну, талант не талант, а кое-какие способности к фотографии, ее снимки часто печатали в районной газете. Марина даже получила диплом на областной фотовыставке; о том, что школьная стенгазета без ее фотографий не выходила, и говорить нечего.

— А этот Супрунчук как, достоин? — напоследок спросила Нила.

— В каком смысле? — уточнила Алевтина Михайловна.

— Не употребляет? И во-вторых, его трудовые достижения. Сама понимаешь, нам нужен, так сказать, человек безупречный. Иначе нечего и огород городить.

— Это я понимаю, — сказала Алевтина Михайловна. — Ну, что я могу тебе сообщить?.. Насчет употреблять за ним особенно не замечалось, а работает он школьным сторожем. Сторожит нашу школу и пришкольный сад, хотя чего его сторожить, его еще зеленым обносят. Сад тут почти что в каждой усадьбе, а школьные яблоки чуть не в завязи поедают. Хуже гусениц!

Но проблема школьных яблок Нилу не интересовала, и они с Мариной отправились к Супрунчуку А. Н.

Супрунчук оказался сутулым, неопределенного возраста человеком в старом измятом черном костюме, кепке-шестиклинке и в потрепанных кедах на босу ногу. Он, привстав, следил за Нилой и Мариной из-за грубо сколоченного дощатого стола, пока они шли от калитки.

— Собаки нет? — крикнула издали Нила, но, очевидно, Супрунчук не расслышал, закивал головой и с готовностью забормотал:

— Здр-р… асьте! Здр-р… асьте!

Не похоже, чтобы здесь водились собаки. По двору свободно разросся спорыш, сарай был весь заплетен хмелем, а возле дома раскинулся куст бузины. Двор незаметно переходил в лужайку, точно так же поросшую спорышем, которая спускалась к прудику с неподвижной стоячей водой, да, собственно, и был частью этой самой лужайки, хоть и отделялся от нее редким ветхим забором.

— Здравствуйте, — сказала Нила, подойдя. — Товарищ Супрунчук, мы приехали к вам как к человеку, который единственный в нашем районе имеет два ордена Славы.

Сама не слишком удовлетворенная этим началом, Нила недовольно передернула плечом; Супрунчук, как видно поняв изо всего, что его гостья чем-то недовольна, зашаркал по столу ладонями, словно подгребая к себе лежащую там стоптанную женскую туфлю, просящую каши, сапожную иголку и моток дратвы, и проговорил:

— А вы присаживайтесь…

Переглянувшись, Нила с Мариной пододвинули стоявшие тут же табуретки и сели.

— Мы школьники, — сказала Марина, — мы знаем, что вы воевали, и хотим написать о вас в своей школьной газете. Вы не против?

— Ну да, а как же, — быстро закивал Супрунчук, переводя взгляд с Марины на Нилу. — А это оно самое… как оно… ну да ладно. Ишь ты! Толькечки я вас не припомню. Как школьников то есть…

— Мы из города. Из райцентра. — Нила достала из сумки свой маленький заграничный магнитофон. — Ну вот, Алексей Николаевич, — сказала она голосом школьного зубного врача, который просит первоклассника открыть ротик. — Вы все расскажете нам в этот магнитофон. Сначала мы вас запишем на магнитофон, а как приедем домой — спокойненько оттуда перепишем ваш рассказ на бумагу. Договорились?

Супрунчук молчал, непонятно глядя на Нилу; он словно хотел что-то сказать, но так и не сказал, а Нила требовательно повторила:

— Значит, договорились?

— Т-техника, ух! — сказал Супрунчук и покрутил головой.

— Техника теперь на грани фантастики, — согласилась Нила. — Мы слушаем вас, Алексей Николаевич. Нас интересует рассказ о вашем боевом пути, о трудных военных буднях, об успехах вашей части, вашего полка… Ну, что еще… Может, вспомните какой-нибудь забавный случай? На войне ведь случались и смешные вещи, правда? Иногда. В общем, вам виднее!

Поудобнее облокотившись о стол, Нила пододвинула к Супрунчуку руку с зажатым в ней микрофоном. Супрунчук вдруг весь словно бы окоченел, а его шея пошла бурыми пятнами.

— Ну? — шепотом поторопила его Нила.

— Я, этт-та… — кашлянув, скрипучим голосом сказал Супрунчук и, взяв туфлю, лежавшую на столе, поколотил ею о столешницу, — туфлю… бабке латаю. Жене своей. Бабке.

— Вы не поняли меня, Алексей Николаевич. — Нила щелкнула переключателем. — Идет запись. Надо говорить.

— Так я ж, эт-та… говорю, ага! — Супрунчук засмеялся каким-то сиплым, кудахтающим смехом, одной рукой отковыривая щепку от стола и нелепо помахивая другой.

— Соберитесь, Алексей Николаевич. Пленка идет. Начали!

