Мост к людям - Савва Евсеевич Голованивский

На экране происходили военные маневры — тактические учения стрелковых частей. По совести говоря, мне это было малоинтересно. Похоже, что шел журнал кинохроники, а то, для чего мы явились, еще впереди. Но после какого-то кадра Залка вдруг крикнул киномеханику: «Стоп! Повторите это место!» — и механик остановил киноаппарат и показал снова уже прошедший перед нами эпизод. Я насторожился. Мне показалось, что Мате уже не впервые в этом зале; по-моему, он даже назвал киномеханика по имени, — значит, уже просматривал здесь какие-то ленты не раз. Когда требование повторить эпизод прозвучало еще раз, у меня вдруг мелькнуло подозрение… Я почувствовал, что после картины о военных маневрах никакого художественного фильма не будет и что эту хроникальную картину Залка пришел смотреть не зря.

Когда мы вышли на улицу, я спросил:

— Мате, что все это значит?

Он не смутился и вместо ответа сказал:

— Зайдем к тебе в отель.

Мы поднялись в номер, и Мате начал первый:

— Послушай, это конечно, военная тайна — я уезжаю воевать.

— Воевать?! Куда?

Ответ у него, по-видимому, был заготовлен по пути из кинотеатра:

— В Китай.

Это меня ошеломило, но я поверил. Дело в том, что о положении в Испании в газетах еще писали мало, в Китае же шла генеральская междоусобица уже бог знает сколько лет. Фын Юйсян, Чжан Цзолин, Чан Кайши — эти имена мелькали в сообщениях о боях в разных китайских провинциях. И ошеломило меня не то, что Залка уезжает воевать, а то, что я даже не подумал о подобной возможности. Ведь я знал боевую биографию Мате, знал и о продолжающейся в Китае гражданской войне, но уж слишком привык к мысли, что Залка писатель, и известие это меня встревожило, будто я вдруг услыхал сообщение о том, что война только сейчас началась.

Он мне стал подробно объяснять мировую политическую ситуацию, хоть и знал, что я ежедневно читаю газеты. Но Залка был прав, картина, которую он рисовал, была куда шире той, какую я мог себе представить из газет. Он честно признался, что в связи с предстоящим отъездом и вчера, и позавчера встречался с информированными людьми. Больше он не напомнил мне, что я не должен делиться ни с кем содержанием нашего разговора. И все же главного — что он едет не в Китай, а в Испанию — Залка мне не сказал.

Я чувствовал, что душа его переполнена и ему необходимо поделиться своим волнением. И ясно было: делает он это не для меня, а для себя. Он был возбужден, будто уже находился в самом центре событий, которые в действительности его еще только ожидали. Всегда уравновешенный, хотя и общительный, сдержанный, хоть и веселый, сейчас он говорил горячо и увлеченно, будто рассказывал сюжет книги, которая уже до конца продумана, остается только записать.

Конечно, я был польщен тем, что именно меня он избрал для того, чтобы избавиться от переполнявших его чувств. Он понимал, что надвигающиеся события лишь преддверие великой мировой катастрофы. Я к тому времени лишь однажды успел побывать в Германии и только на улице видел гитлеровских штурмовиков; он же прошел огромный жизненный путь от австро-венгерских окопов до красного кавалериста. Он уже воевал в Сибири против Колчака и вместе с войсками Фрунзе штурмовал Перекоп. Да и информирован он был куда лучше меня. Но самое главное — имел громадный боевой опыт бойца-интернационалиста и обостренное чувство политического предвидения.

Последняя страница «Добердо», романа о первой мировой войне, ставшего лебединой песней Мате Залки, была дописана только накануне. Теперь автору его предстояло начать новую страницу, но уже не в литературе, а в жизни и революционной борьбе. Такова была постоянная последовательность его гражданских функций: сперва он жил и боролся, затем писал книгу. Но это была естественная последовательность, он никогда не уходил в жизнь, словно в творческую командировку; книга была лишь логическим завершением его человеческого призвания — жить, чтобы бороться за свободу и счастье людей.

Естественно, обо всем этом мы много говорили. Теперь, после того, как случайно или преднамеренно Залка открыл мне свою великую тайну, он уже, видимо, был доволен тем, что имеет уголок, в котором может ничего не скрывать. Он приходил ежедневно, мы удобно устраивались в разных концах огромного гостиничного дивана и полулежа беседовали о разных вещах. Он уезжал на войну в далекую страну, но мысль о возможной гибели ни разу не возникала. А может, и возникала, но только в уме? Говорили мы, во всяком случае, о жизни, а не о смерти. Обед нам приносили в номер, к мясу мы заказывали зеленый горошек — Залка его очень любил. Ел он мало, но съедал и мою порцию горошка — так всегда было принято во время наших многочисленных обедов. Говорили мы больше о месте писателя в жизни, о смысле интернационального долга коммуниста — в устах Залки эти формулы не могли звучать как общие фразы, ведь они были для него не только теоретическими принципами, но и практической основой его жизни и борьбы. Иногда мы вспоминали наши поездки по Украине: рассвет на могиле Шевченко, который провели вдвоем, поездку по Днепру от Киева до Херсона, наши общие выступления в Полтаве и Днепропетровске — все смешное и трогательное, свидетелями и участниками которого мы бывали не раз. Теперь уже нелегко восстановить отдельные фразы, а оказаться неточным я не хочу и не могу: эти встречи для меня слишком дороги и святы. С полной определенностью утверждаю лишь одно: если я понял смысл гражданской ответственности писателя перед своей эпохой, то произошло это именно под влиянием бесед с Мате Залкой, особенно в те дни.

Уходя из моей комнаты накануне дня отъезда, он вдруг обернулся:

— А знаешь, ведь я тебя обманул. Я уезжаю не в Китай, а в Испанию.

Эта новость меня не слишком удивила: ведь важно было не то, куда он уезжает, главное было — зачем. Из этого нового признания я понял лишь, насколько секретным было то, что он мне доверял с такой осторожной постепенностью. Но, даже поняв, я все же не догадывался, что и теперь еще не знаю всего: ему предстояло воевать в Испании под вымышленным именем, но я не предполагал этого и не спрашивал, а сам он мне даже теперь своего будущего имени не назвал.

Наступил день отъезда. Утром я забежал к Мате и сказал, что вечером заеду, чтобы проводить его, но Залка попросил не делать этого, а приехать прямо на вокзал. Он объяснил мне, где именно я найду вагон, в