42-я параллель - Джон Пассос

– Ты испугался? – сказала она. – Я не могла заснуть… Послушай, какой прибой.

Ветер пронзительно свистел вокруг коттеджа, и яростный прибой ревел на берегу. Уже совсем рассвело, когда ему удалось убедить ее покинуть постель и вернуться домой. – Пусть смотрят… Мне все равно… – говорила она. Другой раз во время прогулки по пляжу с ней случился приступ тошноты, и ему пришлось ждать, пока ее не вырвало за ближайшей дюной, потом, бледную и дрожащую, он под руку отвел ее в «Ошен-хаус». Он был озабочен и не знал покоя. В одну из своих поездок в Филадельфию он зашел в редакцию «Паблик леджер» справиться, нет ли у них места репортера.

Как-то субботним вечером он сидел, читая газету, в гостиной «Ошен-хауса». Кроме него, во всей комнате не было ни души, большинство приезжих уже разъехались. Отель должен был закрыться пятнадцатого. Вдруг он поймал себя на том, что вслушивается в чей-то разговор. В вестибюль вошли двое коридорных и, тихо переговариваясь, присели на скамейку.

– Ну, этим летом я своего не упустил. Провалиться мне на этом месте, если я вру, Джо.

– Да и я бы не зевал, если бы не заболел.

– А что я тебе говорил, не крути ты с этой Лиззи. Да с этой девкой, я думаю, каждый сукин сын хоть по ночке провел, даже негры и те пользовались.

– А как с той? Знаешь, той, черноглазой? Ты еще хвастал, что она от тебя не уйдет?

У Джонни по спине побежали мурашки. Окаменев, он крепко держал перед лицом газетный лист. Коридорный тихонько свистнул.

– Лакомый кусочек, – сказал он. – И подумать, что только не сходит с рук этим дамочкам.

– Так неужто ты и правда…

– Ну, не совсем… Боялся подхватить чего-нибудь. Но этот француз, тот действительно… Так и не выходил из ее комнаты.

– Это и я знаю. Сам застал его.

Они захохотали.

– Они, видно, забыли запереть дверь… Ну, она лежала на постели, а он сидел возле.

– И неужто голая?

– Да уж должно быть… под халатом… А он, понимаешь, спокойно этак заказывает мне воду со льдом.

– Ну что же ты не послал туда мистера Грили?

– А мне что? Француз был неплохой парень. Он мне сунул пять долларов.

– Вот чертовка, делает все, что только ей вздумается. Ее папенька, говорят, владелец всей этой помойки, он да старый полковник Веджвуд.

– А сдается мне, этот паренек из земельной конторы крепко влип… Похоже, дело к свадьбе.

– Черт возьми, да я бы на последней шлюхе женился, будь за ней такая уйма денег.

Джонни обливался холодным потом. Надо было выйти из гостиной так, чтобы они его не заметили. Звякнул колокольчик, и один из коридорных вскочил и убежал. Он слышал, как другой устраивался поудобнее на скамейке. Должно быть, хотел с комфортом почитать журнал. Джонни спокойно сложил газету и вышел на крыльцо. Он шел по улице, ничего не видя. Сначала ему казалось, что он сейчас же отправится на вокзал, сядет в первый же поезд и пошлет все к черту. Но надо было выпускать брошюру, – брошюру, которая поможет ему достать работу по рекламному делу, даже если бы все здесь лопнуло, а в случае ожидаемой строительной горячки была возможность твердо стать на ноги: будут деньги, помогут связи Стрэнгов; и ведь удача только раз стучится в дверь молодого человека. Он вернулся к себе в коттедж и заперся в спальне. С минуту он простоял, глядя на себя в зеркало. Тщательно расчесанные светлые волосы, четкие линии носа и подбородка; потом все помутилось. Он понял, что плачет. Он бросился ничком на постель и зарыдал.

Приехав в следующий раз в Филадельфию держать корректуру брошюры

ОШЕН-СИТИ (Мэриленд)Рай отдыхающих,

он набросал свадебное приглашение, которое сдал печатать в ту же типографию:

Доктор Алонсо Б. Стрэнг настоящим объявляет,что венчание дочери егоАннабел Марис мистером Дж. Уордом Мурхаузомсостоится в протестантской епископальной церкви Святого Стефана в Джермантауне, штат Пенсильвания, пятнадцатого ноября тысяча девятьсот девятого года в двенадцать часов дня.

А потом на отдельной карточке было еще приглашение на свадебный обед. Свадьба была парадная, у доктора Стрэнга такие обширные связи. Аннабел решила, что Дж. Уорд Мурхауз звучит изысканнее, чем Джон У. Мурхауз, и стала называть его Уордом. Когда они спросили его, как быть с приглашением его родных, он сказал, что отец и мать у него слишком немощны, а братья и сестры слишком малы, чтобы воспользоваться приглашением. Он написал матери: он уверен, она поймет его, но при существующем положении вещей и принимая во внимание отца… он уверен, она поймет его. Потом как-то вечером Аннабел сказала ему, что ожидает ребенка.

– Я так и думал.

Прямо в глаза ему угрожающе заблестели черные холодные зрачки. Он ненавидел ее в эту минуту, потом по-мальчишески улыбнулся голубыми глазами.