Супрунчук коротко вздохнул, надолго задержал дыхание, в каком-то оцепенении глядя на микрофон, а затем стал рывками выпускать воздух сквозь крепко сжатые зубы. Нила снова щелкнула переключателем.

— Ладно. Я понимаю, вам трудно собраться. Давайте сделаем по-другому: я буду задавать вопросы, а вы отвечайте. Вопрос первый: в каком возрасте вы попали на фронт?

— Я, эт-та… двадцать первого…

— В двадцать один год?

Супрунчук замотал головой:

— Рожденный… этого самого года… двадцать первого года рождения…

— Понятно. Значит, вы, Алексей Николаевич, тысяча девятьсот двадцать первого года рождения и на фронт попали совсем молодым. Так? Бы попали в мужественную солдатскую семью, хранящую честь боевого знамени. К какому роду войск вы принадлежали?

— К этому роду… н-ну… пехота я.

— Были пехотинцем. Ежечасно рискуя жизнью, несли вы трудную военную службу. У вас был верный боевой друг. Его звали…

— Васькой звали, — быстро сказал Супрунчук. — Пилипенко Вася… Федорович… Ваську ранило, я говорю: «Иди, Вася, в санбат». Вася: «Не, не пойду…» Если б знать… Такой друг был Васька, товарищ мой боевой… Супрунчук, отворачиваясь, поскреб корявым пальцем в уголке глаза.

— Отлично, Алексей Николаевич, — оживившись, закивала Нила, — вы нам это и расскажите. Значит, был бой, и вашего друга ранило, а вы ему говорите… Ну, по порядку. Только держите сами микрофон, у меня рука устала.

Супрунчук взял хрупкий микрофон своей большой, негнущейся рукой с обломанными пятнистыми ногтями и вздувшимися венами. Рука эта так дрожала, что он стал держать ее другой рукой.

— Начали, Алексей Николаевич.

Супрунчук сипло кашлянул и с кривой, растерянной полуулыбкой стал глядеть на микрофон. У него затряслась и другая рука.

И тут Марина наконец поняла. Супрунчук боялся! Боялся ужасно, невероятно, до потемнения в глазах и остановки дыхания. Точно так же, как пугалась Марина, когда ее вызывали к доске во время тех самых самовольных каникул.

— Нил, может, пофотографируем пока, а? — сказала она Ниле. — И солнце какое хорошее.

— Ладно, — со вздохом кивнула Нила.

Марина сняла с плеча фотоаппарат и оглядела двор. Ей понравился пышный куст бузины с четкими пятипалыми листьями и множеством кое-где распустившихся соцветий.

— Алексей Николаевич, — сказала Нила, — вы пока переоденьтесь. Белую рубашку, парадный пиджак, ну и галстук, конечно, если есть… Какой несообразительный, — пожаловалась она, когда Супрунчук ушел в дом, — прямо горе с ним…

Она снова вздохнула и стала смотреть перед собой, накручивая на палец прядку волос.

Супрунчук появился на пороге. Он покашливал, суетливо разводил руками и как-то странно им подмигивал.

— Эт-та… Сорочки свежей не того… нету… Кгм. Г-ха! Старуха моя, эт-та… второй месяц в больнице, как его… ренматизм. Г-ха!

— Понятно, — сумрачно отозвалась Нила.

— Ничего, пусть будет в этой, — сказала Марина. — Идите сюда, Алексей Николаевич. Сядьте, пожалуйста, на табуреточку… как вам удобнее…

— А пинжак у меня тоже того… нету. Начальница ваша строгая такая, эт-та… Заметила она или нет? — Супрунчук проговорил это, прикрывая рот ладонью, чтобы не услышала Нила, и Марина успокоила его:

— Не страшно. На фото будет как новый, Алексей Николаевич.

— Никифорович, — наклонившись к Марине, которая поправляла воротник его рубашки, вдруг сказал Супрунчук. — А зовут Антон. Антон, значит, Никофорович Супрунчук.

— Господи! — плачущим голосом сказала Нила. — Чего ж раньше молчали?

— Да так оно… Кгм. М-да.

Марина, примеряясь, отступила назад, глядя в видоискатель. Нила прикрикнула:

— Кепку забыли! Снимите кепку!

— Так это… Ну, значит, ладок. Как сказано, так и сделано.

Супрунчук стащил с головы свою шестиклинку, обнажив совершенно лысый череп. Марина фыркнула и опустила фотоаппарат.

— Бликует!

— Ну, я не знаю… — Нила слабо передернула плечами, как-то сразу сникнув.

— Ладно, Антон Никифорович, вы ее наденьте обратно.

Марина сделала несколько снимков у куста бузины, потом хотела еще снять Супрунчука на фоне стены из неоштукатуренного кирпича, но было нехорошо по свету, и она решила не рисковать.