Лики любви. Очерки истории половой морали - Александр Сосновский

Потрясение от революции было велико, моральные устои расшатались и, казалось, должны были вот-вот рухнуть. Общество предавалось необузданному веселью, победители и побежденные кутили напропалую. В садах и ресторанах гремела музыка, рекой лилось шампанское. Давно позабыты изысканные салонные менуэты, совсем скоро раздались первые звуки вальса и остановить его кружение было невозможно. Дамы прижимались к партнерам и взлетали в воздух, смело взметая юбки. Век галантных приключений безвозвратно уходил в прошлое. Оправившись после истерической реакции, третье сословие вступило в свои права. Над Европой сгущалась тень буржуазной морали...

Стрекот аэропланов! Беги автомобилей! Ветропросвист экспрессов!

Крылолет буэров! Кто-то здесь зацелован!

Там кого-то побили! Ананасы в шампанском — это пульс вечеров!

И. Северянин

Глава 7. Электрошок

Э л е ктрошок

Век пара. Дуализм чувственных и духовных начал. Викторианство. Брак и любовь. Разводы. Внебрачные дети. Семья буржуа. Парижская богема. Развлечения. Полусвет. «Врожденная проститутка» Ч. Ломброзо. Моральная статистика. Бизнес на проституции. Кадры проституции. Малолетние жертвы. Гомосексуализм. Развращение детей. «Gode-miche» («наслаждайся мной»). Насилие и жестокость. Мазохизм. Брачные объявления. Альтернативы официальному браку. Женщины в борьбе за свои права. Сексуальные реформаторы. Поиски выхода.

От паровой машины к декадансу

Конец XVIII столетия ознаменовался событием, сыгравшим революционную роль в переходе к капиталистическому хозяйствованию: англичанин Джеймс Уатт в 1774—1784 гг. создал универсальный тепловой двигатель — паровую машину, которая радикально изменила характер производства. XIX в. стал веком электричества, изобретений и открытий, составивших основу дальнейшей экономической мощи. Научные достижения вызвали бурный рост фабрик и заводов, отразились на всем образе жизни. Новые производства требовали множества рабочих рук, охотно эксплуатировали сравнительно дешевый женский труд. В 1768 г. в Англии была построена первая хлопчатобумажная фабрика, а к 1788 г. в Англии и Шотландии их было уже 142. Только в прядильных цехах рядом с 26 000 мужчин там работало 31 000 женщин, причем в ткацких, набивных и других отделениях фабрик их трудилось почти вдвое больше. В Германии в 1882 г. 24,02% всего женского населения было занято на производстве, в 1895 г. — 24,96%, в 1907 г. — 30,37%. Дешевизна женской рабочей силы, лучшая психологическая приспособляемость к условиям монотонного изнурительного труда, социальная незащищенность женщин способствовали стабильному спросу. Число женщин, работающих у станка, из года в год росло, а в некоторые критические периоды, например во время первой мировой войны, резко возрастало, существенно изменяя соотношение полов на рынке. Разумеется, профессиональная занятость женщины сказывалась на характере межполового общения и самом институте брака. Последствия были весьма противоречивы: с одной стороны, материальная самостоятельность, значительно большая независимость и свобода поведения, а с другой — дезорганизация семейного уклада. Женщина-пролетарка вынуждена была оставить воспитание детей на произвол судьбы, ее времени и сил не хватало на создание домашнего очага, заботу о муже и быте. Работа на производстве и выполнение традиционных функций жены вступили в обостренный конфликт. Отсюда возникло много серьезных социальных проблем: рост разводов, уменьшение деторождаемости, внебрачные связи, увеличение заболеваемости.

В этом контексте особенно проявился вечный дуализм чувственных и духовных начал человека. Отчаянные попытки преодолеть собственную плоть, освободиться от унизительного диктата пола предпринимались неоднократно. Сладострастье, «бес чувственности» болезненно и неотрывно владели умами выдающихся личностей XIX в. «Я знаю, — отмечал великий писатель и философ Л. Толстой, — как оно заменяет собой, уничтожает на время все, чем живут сердце и разум». Нравственная проповедь толстовства «Только с женщиной может мужчина потерять целомудрие, только с ней может он сохранить его» фактически подтверждала признание недостижимости идеала. О. Вейнингер в работе «Пол и характер» с маниакальной яростью обрушивается на общепринятую мораль, объявляет оплодотворение и деторождение гнусностью, утверждает, что «совокупление противоречит во всяком случае идее человечества». «В области опыта нет ни мужчины, ни женщины... — продолжает он. — Преодоление — вот к чему следует стремиться. Так как всякая женственность есть безнравственность, то женщина должна перестать быть женщиной и сделаться мужчиной». Советскому читателю идеи О. Вейнингера практически неизвестны, а некогда они владели умонастроениями целых поколений31. Недаром его современник, шведский драматург Август Стриндберг, считал, что в книге О. Вейнингера «разрешен самый трудный из всех вопросов».