– Я хотел сказать – ты была так нервна и вообще…

Он засмеялся и взял ее за руку.

– Ну ничего, я скоро сделаю тебя порядочной женщиной, не так ли?

Наконец-то он мог покровительственно относиться к ней. Он поцеловал ее.

Она разразилась рыданиями.

– Уорд, я не хочу, чтобы ты так говорил со мной.

– Я просто шучу, дорогая… но неужели делу нельзя помочь?

– Я все перепробовала… Папа помог бы, но я не решилась сказать ему. Он знает, что я многое себе позволяю… Но…

– После свадьбы нам придется на год уехать отсюда… Это очень некстати. Мне как раз предложили место в «Паблик леджер».

– Мы поедем в Европу. Папа даст нам денег на свадебное путешествие… Он рад сбыть меня с рук, и у меня есть собственные деньги, деньги матери.

– А может быть, тебе только кажется?

– Чего уж тут казаться.

– А сколько времени, как ты… заметила?

Глаза ее вдруг опять почернели и впились в него. Они глядели друг на друга в упор и ненавидели друг друга.

– Да уж порядочно, – сказала она и дернула его за ухо, как ребенка, и, шурша юбками, убежа ла к себе наверх одеваться. Полковник очень обрадовался их свадьбе и всех пригласил к себе на обед, чтобы отпраздновать ее.

Свадьба прошла весьма церемонно, и Дж. Уорд Mypхауз в ладно скроенном фраке и цилиндре чувствовал на себе взгляды всех присутствующих. Все нашли его весьма красивым мужчиной. А в Уилмингтоне у его матери остывал один утюг за другим, пока она упивалась газетными отчетами о свадьбе; кончив читать, она сняла очки, бережно сложила газеты и положила их на гладильную доску. Она была очень счастлива.

Наутро молодожены отплыли из Нью-Йорка на «Тью-тонике». Плавание было неспокойное, и только два последних дня можно было выйти на палубу. Уорда укачало, и его взял на свое попечение очень славный стюард из лондонцев, который называл Аннабел «мадам» и считал ее его матерью. Аннабел хорошо переносила качку, но сказывалась беременность, и, взглянув в зеркало, она показалась себе такой подурневшей, что не решалась покинуть койку. Горничная предложила ей джину с капелькой английской горькой, и это ее подбодрило в последние дни плавания. В тот вечер, когда капитан давал прощальный обед, она появилась в столовой в вечернем платье из черного валансьена, и все обратили на нее внимание как на самую интересную женщину на пароходе. Уорд смертельно боялся, что она выпьет чересчур много шампанского, потому что видел, как, одеваясь, она успела осушить четыре рюмки джина с горькой и еще рюмку мартини. Он подружился с пожилым банкиром, мистером Джервисом Оппенгеймером, и его женой и боялся, что поведение Аннабел покажется им слишком вольным. Но обед у капитана прошел без единой заминки, и Аннабел с Уордом решили, что компания на редкость приятная. Капитан, когда-то знававший доктора Стрэнга, подсел к ним в курительной и выпил стакан шампанского с ними и мистером и миссис Оппенгеймер, и они слышали, как вокруг все спрашивали, кто эта очаровательная, интересная, блестящая молодая чета, наверное люди из высшего общества, и, ложась спать, после того как вдали показались маяки Ирландского моря, они почувствовали, что стоило помучиться все эти дни качки.

Лондон Аннабел не понравился. Мрачные улицы и неизменно моросящий дождь нагоняли тоску, и они перед отъездом в Париж всего на неделю задержались в отеле «Сесил».

Во время переезда из Фокстона в Булонь Уорда опять укачало, и он не мог уследить за Аннабел. Уже когда пароход прошел вдоль длинных молов в тихую заводь Булонской гавани, он отыскал ее в кают-компании за бутылкой миски с содовой в обществе английского офицера.

Оказалось, что жить в стране, языка которой не знаешь, вовсе не так плохо, как он ожидал: а кроме того, Аннабел довольно прилично объяснялась по-французски, и они заняли отдельное купе первого класса, и в корзинке с холодными цыплятами и сандвичами оказалась бутылка какого-то сладкого вина, которое Уорд пил в первый раз в жизни – но с волками жить, по-волчьи выть, – и они были образцовой четой молодоженов, собиравшихся провести медовый месяц в Париже. Агент отеля «Ваг-рам», встретивший их на вокзале, позаботился о багаже, и с одними чемоданчиками в руках они уселись в фиакр, который и привез их в отель по улицам, мерцавшим зеленоватым отсветом газовых фонарей на мокрой панели. Подковы звонко стучали, и резиновые шины фиакра мягко скользили по асфальту, и улицы кишели народом, несмотря на дождливый зимний вечер, и перед кафе, за мраморными столиками, вокруг маленьких печурок, было полно, и в воздухе стоял запах кофе, вина и пригоревшего масла, и поджаренного хлеба, и у Аннабел разгорелись глаза; она как будто похорошела и все подталкивала его, показывая ему что-нибудь из мелькавшего мимо, и ласково поглаживала его по бедру. Аннабел с дороги писала в отель, где она останавливалась прежде с отцом, так что для них уже приготовлена была белоснежная спальня и приемная с разведенным в камине огнем, и круглолицый управляющий был весьма элегантен и вежлив и с поклонами проводил их до дверей номера.