Пока мыслители тщетно ломали копья, обыватели выработали удобную «карманную» мораль, которая называлась по имени Виктории — последней королевы Ганноверской династии, правившей в Англии с 1837 по 1901 г. Викторианство стало символом самодовольного, чопорного ханжества, почти на целое столетие определившего моральный облик буржуа. Ограниченный, мещанский взгляд на половую любовь превратился в официальную доктрину. Наиболее ярко он воплотился в так называемом кодексе двойной морали — негласно узаконенных правилах сексуального поведения для мужчин и женщин. Общество, безусловно, осуждало любые чувственные проявления, не связанные с деторождением. Вместе с тем оно сквозь пальцы смотрело на многочисленные нарушения морали мужчиной, жестоко карая за те же самые проступки женщин. Если мужчине прощались супружеские измены и связи на стороне, то женщина не имела права потерять голову даже от ласк собственного мужа. Установка викторианства «Ladies don't move» («благородные дамы не шевелятся») предписывала жене отдаваться пассивно, сохраняя полную заторможенность и симулируя отсутствие оргазма. Духом викторианства была проникнута вся общественная жизнь того времени, сохранившая для потомков немало забавных курьезов. Неприличным считалось, например, упоминать в светской беседе отдельные части тела: невинное замечание типа «я ушиб колено» звучало в гостиной как верх непристойности. Посещая врача, дама показывала, где у нее болит, не на собственном теле, а на специальном манекене. В читальнях книги для мужчин и женщин размещались на разных полках. Примеры такого рода часто встречались и до и после викторианства. Когда в 1924 г. в Японии была выставлена скульптура О. Родена «Поцелуй», то зрители могли ею любоваться лишь поодиночке, заходя на несколько минут в отгороженный бамбуковым занавесом уголок экспозиции. Двойная мораль, конечно, не была откровением одной только викторианской эпохи, но именно в этот период она переживала свой расцвет.

Еще памятны были времена, когда по улицам шотландских деревушек ходил человек и провозглашал: «Не угодно ли повенчаться?» точно так, как зазывают публику в балаган. Но и при свете электричества отношения супругов продолжали отбрасывать самые невероятные тени: в одном из английских журналов от 20 декабря 1884 г. сообщается более чем о двадцати случаях заключения брака «по покупке» жены. Поиздержавшиеся мужья или отцы несчастных женщин продавали их по цене одного пенни и угощения обедом до 25 гиней и полупинты пива. Проданная таким образом невеста становилась затем законной супругой, если покупатель совершал обряд церковного венчания. Брак сплошь и рядом устраивался как коммерческая сделка. Прочность, длительность и эффективность этой сделки не могли зависеть от таких ненадежных факторов, как личные склонности, симпатии, антипатии и т. п. Серьезное дело требовало основательного фундамента в виде соблюдения пожизненного единобрачия. При таком подходе понятия «любовь» и «брак» просто-напросто противоречили друг другу. Д. Байрон в «Дон-Жуане» проницательно указывает:

Вот грустный факт, что служит верным знаком Порочности и слабости людей: Не в состояньи страсть ужиться с браком, Хоть он идти бы должен рядом с ней; Безнравственность весь мир одела мраком; Любовь, как только с нею Гименей, Теряет вкус, лишаясь аромата: Так кислый уксус был вином когда-то!

Не было более верного средства покончить с любовью, чем превратить ее в обязанность. Поэтому в либеральных и демократических кругах зрела все большая оппозиция узаконенному семейному рабству, разворачивалась ожесточенная полемика вокруг проблемы развода. Еще во времена Великой французской революции развод был провозглашен неотъемлемым правом личности. Однако император Наполеон придерживался иных взглядов, что и нашло отражение в его знаменитом кодексе. В странах с сильными клерикальными традициями развод долгое время отвергался вообще. Законодательство Англии и Бельгии формально допускало развод, но столь усложняло процедуру, что практически делало его неосуществимым. В Германии для расторжения брака требовалось установление в суде факта прелюбодеяния одного из супругов. Юриспруденция исходила из принципа: «В брачном праве должна защищаться не индивидуальная свобода, а сам институт брака — независимое от воли супругов нравственное и правовое установление». В ответ все громче звучали голоса протеста. В Париже образовался «Комитет реформы брака», в который входили такие популярные личности, как автор знаменитой «Синей птицы» Морис Метерлинк, литератор Октав Мирбо и др. Реформаторы добивались равных прав и обязанностей супругов, упрощения процедуры развода, признания приоритета индивидуальной свободы над принуждением, «ибо свобода всего лучше гарантирует постоянство любви». Усилия либералов находили поддержку в мелкобуржуазной среде и постепенно вознаграждались: кривая разводов неуклонно росла. За период с 1900 по 1924 г. количество разводов в странах Европы увеличилось на 160%. При этом статистика, естественно, не могла учесть все распавшиеся браки — по обоюдному уговору или по причине «безвестной» отлучки кого-либо из супругов.